В нем снова взбухал гнев, беря верх над доводами рассудка. Придется опираться на силу, иного выхода нет. Яо Шу потер два крупных задубелых нароста на правой руке. Годы изнурительных упражнений привели к образованию в этом месте костной мозоли, под которой кости были теперь подобны мрамору, с прожилками затянувшихся трещин и воистину каменные.
Разувшись, Яо Шу немного поразмял ступни – они у него тоже были натренированы. Через минуту станет ясно, удастся ли взломать дверь без всяких инструментов.
Он выбрал самое податливое место там, где дверное полотно смыкается с рамой. Теперь глубокий вдох и сосредоточиться.
Сорхатани дожидалась у главных ворот Каракорума. Какое-то время она мучительно раздумывала, где именно встречать ханскую жену. Не воспримет ли она как вызов то, что перед встречей ей придется через полгорода проделать путь до дворца? Сорхатани не знала Дорегене достаточно хорошо, и это подтачивало ее уверенность. Она запомнилась ей как степенная дородная женщина, мать семейства, сохранявшая присутствие духа всю ту долгую ночь, что Угэдэй укрывался у себя в покоях от беснующихся врагов. Себе Сорхатани внушала, что не сделала ничего дурного и за ханом она ухаживала безупречно. Но ведь женщина, которая ее старше, непременно будет руководствоваться сердцем, а не умом. Так что встреча, как бы она ни прошла, обещала быть, мягко говоря, деликатной. К ней Сорхатани подготовилась как могла. Остальное теперь зависело от Отца-неба и Матери-земли. Ну и понятно, от самой Дорегене.
Свита, что и говорить, смотрелась внушительно: верховые и повозки растянулись вдоль дороги почти на милю. Из боязни уязвить супругу хана Сорхатани велела открыть городские ворота и вместе с тем опасалась, что та просто проедет мимо своей в некотором смысле соперницы как мимо пустого места. Она нервно наблюдала, как в ворота прошли первые ряды сопровождающих всадников и показалась самая большая повозка, которую тянули шесть быков. Повозка двигалась медленно, с визгливым скрипом, отчетливо слышным на расстоянии. Жена хана восседала под шелковым балдахином, державшимся на четырех резных столбиках. Бока повозки были открыты, и Сорхатани, в волнении сцепив перед собой руки, завидела Дорегене, вплывающую обратно в Каракорум к своему мужу. Вид ее не обнадеживал. Сорхатани почувствовала, что глаза этой женщины уже издали выискивают ее – а затем впились цепко, неотрывно. Казалось, они сверкнули, завороженно разглядывая стройную красивую женщину в цзиньском платье зеленого шелка, с замысловатой прической, увенчанной серебряными брошами с кулак величиной.
Глядя, как повозка в считаных шагах от нее замедляется, Сорхатани приходила во все большее смятение. Причиной, безусловно, была неопределенность ее положения при дворе, которое она за предыдущие дни даже сама для себя не могла уяснить. Понятно, что Дорегене – супруга хана. Еще в прошлую их встречу было ясно, что ее статус выше, чем статус Сорхатани. Но за истекшее время Сорхатани получила все звания и привилегии мужа. Такого в короткой истории монгольской державы еще не случалось. Ведь ни одна другая женщина не могла, скажем, при желании возглавлять тумен. Это была дань уважения хана к той жертве, которую принес Толуй ради его дальнейшего правления.
С медленным глубоким вдохом она смотрела, как Дорегене подходит к краю повозки и величаво простирает руку, чтобы ей помогли сойти. Эта женщина – уже с проседью, весьма зрелого возраста – по правилам должна была поклониться Толую, если бы он здесь стоял. Она же первой должна была и заговорить. Не зная, как Дорегене отреагирует на нее, Сорхатани не желала лишаться своего, по сути, единственного преимущества. Ее нынешнее положение давало ей право требовать к себе почтения, но в то же время ей не хотелось превращаться для этой женщины во врага.
На решение у нее были считаные секунды, но тут ее внимание отвлек топот бегущих ног. Сорхатани повернулась вместе с Дорегене и увидела, что через ворота бежит Яо Шу. Его лицо искажал гнев, взгляд полыхал: он видел, что происходит у него на глазах. Сорхатани заметила, что костяшки пальцев у него окровавлены. Перехватив ее взгляд, советник тут же спрятал руки за спиной и церемонно поклонился ханской супруге.
Вероятно, этим он подал пример, и Сорхатани тоже поступилась своим новым положением. Когда Дорегене повернулась к ней лицом, она согнулась в глубоком поклоне.
