– Прежде чем мы выдвинемся, у тебя есть еще месяц-другой, – продолжал Субудай. – Надо дождаться, когда окончательно замерзнут реки. Тогда пойдем на Москву.
– Зимой? – невольно переспросил Мунке.
К его облегчению, Субудай лишь хмыкнул:
– Зима – это наше время. Русские на холодные месяцы запираются в своих городах. Лошадей они ставят в конюшни, а сами сидят и греются вокруг больших очагов в громадных домах из камня. Когда тебе нужна медвежья шкура, как ты поступаешь? Нападаешь на зверя летом, когда он силен и быстр, или режешь ему глотку, пока он в спячке? Так и мы, Мунке. Холода нам нипочем. Рязань и Коломну я брал зимой. Твои люди присоединятся к караулам и учениям незамедлительно. Это их займет.
Субудай кивнул поклонившемуся Хачиуну, цокнул языком и погнал свою каурую кобылу дальше.
– А он… впечатляет, – произнес Мунке. – Похоже, я там, где надо.
– Само собой, – усмехнулся Хачиун. – Просто невероятно, Мунке. Кроме него, только у твоего деда было такое ви́дение похода. Иногда я думаю, что этот человек одержим духом войны. Он знает, как поведет себя неприятель. В прошлом месяце Субудай послал меня невесть куда стоять в засаде. День стою, два стою – и вдруг вижу: через холм скачет крупный отряд, тысячи в три латников, на помощь Новгороду. – Он улыбнулся, припоминая. – Кто бы мог подумать! А тебе более подходящего места и не сыскать. Не дома же торчать? Молодец, что приехал к нам сюда. Чтобы привести мир в смятение, Мунке, нам дается один-единственный шанс. Если мы сделаем это, нас ждут сотни лет спокойной жизни. Если нет, то все, что построил твой дед, обратится в прах за какое-нибудь поколение. Таковы ставки, племянник. На этот раз мы не остановимся, пока не дойдем до моря. А там, бьюсь об заклад, Субудай изыщет способ погрузить лошадей на корабли, и тогда весь свет наш!
Чагатай со своим старшим сыном Байдаром скакали верхом вдоль скал Бамиана. Красно-бурые отроги гор к северо-западу от Кабула уже не относились к землям, дарованным Чагатаю Угэдэем, но для сына великого хана признанных границ не существовало. Чагатай улыбнулся этой мысли, довольный, что скачет по уже спадающей жаре, в тени сумрачных вершин. Городок Бамиан был древним, а дома в нем выстроены из того же серо-коричневого камня, что и сам горный склон. Армии завоевателей прокатывались здесь и прежде, а с местными селянами Чагатай предпочитал не ссориться. Он со своими людьми доглядывал за землями вдоль берегов Амударьи, но сеять разрушения среди этих деревень и городишек ему не было смысла.
Под грозной сенью монгольского хана они, можно сказать, процветали. Тысячи переселенцев начали осваивать земли вокруг ханских владений, зная, что никто не осмелится двинуть армию на Самарканд или Кабул. За первые два года правления авторитет Чагатая вырос. Первым делом он взялся за промышляющие в этих краях разбойничьи шайки и воинственные местные племена. Бо́льшая часть их была уничтожена, а остальные разогнаны, как стадо диких коз, чтобы разнесли подальше весть. Шаг оказался верным: среди горожан пошел слух, что в эти края якобы вернулся сам Чингисхан. Люди Чагатая это заблуждение развеивать не спешили.
Байдар был уже высок ростом, с бледно-желтыми глазами (верный знак принадлежности к роду великого хана), внушающими благоговейный ужас тем, кто знал Чингиса. Направляя свою кобылицу по бездорожью, Чагатай внимательно наблюдал за сыном. «Другой мир, иная жизнь», – с легкой печалью размышлял Чагатай. В возрасте Байдара он был захвачен борьбой со старшим братом Джучи, поскольку не желал отказываться от надежды стать великим ханом после отца. Это были горько-сладкие воспоминания. Чагатаю навсегда врезался в память миг, когда отец отринул их обоих и сделал наследником Угэдэя.
Весь день неимоверно пекло, но с заходом солнца воздух стал прохладнее, и Чагатай мог расслабиться и в полной мере насладиться вечерними звуками и открывавшимися вокруг видами. Его нынешние земельные владения были огромны, еще обширнее просторов родины. Все эти земли завоевал Чингисхан, но дар своего брата Чагатай не отверг. Полнеба охватил закат. Скалы нависали уже ближе, и скачущий впереди Байдар оглянулся, спрашивая взглядом, куда следовать дальше.
– К подножию скал, – указал Чагатай. – Я хочу, чтобы ты увидел чудо.
Байдар улыбнулся, а Чагатай ощутил прилив любви и гордости. Интересно, были ли знакомы эти чувства его отцу? Чагатай не знал. На секунду он почти пожалел, что рядом нет Джучи и не с кем поделиться, насколько все изменилось, как увеличился мир в сравнении с тем маленьким наследством, которое они с братом все никак не могли меж собой поделить. Теперь-то ясно, что горизонтов с лихвой хватало на всех, но мудрость, приходящая с возрастом, особенно горька, когда те, с кем ты соперничал, ушли в небытие. Годы юности не вернуть и не прожить заново с бо́льшим пониманием. Каким нетерпеливым, подчас глупым он когда-то был! Сколько раз давал себе зарок, что уж со своими-то сыновьями подобных ошибок не допустит. Но им придется отыскать в жизни свои пути. Чагатаю подумалось еще об одном своем сыне, убитом в ходе набега каких-то полудиких оборванцев. По несчастливой случайности сын оказался вблизи их стойбища. За его смерть эти негодяи потом жестоко поплатились.
