Армия Сюаня продолжала маршировать; сердце императора билось как птица, пока они приближались к темным рядам.
Хасар не мог поверить своим глазам, оценив размер армии, вышедшей к сунской границе; прямоугольники ее полков тянулись до самого горизонта. Своего сражения у Барсучьей Пасти южная империя, в отличие от северной, явно не проиграла. Ее император не посылал на убой свои армии и не видел их измятыми, растерзанными, разгромленными. Его солдаты еще никогда не бежали в ужасе от монгольских всадников. Хасар ненавидел их за великолепие и вновь жалел, что нет сейчас здесь Чингисхана – хотя бы затем, чтобы видеть, как в его глазах разгорается гнев от такого зрелища.
Боевые порядки сунцев растягивались на мили, оттеняя незначительность своих цзиньских сородичей, приближавшихся к границе. Темп их продвижения заметно замедлился. Так и непонятно, знал цзиньский император, что ему позволят пересечь границу, или, наоборот, готовился получить от ворот поворот. Последнее вселяло некоторую надежду – единственное маленькое утешение в противовес ярости и возмущению Хасара. Ведь битву выиграл он! Цзиньские полки целыми днями пытались сдерживать его натиск, но лишь один раз сами пошли в контратаку, тогда как его люди пронзали их ряды. Его тумен напоил землю их кровью, перенес взрывы и град раскаленного металла. Сколько его воинов получили ожогов и увечий, сколько их оказалось изрезано и изломано! Они заслужили победу – и тут вдруг у них ее вырывают из-под носа…
Его двухтысячный резерв был по-прежнему свеж. Хасар велел подать флагом знак погонщикам верблюдов, что двигались примерно тем же темпом. К верблюжьим горбам с обеих сторон были приторочены барабаны наккара. По всей протяженности рядов мальчишки-погонщики тут же подняли гром, молотя по барабанам обеими руками и слева и справа. По условному сигналу вперед бросились лошади в доспехах, а воины на них стали медленно опускать тяжелые пики, непринужденно ими поигрывая, демонстрируя силу и опытность. Стена всадников вторила барабанному бою кровожадным воплем, наводящим на врага ужас.
Два мингана Хасара бросились на врага на всей скорости; от потрясенных цзиньцев их отделяли каких-нибудь двадцать шагов. Командир видел, как некоторые солдаты втыкают длинные щиты в землю, но такую атаку могла остановить разве что сплошная стена из щитов. Имеющие хорошую выучку офицеры попытались бы сдержать врага, выстроив стену из щитов и копейщиков. Но люди императора, замирая от ужаса, продолжали маршировать.
Морды и грудь монгольских лошадей прикрывала легкая броня. Сами воины, вооруженные пиками и мечами, были в пластинчатых панцирях и шлемах. В их седельных сумках лежало то, что могло пригодиться в бою. На цзиньскую армию они накатили, будто горная лавина.
Видно было, как передние ряды смялись, продавленные пиками и копытами. Некоторые лошади, противясь, с отчаянным ржанием косили шалыми глазами, и тогда всадники рвали им удилами губы и с сердитыми криками разворачивали для нового броска. Остальные неслись прямиком на цзиньцев. От силы удара пики и тех и других ломались в щепу. Отбросив сломанные древки, монгольские воины хватались за мечи руками, натренированными двадцатью годами натягивания лука, без устали рубя наотмашь, все время наотмашь, по оскаленным лицам врага.
Хасара обдала теплая морось алых капель: под ним убило лошадь, и он предусмотрительно спрыгнул. На губах он почувствовал чью-то кровь и с отвращением сплюнул, не обращая при этом внимания на протянутую руку кого-то из телохранителей, спешащего подсадить своего командира в седло. Ярость оттого, что потрепанная императорская армия уходит, мутила рассудок. Хасар двинулся на вражеских солдат, не поднимая меча, пока на него не напали. Встречные его удары были коварны и точны, и по мере того, как он со своими продвигался вперед, цзиньцы, вместо того чтобы нападать, по большей части пятились.
Хасар ловил на себе мрачные взгляды императорских солдат, которые, отступая, молча взирали на него. Почувствовав, что его меч застрял во вражеском щите, он выпустил его из рук, нанес цзиньцу удар слева и подобрал другой меч с земли. Только после этого Хасар влез на лошадь за спиной у всадника и оглядел окрестности.
В отдалении передовые ряды цзиньской армии уже дошли до рядов сунцев.
– Найди мне лошадь! – крикнул он телохранителю.
Тот развернул своего жеребца, и они вместе выехали из прорубленного ими круга, который тут же за ними сомкнулся створками вновь поднятых побитых щитов.
Хасар оглянулся на Угэдэя и внутренне похолодел, осознав нависшую над ними угрозу. То, что положение безнадежно, ясно и ребенку. При такой силище, что стоит напротив, туменам остается только показать спину. Если полки сунцев двинутся в бой, придется попросту уносить ноги. Единственное, из чего можно выбирать, – это отступить организованно или дать деру, как от стаи волков. Хасар от досады скрежетнул зубами. Ничего поделать было нельзя.
