Воины в ожидании известий спали на траве. Использовать жертвенных кобылиц на мясо было нельзя, и их трупы лежали в общей куче; из разбухших от газов животов торчали растопыренные тонкие ноги. Никто не знал, будет ли жертвоприношение обесценено, если мясо пойдет в пищу, и потому животных оставят здесь гнить после того, как становище снимется с места. Многие, не дождавшись конца ритуального убийства, разошлись по своим юртам, не в силах больше смотреть, как такие прекрасные животные гибнут под ножом.
На рассвете Морол опустился на колени, ушедшие во влажную землю. После заклания двенадцати лошадей он ощущал свинцовую тяжесть, на него словно давил груз смерти. Показывать свое отчаяние перед ханом, беспомощно лежащим с засохшими полосками крови на щеках, он не стал. Голова у него кружилась, но он стоял на коленях и сорванным голосом шептал древние заклинания, произнося их нараспев снова и снова, пока слова окончательно не растворились в потоке звуков.
– Хан в оковах, – хрипел он, – потерян и одинок в узилище плоти. Покажите мне, как разорвать его путы. Покажите, что я должен сделать, чтобы привести его домой. Хан в оковах…
На сомкнутых веках Морол ощущал слабый свет зари. Шамана переполняло отчаяние, и вместе с тем ему казалось, что вокруг неподвижной фигуры Угэдэя он слышит нашептывание духов. Ночью Морол брал хана за запястье и проверял пульс, который едва угадывался. И тем не менее временами неподвижно лежащий хан неожиданно подергивался или шевелился, приоткрывал и закрывал рот, а один раз у него даже ненадолго прояснился взгляд. Так что ответ определенно был – знать бы только, какой именно.
– Тенгри, небесный дух, и ты, Эрлик, властелин подземного мира и хозяин теней, покажите мне, как порвать эти оковы, – натужно сипел Морол. – Пускай он увидит свою зеркальную душу в воде, дайте ему узреть свою теневую душу на солнечном свету. Я дал вам реку крови, дал вам испить жизни прекрасных кобылиц, истекшие в землю. Я дал кровь девяноста девяти богам белого и черного. Покажите мне цепи, и я его освобожу. Сделайте меня сокрушающим молотом. Именем девяноста девяти, именем трех душ, явите мне путь. – Он поднял к солнцу правую руку, расставив пальцы, свое знамение и призыв. – Духовные владыки подлунных царств, это ваша древняя земля. Если вы слышите мой голос, дайте мне знать. Явите свое благоволение. Нашепчите наставления ваши в мои уши. Дайте мне узреть оковы.
На своем одре застонал Угэдэй, бессильно уронив голову набок. В ту же секунду Морол очутился рядом, не переставая творить заклинания. После такой ночи с еще сероватым, не набравшим силу рассветом и росой, не высохшей на красной траве, кружение духов вокруг хана он буквально осязал; слышал их дыхание. Во рту было сухо от горькой, дочерна спекшейся на губах коросты. С этим ощущением шаман взмыл в темноту, но ответов там не было, как не было вспышки света и понимания.
– Что возьмете вы за то, чтобы его отпустить? Чего вы хотите? Эта плоть – узилище для хана державы. В вашей власти взять все, что вы только пожелаете. – Морол судорожно вдохнул, близкий к обмороку. – Хотите жизнь мою? Я ее отдам. Скажите лишь, как мне разорвать цепи. Кобылиц оказалось мало? Я могу привести еще тысячу, чтобы их кровью сделать отметину на его коже. Я могу соткать вокруг него сеть из крови, кокон из темных нитей и темных чар. – Шаман задышал чаще, прерывистей, нагнетая в себе жар, способный породить более мощные видения. – Хотите, приведу сюда девственниц? Приведу рабов или врагов? – Голос шамана стал тише, чтобы никто не услышал. – Или мне привести детей, которые приняли бы за хана смерть? Они бы отдали свои жизни с радостью. Только дайте узреть оковы, которые я смогу снять. Сделайте меня молотом. Или для этого нужен кровный родственник? Его родичи отдадут за него жизнь не колеблясь.
Угэдэй зашевелился. Более того, он часто заморгал и на глазах у оторопевшего Морола начал усаживаться, но из-за затекшей руки завалился назад. Шаман поспешно его подхватил и, закинув голову, от избытка чувств завыл волком.
– Сына его вам? – держа хана и не в силах остановиться, продолжал Морол. – Дочерей его? Дядьев и друзей? Дайте мне знак, пусть оковы спадут!
От воя шамана всюду рывком поднимали головы заспанные люди. Сотнями сбегались они со всех сторон. Весть о чуде пронеслась искрой, и, услышав ее, все становище – и мужчины, и женщины – вскидывало руки, выражая свое ликование. Воины стучали мечами, женщины – горшками. Среди всего этого шума сидел и, морщась, недоумевал Угэдэй.
– Воды мне, – слабым голосом произнес он. – Что происходит?
Теперь он, расширив глаза, осматривал залитое кровью поле и труп последней кобылы, темный в свете зари. Угэдэй решительно не мог взять в толк, что творится вокруг, и лишь потирал отчаянно зачесавшееся вдруг лицо. У себя на ладонях он с удивлением обнаружил следы засохшей крови.
– Поставьте хану новый шатер, – распорядился Морол голосом вконец обессиленным, но теперь уже крепнущим от победной радости. – Пусть в нем будет сухо и чисто. Принесите пищи и воды.