Горе накрыло его, но тут же рассеялось, как мимолетная тень от облаков. Смерть присутствовала в жизни Чагатая всегда. И тем не менее он как-то выживал там, где другие – может статься, что и лучше его самого, – гибли. Такой уж он, видно, везучий.
У подножия скал виднелись сотни темных пятен. Из своих прежних поездок Чагатай уяснил, что это пещеры. Некоторые из них естественного происхождения, но в большинстве своем они высечены из камня теми, кто кирпичному дому на равнине предпочитает прохладные убежища в горах. Разбойники, которых Чагатай сегодня разыскивал, обретались как раз в одной из таких пещер. Некоторые из них довольно глубоки, но, в сущности, дело пустяковое. Скачущий сзади тумен вез с собой достаточно дров, чтобы обложить ими вход в каждую пещеру и выкурить их обитателей наружу, словно диких пчел.
Среди черных, формой напоминающих ногти отверстий темнели, словно два перста, огромные, выбитые в камне ниши. Острые глаза Байдара разглядели их за милю; теперь он взволнованно на них указывал. Чагатай в ответ улыбнулся и пожал плечами, хотя прекрасно знал, что это такое. Впереди по мере приближения росли их темные очертания. В конце концов Байдар натянул поводья своей кобылицы у подножия наибольшей из этих двух ниш. Измерив взглядом величину силуэта внутри скалы, юноша пораженно замер.
Это было исполинское изваяние, самое большое из всего когда-либо созданного людьми. В буром камне выбиты складки долгополого одеяния. Одна рука поднята с раскрытой ладонью, другая – вытянута, словно что-то предлагая. Собрат этой статуи был лишь немногим меньше. Две гигантские фигуры с неуловимо-загадочными улыбками смотрели на заходящее солнце.
– Кто их сделал? – изумленно спросил Байдар.
Он захотел подойти ближе, но его, цокнув языком, остановил Чагатай. Глаза, а также стрелы пещерных жителей весьма остры. Не стоит искушать их, тем более рискуя сыном.
– Это статуи Будды, некоего божества из царства Цзинь, – пояснил он.
– Как! – изумился Байдар. – Но ведь Цзинь отсюда далеко?
Ладони его нетерпеливо смыкались и размыкались; ему явно хотелось подойти и притронуться к этим небывалым фигурам.
– Людские верования, мой сын, не знают границ, – сказал Чагатай. – У нас в Каракоруме, если на то пошло, есть и христиане, и магометане. А личный советник хана как раз из поклонников Будды.
– Представить не могу, как их могли сюда переместить, – недоумевал юноша. – Да нет же, они были созданы здесь, просто вокруг них обили камень!
Чагатай кивнул, довольный сообразительностью сына. Изваяния были высечены из самих гор, явлены из них тяжелым, кропотливым трудом.
– По рассказам местных жителей, они стоят здесь с незапамятных времен – может статься, уже тысячи лет. Там, в горах, есть еще одна огромная фигура как будто прилегшего человека.
Чагатай ощущал странную гордость, словно он сам был неким образом причастен к этим творениям. Бесхитростная радость сына доставляла ему удовольствие.
– Но для чего ты показал их мне? – спросил Байдар. – Я благодарен тебе. Они несравненны, но… почему я здесь?
Чагатай, собираясь с мыслями, погладил свою кобылицу по мягкой морде.
– Потому что мой отец не верил в то, что будущее можно созидать, – ответил он наконец. – Он говорил, что для человека нет жизненного поприща лучше, чем война с врагами. Трофеи, земли, золото, которые ты до сих пор видел, – все это, по его мнению, оказалось в наших руках почти случайно. Отец никогда не считал, что они имеют ценность сами по себе. Однако вот оно, Байдар, наглядное тому доказательство. То, что мы созидаем, может быть долговременным и не стираться из памяти тысячи грядущих поколений.
– Я понимаю, – тихо вымолвил сын.
Чагатай кивнул.
– Сегодня мы выкурим наружу злодеев и разбойников, что обитают в этих пещерах. Я мог бы разбить эти скалы метательными орудиями. Через месяцы или годы они бы превратились в груду обломков, но я решил не делать этого как раз из-за этих статуй. Они напоминают мне: то, что мы делаем, может нас пережить.
Пока садилось солнце, отец с сыном стояли и смотрели, как по лицам гигантских каменных изваяний проходят подвижные тени. За спиной в отдалении покрикивали и посвистывали тысячники и сотники, возводился ханский шатер, разжигались для приготовления вечерней трапезы костры. Жителям пещер отводилась лишь одна ночь. Кто-то из них наверняка попытается в темноте сбежать, но у Чагатая с той стороны уже караулили в засаде воины, поджидая любого, кто на это решится.
Когда садились есть, Чагатай молча смотрел, как Байдар скрещивает ноги, берет в правую руку чашку с соленым чаем, а левую машинально кладет на сгиб локтя. Прекрасный юный воин как раз входит в пору своего расцвета.