Слышно было, как, перекрывая остальные голоса, Гуюк рассказывает что-то об очередных подвигах Бату. Проходя мимо юрты, где шла пирушка, Хачиун протяжно вздохнул. На секунду шум смолк: старого воина заметил Гуюк. Остальные обернулись посмотреть, что там привлекло внимание ханского сына.
– Выпей с нами чая, командир! – весело позвал тот. – Или чего покрепче, коли пожелаешь.
Все расхохотались так, словно это была необыкновенно остроумная шутка. Свое раздражение Хачиун скрыл. Когда-то и он был молодым.
Четверо темников разлеглись, как молодые львы. Хачиун, подсаживаясь в их круг, крякнул, осторожно вытягивая перед собой ногу. Бату сразу обратил внимание на распухшее бедро. От этого ничего не ускользнет.
– Как нога, командир?
– Гниет, собака, – отмахнулся Хачиун.
От его досадливого тона лицо Бату как будто застыло, сделавшись непроницаемым. Хачиун тайком себя обругал. Ну подумаешь, побаливает, в пот бросает – что уж сразу гавкать на ребят, словно старый шелудивый пес. Он оглядел их небольшую группку, кивнув попутно Байдару, который, судя по всему, с трудом сдерживал восторг оттого, что участвует в походе. Глаза у него блестели, словно он опьянел от возбуждения. Сыну Чагатая, безусловно, льстило, что его здесь приняли как равного. «Знает ли кто-нибудь из них о коварных интригах своих отцов? – подумал Хачиун. – А если да, то есть ли им до этого дело?»
Пиалу с чаем Хачиун взял в правую руку и, отхлебнув, попытался расслабиться. В его присутствии разговор возобновился не сразу. Он знал их отцов, да и, коли на то пошло, самого Чингисхана. От этой мысли бремя прожитых лет словно стало давить сильнее. В Мунке Хачиун видел Толуя, и от этого память туманилась печалью. Волевые черты Чагатая угадывались в лице Байдара, особенно выступающий подбородок. Время покажет, унаследовал ли он отцовскую упрямую силу. В грядущем походе паренек наверняка себя проявит, хотя вожаком в этой стае ему однозначно не быть.
Это переключило его внимание на Бату. Невзначай на него глянув, Хачиун увидел, что молодой человек смотрит на него с подобием улыбки, словно читает мысли. Все остальные здесь признают его за старшего – это очевидно. Однако выдержит ли их нынешняя дружба испытание временем, превратности лет? Когда они начнут соперничать меж собой за ханства, то уже вряд ли будут столь беспечны в присутствии друг друга. Так думал, прихлебывая чай, Хачиун.
Гуюк улыбался непринужденно, как человек, рассчитывающий на наследство. Не было у него такого отца, как Чингисхан, который закалил бы его и заставил понять, насколько опасна такая вот легкая дружба. Быть может, Угэдэй был с ним излишне мягок, или же этот молодой человек – просто обычный вояка, без той беспощадности, которая особняком ставит людей, подобных Чингисхану.
«И подобных мне», – подумал Хачиун с тайной улыбкой, припоминая свои мечты и былые подвиги. Прозревать будущее, глядя на непринужденно отдыхающих племянников, было для Хачиуна и сладостно и горько. Они вроде бы относились к нему с почтением, но вместе с тем вряд ли осознавали, чем в действительности ему обязаны. Чай во рту казался кисловатым, что неудивительно: зубы гниют и все теперь кажется затхлым.
– Ты ведь не просто так пришел к нам по холоду в такую рань? – неожиданно спросил Бату.
– Ну да. Я пришел поздороваться с Байдаром, – ответил Хачиун, – поприветствовать его. А то, когда он привел тумен своего отца, меня здесь не было.
– Свой собственный тумен, командир, – тут же поправил Гуюк. – Мы все сыновья своих отцов.
Он не заметил, как напрягся при этих словах Бату. Его отец, Джучи, ничего для него не сделал. И тем не менее он, его сын, сидел сейчас со своими знатными родичами, такой же – если не более – сильный и закаленный. От Хачиуна не укрылся сполох чувств, мелькнувший на лице юноши. Он кивнул своим мыслям, молча желая всем этим молодым людям удачи.
– Ну что, – засобирался Хачиун, – засиделся я тут у вас, а утро между тем идет. Лекарь велит мне разминать ногу, разгонять в ней дурную кровь.
Он не без труда поднялся, игнорируя предусмотрительно протянутую руку Гуюка. Подлая гнилушка опять начинала досаждать, заодно с сердцем. Сейчас снова идти к лекарю, терпеть ковыряние в своей плоти ножа, выпускающего из бедра мерзкую желто-бурую жижу. Подумав о предстоящей процедуре, Хачиун невольно нахмурился, после чего склонил перед всеми голову и заковылял прочь.
– Н-да… – задумчиво промолвил Гуюк, глядя ему вслед. – Вот ведь выпало человеку в жизни. Многое повидал.
– Старик, только и всего, – пожал плечами Бату. – Мы повидаем больше. – Он со значением подмигнул Гуюку. – Скажем, для начала донце хотя бы одного бурдюка арака. А ну-ка, Гуюк, тащи сюда свой запас. Не думай, что я не слышал: отец тебе кое-что прислал.
Гуюк зарделся, оказавшись в центре внимания, а остальные взялись над ним подтрунивать: тащи, мол, не жадничай. Он, разумеется, поспешил наружу за бурдюком для друзей.
– Субудай сказал, чтобы мы ему сегодня на закате доложились, – обеспокоенно заметил Байдар.
