я.
Хасар дерзко выпятил подбородок, хотя нож убрал:
– Я вижу его насквозь, Угэдэй, мой хан и повелитель. Этот колдун хочет моей смерти, поэтому и шепчет, чтобы в жертву принесли кого-нибудь из твоей родни. Все они по колено погрязли в заговорах и причинили немало боли моей – твоей – семье. Тебе не следует принимать на веру ни единого его слова. Давай несколько дней повременим и увидим, как ты пойдешь на поправку. Силы к тебе вернутся, ставлю на это моих кобылиц.
Морол поднялся на колени. Его прижатая к паху рука была красной от свежей крови; от боли он чувствовал себя слабым и немощным.
– Имя мне пока неизвестно, – зло глядя на Хасара, сказал он. – Это не мой выбор. А жаль.
– Шаман, – тихо произнес Угэдэй. – Моего сына ты не заберешь, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. И жену я тебе не отдам.
– Твоя жена, повелитель, не твоей крови. Позволь мне еще раз провести обряд и выяснить имя.
Опускаясь на ложе, Угэдэй кивнул. Даже это небольшое усилие довело его чуть ли не до обморока.
Морол, по-стариковски кряхтя, поднялся на ноги, сгибаясь от боли. Хасар зловеще улыбнулся ему. Из пятна между ногами шамана сочилась кровь, которую тут же впитал войлок.
– Тогда давай пошевеливайся, – поторопил Хасар. – А то у меня к таким, как ты, терпения нет, в особенности нынче.
Морол предпочел отвернуться от человека, которому чинить насилие так же легко, как дышать. Под взглядом Хасара он не мог распахнуть халат и осмотреть свою рану. А между тем она пульсировала и жгла. Морол тряхнул головой, чтобы прояснились мысли. В конце концов, он ханский шаман, и обряд необходимо провести по всем правилам. Морол подумал, что случилось бы, если бы духи назвали ему имя Хасара. Долго после этого он бы не прожил.
Под презрительным взглядом Хасара Морол послал своих слуг за благовонными свечами. Вскоре от дыма в шатре стало не продохнуть, а Морол добавил в курильницу еще и своих трав, вдыхая мятную прохладу, от которой боль в паху успокаивалась. Через какое-то время она и вовсе прошла.
Вначале Угэдэй закашлялся от пахучего дыма. Один из слуг все-таки дерзнул ослушаться шамана, и возле ног хана появилась чаша с вином, к которой тот припал, словно умирающий от жажды. На щеки его наконец возвратился румянец. Он со страхом смотрел, словно завороженный, как Морол готовится раскинуть кости, посвящая их четырем ветрам и призывая духов направлять его руку.
Одновременно шаман взял горшок с зернистой черной смесью и втер немного себе в язык. Выпускать свой дух повторно через такой краткий промежуток времени опасно, но он напрягся, невзирая на то что сердце готово было выскочить из груди. От горечи выступили слезы, и глаза шамана будто загорелись в темноте. Когда Морол закрыл рот, зрачки у него сделались огромными, как у умирающих лошадей.
Наслоения войлока постепенно пропитывались кровью, и в воздухе начинало ощущаться зловоние. В дурманящем аромате свечей измученные люди едва не теряли сознание, а Морол, наоборот, будто набирался сил: зернистая смесь укрепляла его плоть. Голос шамана извергался в песнопении, а сам он двигал мешок с костями к северу, востоку, югу и западу – снова и снова, моля духов рода направить его.
Наконец он резким движением бросил кости, так что их желтоватые куски разлетелись по войлоку. Крылся ли ответ в том, как они подскочили и разлетелись по сторонам? С уст Морола сорвалось проклятие, а Хасар язвительно ухмыльнулся попытке шамана истолковать то, как они упали.
– Десять… одиннадцать… Где же последняя? – спросил Морол, не обращаясь ни к кому.
Лицо Толуя стало бледным почти как лицо хана. Шаман не заметил, как желтая лодыжечная кость уткнулась в мягкую кожу Толуева сапога.
Толуй это увидел. С тех пор как шаман сказал, что в жертву должен быть принесен кто-то из Угэдэевых кровных родственников, Толуй ощущал вязкий страх. С этого момента он пребывал в тисках беспомощности, покорности перед судьбой, которой не избежать. Это его сшибла с ног жертвенная кобылица. Смысл этого происшествия должен был дойти до него уже тогда. Хотелось незаметно наступить на кость и втоптать ее в войлок, укрыть под стопой, но усилием воли Толуй этого не сделал. Угэдэй был ханом державы – человеком, которого избрал на ханство отец. Ничья жизнь не важна так, как его.
– Она здесь, – одними губами вымолвил Толуй и, когда его никто не расслышал, повторил еще раз.
Морол поднял на него глаза, в них сверкнуло внезапное осознание.
– Кобылица, которая тебя сбила, – произнес шаман шепотом. На его лице читалось что-то вроде сострадания.
Толуй молча кивнул.
– Что? – вклинился Угэдэй, бросив на Морола пронзительный взгляд. – Даже не думай об этом, шаман. Толуй здесь ни при чем.
Голос его был тверд, но страх могилы по-прежнему довлел над ним, и чаша вина в руках дрожала. Толуй это заметил.
– Ты мой старший брат, Угэдэй, – сказал он. – Более того, ты хан, которого избрал наш отец. – Он улыбнулся и провел рукой по лицу с почти мальчишеской наивностью. – Он как-то сказал мне, чтобы я напоминал тебе о вещах, которые ты упускаешь из виду. Чтобы я поддерживал тебя как хана и был твоей правой рукой.
