Наполненную до краев чашу Морол протянул Угэдэю. Хан с опущенной головой стоял на коленях, уставясь в полутьму. Тело Толуя он не отпускал, так что оно все еще держалось вертикально, зажатое между двумя родственниками.
– Повелитель, – воззвал Морол, – ты должен это выпить, пока я заканчиваю.
Угэдэй расслышал и, приняв чашу левой рукой, накренил. Теплой кровью своего брата он поперхнулся, часть ее пролилась по подбородку и по шее. Хан напрягся, подавляя позыв к рвоте. Морол ничего на это не сказал. Когда чаша была осушена, Угэдэй отшвырнул ее куда-то в сумрак. Морол вновь затянул шесть песнопений с самого начала, призывая духов в свидетели совершившемуся жертвоприношению.
Он не пропел и половины, когда услышал, что хана за его спиной рвет. Но уже стемнело, и шаман не обратил внимания на эти звуки.
Сорхатани скакала верхом, гиканьем подгоняя кобылу; скакала, не разбирая дороги, по бурым от засухи степям. Ее сыновья неслись следом. Вместе с запасными и вьючными лошадьми их кавалькада вздымала за собой рыжие клубы пыли, которые еще долго стелились следом. Под знойным солнцем Сорхатани летела налегке, в рубахе из желтого шелка, кожаных штанах и мягких сапожках.
Травы в этих краях высохли, долины жаждали дождя. Засуха высушила все реки, кроме самых полноводных. Чтобы наполнить бурдюки водой, приходилось копать речную глину, пока в яме не начинала скапливаться вода, солоноватая и мутная. И здесь вновь доказывал свою ценность шелк: с его помощью удавалось отцеживать драгоценную влагу от глинистой жижи и кишащих в ней насекомых.
За время скачки на глаза не раз попадались выбеленные кости овец и быков, разгрызенные на осколки волками и лисами. Кому-то такая засушливая земля, данная во владение ее мужу, показалась бы не бог весть какой наградой, но Сорхатани знала: жизнь тут испокон веков была несладкой, но это лишь закаляло мужчин и тем более женщин. Ее сыновья уже научились растягивать запасы воды, а не выпивать ее залпом зараз, как будто в часе езды их ждал источник или колодец. Зима здесь – суровая, и лето – знойное. Но в этой необъятности была свобода, а уж дожди прольются снова. Сорхатани с детства помнила складки холмов, что тянутся во все стороны до самого горизонта, переливаясь, подобно зеленому шелку. Земля в этих краях всегда терпеливо сносила лютые засухи и холода, но неизменно возрождалась.
Вдали сквозь легкую дымку проступала Делиун-Болдах – волшебная гора из преданий племен. Где-то рядом с этими местами родился Чингисхан. Здесь с земляками скакал Есугэй, защищая в месяцы зимних стуж свои стада от набегов.
Сорхатани, впрочем, больше смотрела на другую вершину – красную гору, на которую Чингисхан лазил с братьями в ту пору, когда мир был еще мал, а здешние племена вгрызались друг другу в глотки. Трое ее сыновей не отставали, и та красная гора постепенно близилась, росла в размерах. Там Чингисхан с Хачиуном однажды нашли орлиное гнездо и спустились вниз с двумя замечательными орлятами, желая показать их своему отцу. Сорхатани могла представить себе их волнение и даже разглядеть их лица в чертах своих сыновей.
Жаль только, что с ними сейчас нет Мунке, а впрочем, это так, материнская прихоть. Мунке должен научиться вести за собой людей, участвовать в походе вместе с отцом и дядьями. Воины не будут уважать командира, который не смыслит в тактике или не умеет выбрать позицию.
Интересно, любила ли Бектера мать Чингиса так же, как она своего первенца? В преданиях говорится, что Бектер был по характеру тверд, сдержан и немногословен, как и Мунке. Старший сын Сорхатани тоже не смешлив и не так проницателен и общителен, как Хубилай.
Она оглянулась посмотреть на едущего сзади Хубилая, цзиньская коса которого так и взлетала на скаку. Такой же стройный и жилистый, как его отец и дед. Сейчас мальчики неслись в пыли наперегонки, и она, как мать, невольно любовалась их юностью и удалью, которая была присуща и ей.
Толуй с Мунке в походе вот уже много месяцев. Ей было нелегко оставить обжитой Каракорум, но ведь надо подготовить лагерь для мужа да еще осмотреть земли. Сорхатани должна была поставить юрты в тени Делиун-Болдах и найти хорошие пастбища для табунов и стад, что будут пастись в речных поймах. Тысячи людей готовы отправиться за ней на родину, но сейчас они терпеливо ждут ее возвращения. А она вот не отказала себе в удовольствии наведаться к красной горе.
Быть может, когда-нибудь Мунке возглавит армию, как Субудай, или займет важный пост при своем дяде Чагатае. Легко мечтать об этом в такой день, когда от радостного упругого ветра волосы вразлет.
Сорхатани на скаку обернулась проверить, не отстали ли нукеры ее мужа. Двое воинов, самые свирепые, держались чуть позади. Сейчас они воинственно озирали окрестность, высматривая малейшие признаки опасности. Сорхатани улыбнулась. Перед отбытием Толуй отдал строгий приказ, чтобы с головы его жены и сыновей не упал и волос. Быть может, среди этих молчаливых холмов и степей их родины и родов-то кочует всего ничего, но муж все равно позаботился об их безопасности. Какой он все-таки замечательный. Будь в нем чуточку честолюбия его отца, он бы далеко пошел. Хотя эта мысль не вызывала у Сорхатани никаких сожалений. Судьба ее мужа – это его судьба, и нечего коробить ее жене в угоду. Он всегда был и остается младшим сыном Чингисхана и с детских лет уяснил, что во главе рода и всей державы встанут его братья, а он будет следовать за ними.