Бату небрежно махнул рукой:
– Ну так и доложимся. Он же не сказал, чтобы мы при этом были трезвыми. Не волнуйся, брат, разыграем старого злыдня как надо. Пожалуй, настало время ему понять: это мы родичи отца державы. А он – так, ремесленник, которого привлекают, как того же маляра или каменщика, по мере надобности. Только на это, Байдар, он и годится.
Вид у Байдара был смущенный. К армии он присоединился уже после сражений под Киевом и понимал, что ему еще только предстоит себя проявить. Бату поприветствовал его первым, но невооруженным глазом было видно, сколько в этом парне, который немного старше его, озлобленности. Из всей их компании он самый скрытный и подозрительный, хотя все они здесь меж собой родственники и кровные родичи отца державы. Но об этом Байдар предпочел умолчать, а Бату, расслабившись, опять улегся на мешках с зерном. Вскоре возвратился Гуюк, таща на плече бурдюк с араком.
Готовя встречу Сорхатани с Дорегене, Яо Шу расстарался. Летний дворец на Орхоне находился в каком-нибудь дне езды для гонца или разведчика, но жена хана с такой быстротой никогда не перемещалась. Да, она спешила, но при этом вместе со всей поклажей и свитой у нее уходило на переезд недели три. Яо Шу млел от удовольствия, исподтишка наблюдая за тем, как день ото дня растет напряжение Сорхатани. Она не находила себе места; все дни проводила, отдавая распоряжения во дворце и разъезжая по городу; подсчитывала казну, старательно проверяла тысячи всевозможных мелочей, которые могли бы вызвать упрек Дорегене.
В это время посредством всего нескольких писем и нарочных советник отвоевал себе свободу действий. Сорхатани больше не донимала его своими придирками: где был, куда направил средства. Никто не вызывал в любое время дня и ночи для разъяснения тонкостей политики или вопросов, связанных с титулами и привилегиями, что достались ей в наследство от мужа. Вот оно, идеальное применение силы, решил он: минимальный нажим, но при этом максимальный результат.
Последние два дня коридоры дворца драила целая армия цзиньских слуг. Все, что сделано из ткани, отсылалось на внутренний двор и выбивалось от пыли, после чего тщательно вешалось на место. В подземные кухни закатывались бочки с фруктами во льду, а свежесрезанные цветы доставлялись в таком изобилии, что в их тяжелом аромате тонул, казалось, весь дворец. Жена хана по возвращении домой не должна быть разочарована.
Яо Шу прогуливался по просторному коридору, за окнами которого в холодной голубизне неба висело туманное солнце. Настроение было приподнятым: никто теперь не посмеет оспаривать право ханского советника находиться во дворце в момент прибытия Дорегене. Это, можно сказать, его долг – поприветствовать первую госпожу; Сорхатани здесь ничего не могла возразить.
Заслышав раздавшийся на подступах к городу трубный звук рога, Яо Шу улыбнулся сам себе: вдали наконец показался караван с поклажей. Времени оставалось, как раз чтобы переодеться для церемонии встречи. Дээл на Яо Шу был заношенный, и он машинально смахнул с него пылинки, пока спешил к себе в рабочие покои. На дежурившего у дверей слугу он, пробегая, не обратил внимания. Чистая одежда у советника хранилась в сундуке. Может статься, она там малость залежалась, хотя кедровое дерево – хорошее средство против моли. Быстрым шагом Яо Шу пересек комнату и нагнулся над сундуком, когда дверь у него за спиной незаметно закрылась. Обернувшись, он лишь с удивлением услышал, как в замке повернулся ключ.
О сундуке Яо Шу забыл. Он подошел к двери и потянул за ручку, которая, конечно, не поддалась. Оставалось лишь улыбнуться наглости этой женщины: взять и запереть его в собственных покоях. Еще больше злило то, что это он велел поставить на дворцовые двери замки – по крайней мере, на те, за которыми хранились ценности. Урок той долгой ночи, когда Чагатай послал во дворец ораву наймитов сеять ужас и разрушение. Лишь надежные двери спасли тогда хана. Яо Шу с шелестом провел по створке заскорузлой ладонью и, словно вторя этому звуку, выпустил сквозь зубы воздух.
– Неужто Сорхатани? – произнес он вслух.
Дергать ручку или звать на помощь бессмысленно: весь дворец сейчас как улей. Где-нибудь снаружи наверняка снуют слуги, но ронять свое достоинство, прося вызволить его из собственных комнат, он не стал.
Яо Шу для пробы постучал по дверному полотну ладонью. С детства он приучил свое тело к жесткости. Многие годы советник каждый день начинал с того, что наносил себе по предплечьям тысячу ударов. Кости покрывались крохотными трещинками, заполняясь и уплотняясь так, чтобы он впоследствии мог нанести удар со всей силы, не рискуя при этом сломать запястье. Однако дверное полотно было удручающе толстым, а Яо Шу – уже не падким до испытаний на прочность юношей. Так что пробу сил придется отставить.
Вместо этого его пытливые руки переместились к дверным петлям – простым штырям, продетым в железные кольца. Однако дверь вставлялась туда, будучи открытой, а в закрытом виде поднять ее, само собой, не давала притолока. Яо Шу оглядел комнату в поисках какого-нибудь подручного инструмента, но откуда ему здесь взяться. Сундук, чтобы протаранить им дверь, слишком тяжел, а остальные предметы – письменный прибор, перья, кисти и свитки – чересчур легки для такого дела. Советник вполголоса ругнулся. Окна забраны решетками, к тому же они очень малы: чтобы не впускать в рабочее помещение зимнюю стужу.