– Это… безумие! – воскликнул Хасар голосом, в котором вибрировал гнев. – Давайте я еще пущу кровь этому горе-гадателю!
– Давай же! – с внезапной решимостью бросил Морол. Он шагнул навстречу Хасару и встал, раскинув руки. – Я заплачу эту цену. Нынче поутру ты уже пролил мою кровь. Если желаешь, можешь пролить ту, что еще осталась в моих жилах. Предначертания это не изменит. Как и того, что надлежит сделать.
Хасар коснулся места, где у него за поясом под грубыми складками одежды находился нож, но Морол не пошевелился и не отвел глаз. Принятое зелье сделало его бесстрашным и проницательным, он увидел любовь Хасара к Угэдэю и Толую вкупе с отчаянием. Старый военачальник всегда смело смотрел в лицо врагу, но перед столь роковым решением растерялся и опешил. Морол опустил руки и так терпеливо стоял, ожидая, когда Хасар смирится с неизбежным.
В конце концов тишину прервал голос Толуя:
– Мне многое предстоит сделать, дядя. Сейчас оставь меня. Мне же нужно увидеть сына и написать жене.
Хасар посмотрел на племянника. Его лицо ожесточилось от боли, но голос был твердым.
– Твой отец не сдался бы, – хрипло выговорил Хасар. – Поверь мне, знавшему его лучше, чем другие.
Впрочем, полной уверенности у него не было. Иногда Тэмучжин швырялся своей жизнью бездумно, словно рисуясь. А случалось наоборот – боролся до последнего вздоха, какой бы отчаянной ни была ситуация. Хасар всем сердцем сейчас желал, чтобы рядом был Хачиун. У него бы нашелся ответ, причем такой, что обходил бы любые рогатки. Как неудачно сложилось, что Хачиун сейчас с Субудаем и Бату скакал на север. А Хасар остался один.
Хасар чувствовал на себе напряженные взгляды племянников, смотревших на него в надежде, что он одним ударом разрубит узел. Но в голову не приходило ничего – разве что убить шамана. Что, в общем, тоже бесполезно. Морол верил в то, что говорил, и, насколько Хасар мог судить, это была правда. Хасар зажмурился и попытался расслышать голос Хачиуна. Что бы он сказал? Кто-то должен за Угэдэя принять смерть. Хасар, подняв голову, открыл глаза:
– Твоей жертвой стану я, шаман. Возьми за хана мою жизнь. Я готов поступиться собой ради памяти моего брата и сына моего брата.
– Нет, – ответил, оборачиваясь, Морол. – Ты не тот, кто нужен нынче. Предначертания ясны. Выбор столь же прост, сколь и жесток.
Толуй слабо улыбнулся. Он подошел к Хасару, и они на глазах у Угэдэя и шамана крепко обнялись.
– На закате, Морол. – Толуй посмотрел на шамана. – Дай мне день, чтобы приготовиться.
– Мой господин, ответ получен. Мы не знаем, сколько хану отпущено времени.
Угэдэй под взглядом Толуя ничего не сказал. Младший брат сжал челюсти, борясь с собой.
– Я не сбегу, брат, – прошептал он наконец. – Но я не готов идти под нож… прямо сейчас. Дай мне всего один день, и я буду оберегать тебя из того мира.
Угэдэй едва кивнул, лицо его исказила мука. Хотелось что-то сказать, выкрикнуть, услать Морола – и будь что будет, пускай за ним явятся кровожадные духи. Но он не мог. Вновь всплыло воспоминание о давешней беспомощности. Больше он такого не вынесет.
– На закате, брат, – наконец вымолвил он.
Не говоря больше ни слова, Толуй через низкую дверь вышел из шатра на чистый воздух и солнце.
Вокруг жил своей жизнью обширный стан. Люди куда-то спешили, занимались повседневными делами. Ржали лошади, перекликались женщины, дети и воины. От такой привычной мирной картины у него тоскливо сжалось сердце. С пронзительным отчаянием Толуй понял, что этот день для него последний. Больше восхода солнца он не увидит. Какое-то время он просто стоял и смотрел – смотрел, держа руку над бровями, чтобы заслониться от яркого света.
Толуй во главе десятка всадников отправился к реке, что текла возле стана. Справа от отца ехал Мунке, с бледным от тревоги лицом. Возле стремян Толуя бежали две рабыни. На берегу он спешился, а рабыни помогли ему освободиться от доспехов и исподней одежды. В холодную воду он вошел нагим, чувствуя, как ступни вязнут в илистом дне. Здесь брат хана неторопливо приступил к омовению, с помощью ила оттирая кожу от жира, а затем, ополаскиваясь, ушел под воду с головой.
Рабыни тоже разделись, чтобы вслед за своим господином войти в реку. Вычищая ему грязь под ногтями с помощью костяных инструментов, они знобко дрожали. Молодые женщины стояли по пояс в воде, и их упругие груди покрылись гусиной кожей. Вид их нагих тел Толуя сейчас не возбуждал, а женщины не веселили его смехом и игривым повизгиванием, играя на мелководье.
С осторожностью и сосредоточенностью Толуй принял сосуд с прозрачным маслом и втер его себе в волосы. Самая пригожая из рабынь завязала их в тугой хвост на затылке. Кожа у основания шеи, там, где волосы защищали ее от солнца, была белая-пребелая.