Иное дело – ее сыновья. Даже младший из них, Ариг-Буга, воспитывался как воин и ученый уже с той поры, как начал ходить. Все умеют читать и писать, владеют цзиньским письмом. И пускай она, их мать, молится Христу, ее мальчики воспитаны в религии Цзинь и Сун, ибо истинное могущество там. Как бы ни сложилась их будущее, они подготовлены к нему наилучшим образом, и это ее заслуга.
Они спешились у подножия красной горы, и Сорхатани восторженно вскрикнула, завидев в вышине пятнышки плавно кружащих орлов. Честно сказать, она думала, что все эти истории – не более чем вымысел пастухов, чтящих таким образом память Чингисхана. А они, гляди-ка, водятся здесь на самом деле, так что где-то наверху, в расселинах, должно быть и их гнездо.
Подъехали нукеры ее мужа и почтительно склонились, ожидая дальнейших приказаний.
– Мои сыновья полезут наверх, к гнезду, – произнесла она взволнованно, словно девчонка. – Разведайте, где здесь вода, только слишком не отдаляйтесь.
Воины в секунду вскочили в седла и пришпорили коней. Они усвоили, что госпожа требует такого же беспрекословного подчинения, как и ее муж. Сорхатани выросла среди людей, наделенных властью, а замуж за ханского сына вышла совсем юной и знала, что люди в основном предпочитают подчиняться, а чтобы повелевать, требуется сила воли. У нее эта сила была.
Хубилай с Хулагу были уже у подножия горы и теперь, загородив руками глаза от солнца, высматривали наверху гнездо. Время года для этого не самое подходящее. Если орлята еще там, то они подросли и окрепли – вероятно, даже самостоятельно покидают гнездо. Так что ребят может ждать и разочарование, хотя это не важно. Мать приобщила их к истории жизни Чингисхана, и им теперь никогда не забыть этого восхождения, даже если они не принесут орленка. У них будет воспоминание, которым они когда-нибудь будут с гордостью делиться со своими детьми.
Мальчики сняли с себя оружие и стали проворно одолевать пологий отрог горы, а Сорхатани тем временем сняла с седла мешок с сушеным сыром. Она сама раскрошила сыр на кусочки помельче и размочила в воде. Получилась густая желтая масса, горьковатая и освежающая. Сорхатани почитала ее за лакомство. Причмокнув, сунула в нее пятерню, а затем дочиста облизала пальцы.
На то, чтобы принести с вьючных лошадей бурдюки и напоить животных из кожаного ведра, времени ушло немного. Управившись с этой необременительной работой, Сорхатани снова взялась рыться в своих седельных сумках, пока не отыскала сушеные финики. Прежде чем сунуть один из них в рот, она виновато оглянулась на гору, зная, как ее сыновья любят эту редкую сласть. Хотя им сейчас не до нее – вон они, карабкаются все выше и выше на своих худых и сильных ногах. Возвратятся не раньше чем к закату, а пока она предоставлена самой себе. Стреножив своего жеребца куском веревки, чтобы не убрел далеко, Сорхатани села на расстеленный поверх сухой травы потник.
Вторую половину дня она по большей части дремала, наслаждаясь мирным одиночеством. Время от времени бралась за дээл Хубилая, на котором делала вышивку золотой нитью. Узор по окончании обещал быть изящным, тонким. Женщина вышивала, склонив голову, перекусывая нить крепкими белыми зубами. На припеке Сорхатани разморило, и она поклевывала носом над вышивкой, а там и вовсе заснула. Пробудившись, она обнаружила, что день клонится к закату и на смену теплу приходит прохлада. Тогда Сорхатани встала и, позевывая, потянулась. Какой хороший край, здесь чувствуешь себя как дома. Ей приснился Чингисхан, совсем еще молодой. Щеки Сорхатани вспыхнули румянцем: пересказывать этот сон сыновьям она бы не решилась.
Краем глаза вдалеке она уловила движение: всадник. Сработал природный дар, унаследованный от поколений степных кочевников, для которых вовремя заметить опасность – значит выжить. Нахмурясь, Сорхатани сделала руку козырьком, а затем сложила ладони в трубку, что как будто немного приближало увиденное. Но даже с этим старым фокусом темная фигура представляла собой не более чем подвижную точку.
Нукеры мужа не дремали и уже скакали с двух сторон верховому наперехват. Умиротворенное настроение Сорхатани рассеялась окончательно, когда нукеры достигли всадника и далекая точка сделалась узелком покрупнее.
– Кто это? – пробормотала она себе под нос.
Тут всякий почувствовал бы укол беспокойства. Одинокий всадник мог быть лишь ямчи – гонцом, доставляющим вести, ради которых по поручению хана и его военачальников он покрывает тысячи миль. Со свежими лошадьми один такой гонец способен проскакать в день по сто миль, а то и больше, если это вопрос жизни и смерти. По меркам таких людей силы хана в цзиньском государстве находятся отсюда всего в десятке дней пути. Сорхатани увидела, что всадники втроем скачут к красной горе, и все внутри у нее тревожно сжалось.