Сюань, гордо выпрямившись, неторопливо правил коня к сунским боевым порядкам. Со спины и боков его окружали три полководца в нарядных доспехах и плащах. Все они были пропыленные и усталые, и тем не менее Сюань ехал с таким видом, словно дать ему от ворот поворот не смел никто. Разумеется, ему надлежало стоять во главе войска. Простых солдат сунцы к себе во владения не пустили бы. Свою волю диктовать мог лишь он, единовластный правитель. Ведь он Сын Неба. Правда, он был правителем без подданных, императором без городов, но, подъезжая к передовым рядам, он держался с достоинством.
Сунцы стояли недвижимо, и Сюань, чтобы чем-то себя занять, взялся отряхивать приставшую к перчаткам пыль. Глядя поверх голов сунской армии, он не выказывал тревоги. Слышно было, как сзади его армию нещадно треплют монголы, но цзиньский император даже не обернулся. Была вероятность, что его двоюродный брат Ли-цзун специально выждет, пока цзиньское воинство будет уничтожено. От этой мысли Сюаня передернуло, но поделать он все равно ничего не мог. В земли царства Сун он прибыл просителем. Если сунский император решил таким образом изничтожить его силу, то Сюаню нечего было этому противопоставить. Это был сильный ход, впору поаплодировать. Пускай, мол, поверженный государь царства Цзинь войдет, но его армия вначале ужмется до считаной горстки людей. Пускай вползет на коленях, моля о высочайшей милости.
Все ходы Сюаня, все его планы и стратегия теперь сводились к одному. К рядам сунцев он подскакал почти вплотную. Если они разомкнутся и его пропустят, он будет в безопасности вместе с теми, кто уцелеет из его воинства. Сюань старался не думать о том, что может произойти, если его аспиды-родственники решат окончательно сбросить его со счетов. С них станется: всё выжидают, выжидают, выжидают… Можно вот так просидеть перед ними на коне вплоть до той минуты, когда монголы, расправившись с его армией, возьмутся и за него самого. Есть вероятность, что Ли-цзун и тогда для его спасения и пальцем не пошевелит.
Лицо Сюаня было совершенно бесстрастным, когда он неспешно обводил глазами ряды сунских солдат. В конце концов, чему быть, того не миновать. Внутри ярость раскалила его добела, но на лице не отражалось ничего. Как можно непринужденнее он обернулся к одному из своих генералов и спросил что-то насчет использованной сунцами пушки.
Генерал весь покрылся нервной испариной, но ответил так, словно они находились на воинском смотре:
– Орудие, ваше императорское величество, сухопутное, из разряда тех, которые мы применяем на городских стенах. Для их изготовления бронза отливается в формах, а затем вытачивается и шлифуется. Порох в них вспыхивает с большой силой, посылая ядро, сеющее ужас среди неприятеля.
Сюань кивнул, словно был удовлетворен. Именем предков, сколько еще можно вот так ждать?
– Столь большая пушка, верно, очень тяжела, – спокойно произнес он. – Тащить ее по неровной местности, должно быть, весьма затруднительно.
Генерал кивнул, польщенный тем, что повелитель соизволил беседовать с ним, прекрасно понимая при этом, насколько высоки ставки.
– Орудие, государь, крепится на деревянном лафете. Он снабжен колесами, но вы совершенно правы: для того чтобы выкатить его на позицию, требуется много людей и быков. А еще – на то, чтобы перемещать каменные ядра, мешки с порохом, запалы и банники. Возможно, у вас будет случай взглянуть на них поближе, когда мы ступим на сунскую территорию.
Сюань посмотрел на полководца, взглядом укоряя за несдержанность:
– Все может быть, все может быть. Расскажи-ка мне о сунских полках, что-то я некоторые из тех знамен не признаю.
Генерал – безусловно, специалист в своем деле – взялся приводить имена и истории. Сюань, наклонив голову, делал вид, что слушает его заунывный рассказ, а сам неотрывно следил за рядами сунцев. И когда те на секунду разомкнулись, пропуская к границе офицера на величавом жеребце, сердце у него едва не выскочило из груди, хотя он и не подал виду.
Дослушивать длинный список приводимых военачальником имен и названий было невмочь, но Сюань волевым усилием заставил себя не прерывать рассказ, вынуждая таким образом сунского офицера дожидаться. Его драгоценную последнюю армию в данную минуту безжалостно кромсали, а он невозмутимо кивал нудным, ничего не значащим деталям, причем с заинтересованным выражением лица.
Генералу наконец хватило благоразумия умолкнуть, и Сюань, чопорно его поблагодарив, будто впервые заметил присутствие сунского посланца. Как только их глаза встретились, офицер спешился и, неожиданно простершись на пыльной земле, коснулся затем лбом генеральского стремени.
– У меня послание для Сына Неба, – сообщил он, избегая даже глядеть на Сюаня.
– Изложи свое послание мне, солдат, – позволил генерал. – Я передам.
Офицер снова простерся, а затем встал:
– Его императорское величество милостиво просит Сына Неба пожаловать в его земли. Да живет он десять раз по десять тысяч лет.