В подтверждение своих слов Багатур взял толстую стрелу с длинным стальным острием – вещь довольно жуткая, гладкая и отполированная, без замедляющих скорость зазубрин.
Завидев эти телодвижения, приближающийся воин слегка замешкался. Он не знал, как далеко Субудай готов зайти с этим своим показом, но военачальник мог быть равно безжалостен и с тем, кто перед ним спасует. Так что после момента нерешительности воин пошел вперед. Стараясь быстрее двигать своими закованными в доспехи руками и ногами, он замахнулся мечом.
Субудай ткнул коленями лошадь, и та отступила, так что всадник оказался недосягаемым для меча. Он снова прицелился; натягивая тетиву – сильно, до самого уха, – он ощущал тугую мощь своего лука. Буквально в нескольких шагах от противника Субудай отпустил тетиву, внимательно проследив, как та пробила боковую пластину.
Воин рухнул с металлическим лязгом. Стрела засела глубоко в доспехе, снаружи торчало лишь оперение.
– Сила у них в одном – в строю лицом к врагу, – с улыбкой заключил Субудай. – Если мы дадим им эту силу использовать, они сметут нас, как серп сметает колосья. А вот если мы рассеемся и заманим их в засаду, будем делать обманные маневры и окружать с боков, то они станут перед нами беззащитны, как дети.
Двое Субудаевых слуг потащили умирающего воина прочь, пыхтя и сгибаясь под такой непомерной ношей. В сторонке они сняли с него доспехи, обнажив пронзенное стрелой тело в кольчуге. Чтобы высвободить пластину и отнести ее Субудаю, стрелу пришлось сломать.
– По словам хвастливых христиан, желавших нас напугать, эти латники вот уже сотню лет не имеют себе равных на поле боя. – Он поднял доспех, и всем стала видна аккуратная дырочка, через которую пробивался солнечный свет. – Мы не можем оставлять позади себя или сбоку крупные силы врага или города, однако если это лучшее, чем они располагают, то, я думаю, мы их удивим.
Тут все подняли свои мечи и луки и начали в ликовании выкрикивать имя Субудая. Это делал и Бату, стараясь не стоять особняком. Он перехватил скользнувший по нему взгляд военачальника. Приметив, что молодой темник кричит наряду с остальными, он удовлетворенно улыбнулся. Ладно, пускай радуется. Войско монголов сильно, и Субудай им нужен, чтобы вести их за собой против огромных конных армий – все дальше на запад, в сторону тех закованных в железо всадников. По мнению Бату, люди, подобные Субудаю, свое отжили, их время подходило к концу. Так что его пора скоро придет; торопить события нет ни нужды, ни смысла.
Чагатай построил летний дворец на берегу Амударьи, которая была западной границей империи, к югу простиравшейся до самого Кабула. Ради открывавшегося вида он выбрал высокий гребень над рекой, где всегда, даже в самые жаркие месяцы, дул прохладный ветерок. Местное солнце пропекло его досуха и дотемна, словно выпарив из тела всю влагу, сделав его крепким, как старая береза. Чагатай ныне правил Бухарой, Самаркандом и Кабулом, со всеми их богатствами. Люди здесь уже давно научились уживаться с летним зноем, потягивая прохладные напитки и самые жаркие дневные часы проводя в дремоте. В этих городах Чагатай завел себе почти сотню новых жен, из которых многие уже успели родить ему сыновей и дочерей. Приказ Угэдэя о взращивании новой армии он истолковал буквально и теперь наслаждался звуками младенческого плача из детских комнат собственного сераля. Для своей коллекции красивых женщин он даже выучил новое слово, которого не было в его родном языке.
И все же временами на Чагатая накатывала тоска по морозным просторам его родины. Здесь, в новых владениях, зима была быстротечной, обещая скорое возвращение зелени и тепла. И пусть в этот короткий период новым подданным Чагатая приходилось несладко, они все равно не имели понятия о тех бесконечных всепроникающих лютых холодах, которые, в сущности, выпестовали и выковали монгольский народ, о диких заброшенных предгорьях, где за каждый кусок приходилось в буквальном смысле слова биться, а ставкой была жизнь или скоропостижная смерть. В здешних краях в изобилии произрастали и фиги, и всевозможные фрукты. Покатые холмы омывались реками, которые раз в несколько лет взбухали паводками, но никогда не пересыхали – такого здесь не было на памяти даже у стариков.
Летний дворец был возведен по образу и подобию Угэдэева чертога в Каракоруме, но при этом предусмотрительно ужат в пропорциях. Чагатай был не настолько глуп, как на то, вероятно, рассчитывали его недоброжелатели. Вряд ли великий хан пришел бы в восторг, прознав, что кто-то воздвиг дворец, пышностью и великолепием соперничающий с его собственным. Все-таки Чагатай предпочитал значиться в числе сторонников хана, нежели его противников.
Он услышал, как его слуга шагает по мраморному коридору к комнате аудиенций, выходящей окнами на реку. С учетом климата Чагатай дал Сунтаю единственное послабление – разрешение носить сандалии с подбитыми гвоздями подошвами, звонкое клацанье которых было слышно задолго до того, как появлялся сам слуга. Чагатай стоял на балконе, увлеченно наблюдая за утками, что укрывались сейчас в прибрежных камышах. А над ними в полной неподвижности завис одинокий орлан-белохвост, бесшумный и смертоносный.
