жно, как будто ее испытывал кто-то другой. Холодная комната с напружиненными ветром шелковыми шторами внезапно наполнилась воспоминаниями. Угэдэй огляделся, моргая, словно спросонья.
– Если он знал, то это делает его жертву еще более великой, – рассудила Сорхатани. – И только подтверждает, что тебе негоже тратить отпущенные дни впустую. Если он тебя сейчас видит, Угэдэй, то наверняка думает: «Ну вот, стоило ли мне отдавать за это жизнь?» Не стыдно ли ему за своего брата?
При этих ее словах Угэдэй почувствовал укол гнева.
– Да как смеешь ты так со мной разговаривать! – вскинулся он.
Моргать, подобно невинному ягненку, он перестал. Во взгляде появилось что-то от прежнего хана. Сорхатани это обрадовало, хотя от услышанного голова все еще шла кругом. Если Угэдэй умрет, кто возглавит державу? Ответ напрашивался сам собой. Чагатай. Он будет в Каракоруме в считаные дни, въедет в город с триумфом, покоряясь благодетельной воле Отца-неба. Одна мысль о его торжестве вызывала зубовный скрежет.
– Вставай, – сказала она. – Вставай, мой господин. Даже если ты не проживешь долго, сделать предстоит многое. Нельзя терять ни дня, ни даже этого утра! Возьми свою жизнь в кулак, сожми обеими руками и удерживай изо всех сил. Другой у тебя в этом мире все равно не будет.
Хан начал что-то говорить, но Сорхатани, потянувшись, привлекла его голову к себе и крепко припала губами к губам. Дыхание и губы Угэдэя были прохладны и пахли чаем с какими-то травами. Когда она его отпустила, хан отшатнулся, а затем вскочил, изумленно на нее глядя.
– Что это такое, Сорхатани? – спросил он. – Или у меня мало своих жен?
– Мало или нет, а мне надо было убедиться, что ты живой, мой повелитель. Мой муж отдал жизнь за эти драгоценные дни, уж сколько их там у тебя наберется. Спрашиваю тебя его именем: ты мне веришь?
Ум Угэдэя все еще блуждал – это было очевидно. Какую-то его часть Сорхатани пробудила, но туман отчаяния, вызванный, быть может, цзиньскими снадобьями, все еще висел перед ним пеленой, притупляя разум и волю. Однако, когда он увидел ее стоящей перед ним на коленях, в глазах его явно мелькнул интерес. Воля Угэдэя была похожа на палку, которую несет бурный поток: вот ее видно, а вот уже утянуло на глубину.
– Нет, Сорхатани, я тебе не верю.
– Иного я и не ждала, мой повелитель, – улыбнулась она. – Но ты убедишься, что я на твоей стороне.
Встав с колен, она закрыла окна, прервав наконец завывание ветра.
– Сейчас, повелитель, я позову твоих слуг. Ты почувствуешь себя лучше, когда как следует поешь.
Угэдэй не успел опомниться, как Сорхатани уже подозвала Барас-агура и вывалила на него ворох указаний. Слуга покосился на хана, но тот лишь пожал плечами и махнул рукой – делай, что велят. Вообще-то, хорошо, когда рядом есть кто-то, кто знает, что тебе нужно. Одна быстрая мысль вызвала к жизни другую.
– Надо бы, наверное, вызвать сюда мою жену и дочерей. Они сейчас в летнем дворце на Орхоне.
Сорхатани на минуту призадумалась:
– Знаешь, повелитель, ты еще не до конца здоров. Подождем несколько дней, а уж там вернем сюда и семью твою, и прислугу. Не всё сразу.
Какое-то время, пускай и недолгое, она будет с ханом бок о бок, ухо к уху. С его печатью можно будет послать Мунке в поход к Субудаю, где сейчас решается будущее державы. Она не была готова так скоро отказаться от влияния, которое приобрела.
Угэдэй кивнул, не в силах противиться Сорхатани.
Землю уже сковывали осенние заморозки, и лошади пускали из ноздрей клубы пара, когда Мунке встретил еще двух разведчиков Субудая. Перед этим военачальником он благоговел, но не был готов к тому, что ему придется вести целый тумен через разоренные войной места. Между тем за Волгой, на сотни миль к западу, разграбленные селения и небольшие города лежали в запустении. Мунке проехал по полям трех крупных сражений: над ними все еще вились птицы, а всякое мелкое зверье потеряло страх от обилия гниющего мяса. Этот тлетворный запах, казалось, пропитал его насквозь, ощущаясь в каждом дуновении ветерка.
Мунке замечал, что по пути его следования на протяжении дня скачут разведчики, и вот сейчас он наконец увидел основную монгольскую армию. Лето она провела в укрепленном становище, равном по величине Каракоруму, когда тот еще не был обнесен стенами. Сейчас это были сплошь белые юрты, с мирно горящими утренними кострами и большими табунами у горизонта. Мунке, подъезжая рысью, удивленно покачивал головой.
Его стяги, безусловно, узнали, но все равно Субудай отрядил минган, чтобы встретить тумен на порядочном расстоянии от лагеря. С молчаливым присутствием людей орлока Мунке уже свыкся. Сейчас он узнал их командира и увидел, как тот кивнул сам себе. Субудай наверняка послал человека, который мог узнать Мунке в лицо. Он зачарованно следил за тем, как командир подал знак нукеру и тот поднес к губам длинную медную трубу. Раздался хрипловатый звук, и Мунке удивленно услышал, как ей отозвались невидимые глазу трубы слева и справа, а затем с обеих сторон на расстоянии, не превышающем и мили, показались конники. Воинство Субудая, оказывается, обступило его с флангов и укрылось среди деревьев, а также за небольшой возвышенностью. Это некоторым образом объясняло, как командиру изо льда удалось продвинуться с боями так далеко от дома.