Вокруг хана, сидевшего самостоятельно, уже возводилась юрта. Слабость в руке постепенно проходила. К той поре, как раннее утреннее солнце оказалось заслонено войлоком и деревом, Угэдэй уже пил воду и спрашивал вина, о чем Морол, впрочем, и слышать не желал. От успеха авторитет шамана возрос, что было сейчас заметно по той суровости, с какой он помыкал ханскими слугами. На короткое время Морол стал чуть ли не важнее своего хана и вновь держался с большим достоинством и нескрываемой гордостью.
В новый шатер Угэдэя пришли Хасар с Толуем как самые старшие по положению. Хан был все еще бледен, но на их беспокойство реагировал слабой улыбкой. Окаймленные темными кругами глаза его запали, а рука, в которой держал чашу соленого чая, поданного Моролом, подрагивала. Угэдэй насупился и с мыслью о вине облизнул губы, но протестовать не стал. Близость смерти его пугала, как бы он ни внушал себе, что готов к ней.
– Были минуты, когда я вроде как все слышал, но ответить не мог, – вспоминал Угэдэй. Голос его звучал надтреснуто, как у старика. – Я тогда полагал, что мертв и в уши мне вещают духи. Это было… – Хан отпил из чаши. Глаза его потемнели от того тошнотного ужаса, что он пережил, запертый в своем теле, погружаясь в беспамятство и приходя в себя. Отец наказывал ему никогда не распространяться о своих страхах. «Люди глупы, – говорил Чингисхан. – Они полагают, что другие сильнее, быстрее и меньше поддаются страху». Даже в минуту слабости Угэдэй помнил об этом. Ужас той темноты не отпускал, но все же он оставался ханом.
Окровавленную землю вокруг слуги застелили войлоком. Толстые грубые подстилки тут же напитались кровью, став тяжелыми и красными. Тогда на нижние отсыревшие слои были наброшены новые, пока сухим войлоком не оказался застелен весь пол шатра. Морол опустился рядом с Угэдэем на колени и осмотрел хану глаза и десны.
– Молодец, Морол, – похвалил его Угэдэй. – Я уж и не чаял, что вернусь обратно.
Шаман нахмурился:
– Не все еще довершено, мой повелитель. Жертвоприношения кобылиц было недостаточно. – С тягостным вздохом он умолк, подгрызая на пальце ноготь. На языке чувствовался вкус запекшихся катышков крови. – Духи этой земли полны желчи и ненависти. Мертвую хватку, которой держали твою душу, они ослабили лишь тогда, когда я заговорил с верховными их владыками.
Направленный на шамана взгляд Угэдэя был затуманен страхом, который он тщетно пытался скрыть.
– Что ты имеешь в виду? У меня сейчас голова кругом – так и гудит, так и звенит. Говори со мной яснее, как с малым ребенком. Тогда я тебя пойму.
– За твое возвращение, повелитель, назначена цена. И неизвестно, сколько пройдет времени, прежде чем они позовут тебя обратно во тьму. Может, день, а может, всего несколько вдохов – сказать не берусь.
Угэдэй напряженно застыл:
– Снова через такое я пройти не смогу – ты понимаешь меня, шаман? Я буквально не мог дышать. – Глаза защипало, и хан яростно потер веки. Его тело было немощным сосудом. – Вели подать мне вина, шаман.
– Пока не могу, повелитель. У нас очень мало времени, и надо, чтобы ум у тебя был ясен.
– Тогда делай, что надлежит, Морол. Я дам любую цену. – Угэдэй уже видел убитых лошадей и лишь устало покачал головой, сквозь стену шатра глядя туда, где они, как он знал, сейчас лежали. – У тебя в распоряжении и мои стада, и мои забойщики – всё, что тебе нужно.
– Мне жаль, повелитель. Но лошадей недостаточно. Ты нам возвращен…
– Говори! – нажал хан. – Кто знает, сколько времени мне еще отпущено!
Шаман стал выдавливать слова, противные его собственному слуху:
– Нужна еще одна жертва, повелитель. Кто-то хочет, чтобы она была одной с тобой крови. Таково было условие сделки, благодаря которой ты возвращен земле. В этом причина.
Морол был настолько сосредоточен, ожидая ответа Угэдэя, что не услышал, как к нему со спины придвинулся Хасар. В следующую секунду шаман оказался повернут к нему лицом.
– Ах ты, выродок, – протянул дядя хана, плотоядно оскалившись, и плюнул Моролу в лицо; он тряхнул шамана, как пес крысу. – Эти ваши игры мне хорошо известны. Одному такому, помнится, мы сломали хребет и бросили на корм волкам. Ты думаешь, что можешь запугать мою родню? Мою родню? Потребовать крови за твои невнятные заговоры и причеты? Так вот, шаман: только после тебя. Вначале околеешь ты, а там посмотрим.
Произнося это, Хасар снял с пояса короткий нож и, держа его в опущенной руке, ткнул Морола в пах, да так быстро, что никто и глазом моргнуть не успел. Шаман ахнул и опрокинулся на спину, а Хасар неторопливо отер нож, но из руки не выпускал, в то время как Морол извивался, прижав к ране ладони.
Угэдэй медленно поднялся с ложа. Он был худ и слаб, но глаза его светились гневом. Хасар холодно поглядел на него, не желая смиряться.
– Ты ранил моего шамана, дядя, и это в моем-то стане? – прорычал Угэдэй. – Ты, должно быть, забыл, где находишься. И кто такой