Как только Сунтай появился, Чагатай молча указал ему на бутыль арака, стоявшую на столе. И хозяин, и слуга пристрастились к анисовому вкусу этого напитка, который был популярен среди персов. Чагатай отвернулся обратно к реке, а Сунтай, сдвинув две чаши, наполнил их и добавил немного воды, отчего напиток побелел, уподобившись по цвету кобыльему молоку.
Чагатай принял чашу, не сводя глаз с висящего над рекой орлана. Щурясь на закатное солнце, он наблюдал, как хищник со сложенными крыльями камнем упал в воду и взмыл обратно со слитком живого серебра – извивающейся у него в когтях рыбиной. С заполошным кряканьем взлетели утки, и Чагатай улыбнулся. Когда в воздухе вечерами веяло прохладой, новый дом начинал ему нравиться. Подходящая земля для его потомков. Угэдэй, можно сказать, проявил щедрость.
– Ты слышал новости, – сказал Чагатай скорее утвердительно, нежели вопросительно. Любое послание, достигающее летнего дворца, так или иначе проходило через руки Сунтая.
Слуга кивнул, неторопливо выжидая, когда хозяин договорит. Для тех, кто Сунтая не знал, он смотрелся как обычный воин, только со сплошь покрытыми шрамами щеками и подбородком, что избавляло его от необходимости бриться во время походов. Вид у него был нарочито неряшливый, а от сальных волос несло прогорклым жиром. Привычку персов к мытью Сунтай презирал, за что сильнее других страдал от гнойников и сыпей. Темноглазый и худощавый, выглядел он как матерый убийца. По сути, ум Сунтая своей зловещей остротой ничуть не уступал ножам, которые он носил под одеждой.
– Не ожидал я, что еще один мой брат уйдет так скоро, – негромко сказал Чагатай. Опорожнив чашу, он звучно рыгнул. – Получается, двое со счета. Остаемся только я и он.
– Хозяин, нам не следует вести подобные разговоры, стоя у окна. Здесь всюду уши.
Чагатай, пожав плечами, взмахнул пустой чашей: мол, идем. Сунтай двинулся за хозяином, попутно прихватив со столика бутыль с араком. Они разместились за резным, с золотой инкрустацией столом из черного дерева, некогда принадлежавшим персидскому государю. То, что стол стоял в самом центре комнаты, вовсе не было случайностью. Просто Сунтай знал, что так их не подслушает даже самый искусный шпион, припадающий ухом к стенам. У Угэдэя в этом новом дворце наверняка имелись свои соглядатаи, так же как и у Сунтая, заславшего своих в станы Субудая и Угэдэя, Хасара и Хачиуна – словом, всех влиятельных лиц, до которых только дотягивались руки. Верность – сложная игра, но она ему нравилась.
– У меня есть известие о том, что хану стало плохо и он был при смерти, – сообщил Сунтай. – Чтобы узнать, насколько близко оказался он от царства духов, нужно было бы расспросить лечившего его шамана, но это, к сожалению, не в моей власти.
– И тем не менее я должен быть готов выдвинуться сразу, едва ко мне прискачет первый же гонец. – Несмотря на расположение стола, Чагатай невольно огляделся, не слышит ли кто, после чего подался вперед и заговорил почти шепотом: – Сорок девять дней прошло, Сунтай, прежде чем эта новость дошла до меня. Если я действительно хочу сделаться великим ханом, вести должны долетать ко мне быстрее и быть подробнее. Когда Угэдэй свалится в следующий раз, мне нужно оказаться на месте прежде, чем тело его остынет, ты меня понял?
В знак покорности и почтения Сунтай на арабский манер коснулся кончиками пальцев своего лба, уст и сердца:
– Твое слово для меня закон, повелитель. Одного из моих вернейших слуг во время охоты убил вепрь. Понадобилось время, чтобы найти ему достойную замену в ханской свите. Тем не менее у меня есть двое других осведомителей, которые вот-вот окажутся в кругу его приближенных. Уже через несколько месяцев они войдут к нему в полное доверие.
– Долго. Ну да ладно, Сунтай, быть по сему. Это единственный способ перехватить бразды правления. Я не хочу, чтобы это прежде меня сделал его слабак-сын. Служи мне верой и правдой, и ты возвысишься вместе со мной. Народ моего отца слишком силен для человека, который не властен даже над своим телом.
Сунтай натянуто улыбнулся, потирая безобразные рубцы у себя на щеках. Выработанная за годы осмотрительность не позволяла ему выдавать свое участие в заговоре даже кивком. Слишком долго он прожил среди шпионов и осведомителей, чтобы ставить свою жизнь на кон одним неосторожным словом. К этим его многозначительным паузам Чагатай уже привык и лишь вновь наполнил чаши, плеснув туда немного воды, чтобы смягчить горечь.
– Выпьем за моего брата Толуя, – произнес он.
Сунтай пристально на него посмотрел и увидел, что скорбь в глазах хозяина искренняя. Тогда слуга-шпион поднял чашу и опустил взгляд.
– Такой жертвой мой отец мог бы гордиться, – продолжил Чагатай. – Поступок, что и говорить, безумный, но, клянусь Отцом-небом, то было безумство храбреца.