К тому времени, как тумен Мунке добрался до становища, пространство – обширное поле с выходом к небольшой реке – было уже расчищено. Мунке отчего-то занервничал.
«Сделай каменное лицо», – велел он самому себе.
Когда его тумен достиг расположения лагеря и сноровисто занялся установкой юрт, Мунке спешился. Его десяти тысячам, а также приведенным лошадям нужна была территория размером с немалый городок. Видно, Субудай приготовился к их прибытию.
Мунке повернулся на радостный окрик и увидел, как к нему по истоптанной траве направляется его дядя Хачиун. Со времени их последней встречи тот порядком состарился и к тому же сильно припадал на ногу. Мунке смотрел на дядю с некоторой настороженностью, но протянутую руку тем не менее пожал.
– Сколько уж дней тебя дожидаюсь, – сообщил Хачиун. – Субудай нынче вечером будет выслушивать от тебя новости из дому. Ты приглашен к нему в юрту. Заодно узнаешь свежие сведения. – Он улыбнулся, с отрадой глядя, как возмужал его племянник. – Я так понимаю, твоя мать располагает источниками, нашим разведчикам недоступными.
Мунке пытался скрыть смятение. Каракорум находится в трех тысячах миль к востоку. Для того чтобы добраться до Субудая, Мунке понадобилось четыре месяца. Прежде случалось, Субудай двигался так быстро, что Мунке в тихом отчаянии не мог за ним угнаться. Если бы военачальник не решил остановиться на зиму, чтобы дать отдых табунам и людям, Мунке все еще его догонял бы. Вместе с тем Хачиун говорил так, будто Каракорум располагался в соседней долине.
– Ты хорошо осведомлен, дядя, – сказал Мунке после паузы. – Я в самом деле везу письма из дому.
– Мне что-нибудь есть?
– Да, дядя. Письма от двух твоих жен, а также от хана.
– Отлично. Я тогда возьму их прямо сейчас.
Хачиун в предвкушении азартно потер ладони, а Мунке сдержал улыбку: вот отчего, видно, дядя так радостно с ним поздоровался. Может, они здесь не настолько заняты, раз охотятся за свежими новостями из дому. Он подошел к своей лошади, жующей прихваченную инеем траву, и, открыв седельную сумку, вытащил оттуда стопку засаленных желтых свитков с печатями.
Пока Мунке их сортировал, Хачиун исподтишка огляделся.
– Тумен своего отца ты привел не ради одних лишь писем, Мунке. Ты, видимо, остаешься?
Мунке вспомнились усилия, предпринятые матерью ради того, чтобы Угэдэй отправил его к Субудаю. Она полагала, что будущность державы зависит от успехов на этом направлении. А тот, кто возвратится из похода на запад, сумеет схватить удила самой судьбы. Возможно, она была права.
– С позволения орлока Субудая – да, – ответил юноша, вручая письма, предназначенные дяде.
Хачиун, беря их, улыбнулся и хлопнул племянника по плечу:
– Я вижу, ты запылился и устал. Пока ставится твоя юрта, отдохни и поешь. Встретимся вечером.
Внезапно оба – и Мунке, и Хачиун – заметили, что к ним со стороны лагеря приближался еще один всадник.
Взгляд охватывал всю отлогую низину становища с дымящими кострами, что тянулись до самого горизонта. Поскольку для жизни постоянно необходима вода, пища, дерево, отхожие места и тысяча прочих важных вещей, становище было местом, где всегда царят движение и суета. Со звонкими криками и с бесконечными играми в войну носилась ребятня. На них снисходительно поглядывали женщины, занятые множеством разных дел. Тренировались или просто стояли в карауле воины.
Сейчас через становище, устремив взгляд на Мунке, размашистой рысцой ехал Субудай. На нем были новые пластинчатые доспехи, чистые и хорошо смазанные, отчего движения его казались непринужденными и легкими. Лошадь под ним была каурая, в солнечном свете почти красная. На пути орлок не смотрел ни влево ни вправо.
Выдержать его взгляд Мунке стоило труда. Он видел, что Субудай слегка хмурится. Затем военачальник ударил лошадь коленями, подгоняя ее так, что та, доскакав, встала, поводя боками и роя копытом землю.
– Добро пожаловать в мой стан, темник, – приветствовал Субудай, твердым голосом подтверждая звание Мунке.
Юноша невозмутимо поклонился. Он осознавал, что своим рангом во многом обязан хлопотам матери, имеющей влияние на хана. Однако жертва его отца возвышала и сына, поэтому получалось, что звание это он получил заслуженно. Мунке недавно вернулся из похода на Цзинь. И под руководством Субудая сумеет себя проявить, в этом он уверен.
Словно в ответ на эти мысли, Субудай оглядел прибывший из Каракорума тумен.
– Я с сожалением узнал о смерти твоего отца, – сказал он. – Человек он был замечательный. А ты нам здесь пригодишься.
Орлок явно обрадовался прибытию пополнения. Число его туменов таким образом возрастало до шести, не считая вспомогательного войска, примерно равного по численности. Отец-небо явно благоволил к этому походу.