– Твое возвращение для нас большая радость, госпожа, – проговорила она, выпрямляясь. – Хан идет на поправку, и ты ему теперь нужна как никогда.
Лицо Дорегене слегка смягчилось. Естественнее стала и поза. Под осторожно-выжидательным взглядом Яо Шу ее губы тронула улыбка. И что окончательно выводило из себя, Сорхатани улыбнулась в ответ.
– Уверена, что ты поведаешь мне все, достойное внимания, – вполне приветливым голосом сказала Дорегене. – Весть о твоем супруге повергла меня в печаль. Он был храбрым человеком. Мы даже не догадывались насколько.
Сорхатани зарделась, испытывая неимоверное облегчение оттого, что жена хана ее не унизила, не выказала враждебности. Она вновь изящно поклонилась.
– Милости прошу ко мне в повозку, – пригласила Дорегене, давая знак, чтобы им обеим помогли взойти на помост. – Дорогу во дворец мы можем скрасить беседой. А там, случайно, не Яо Шу?
– Моя госпожа. – Ханский советник поспешно согнулся еще раз.
– Мне нужны будут отчеты, советник. Принесите их мне в покои хана на закате.
– Не премину, госпожа, – ответил цзинец.
Что же это за хитрость такая? Он-то рассчитывал, что женщины из-за Угэдэя набросятся друг на друга, как две разъяренные кошки, а они вместо этого, словно признав, оценив и что-то почувствовав друг в друге с первого взгляда, уже прониклись дружелюбием. Воистину женщины – самая непостижимая загадка на свете; поди-ка их пойми. Руки Яо Шу саднило от молотьбы по двери. Его внезапно охватила усталость. Ужасно захотелось одного: поскорее возвратиться к себе и выпить чего-нибудь горячего. В глухом отчаянии он смотрел, как Сорхатани вместе с Дорегене взошли на повозку и сели рядом, уже щебеча, словно пташки. Под крики погонщиков и воинов колонна сдвинулась с места. Прошло еще немного времени, и Яо Шу уже стоял на пыльной дороге совсем один. А ведь отчеты, кроме него, составить некому. И до заката не так уж много времени: надо подналечь, и лишь потом можно будет передохнуть.
На пути следования повозок и всадников улицы Каракорума наводнил люд. Для оцепления и осаживания ликующей толпы и просто зевак, желающих поглазеть на Дорегене, из войскового стана пришлось в срочном порядке вызывать личную охрану Угэдэя. Супруга хана считалась матерью народа, так что телохранителям приходилось усердствовать. На пути следования к золотому куполу и башням ханского дворца Дорегене одаривала своих подданных благосклонной улыбкой.
– Я и забыла, что здесь столько народу, – призналась она, удивленно качая головой.
В тщетной надежде на ее благословляющее прикосновение люди снизу протягивали к ней детей. Другие выкрикивали ее имя и здравицы в честь хана и его семьи. Стражники стояли, сцепившись руками, с трудом сдерживая людской наплыв.
Когда Дорегене заговорила снова, Сорхатани заметила у нее на щеках легкий румянец.
– Я так понимаю, Угэдэй все это время весьма к тебе благоволил.
Скрывая раздражение, Сорхатани на миг прикрыла глаза. Что тут сказать: Яо Шу.
– Забота о хане помогла мне отвлечься от собственного горя, – сказала она.
Вины в глазах Сорхатани не было, и Дорегене поглядела на нее с интересом. Она никогда не была так красива, даже в молодости.
– Ты, кажется, нанесла обиду советнику моего мужа. Это кое-что о тебе говорит.
Сорхатани ответила с улыбкой:
– Яо Шу считает, что надо было во всем потакать желаниям хана. А я… я не потакала. Думаю, этим я досадила Угэдэю настолько, что он наконец снова взял в руки бразды правления. Полностью он, госпожа, еще не поправился, но ты, пожалуй, заметишь в нем перемену.
Супруга хана похлопала ее по колену, слова Сорхатани ее подбодрили. Духи неба, эта женщина сумела сохранить все титулы своего мужа, просто пощекотав хана перышком! И словно этого было мало, она поставила хана на ноги, когда он уже отказывался видеть жену и не допускал к себе собственного советника. В глубине души Дорегене понимала, что Угэдэй тогда хотел одиноко скончаться во дворце. Супругу он услал прочь с холодной решимостью, противостоять которой было выше ее сил. Ей тогда отчего-то подумалось, что воспротивиться – значит увидеть его сломленным окончательно. Он не готов был разделить с ней свое горе. От этого ей до сих пор было горько.
Сорхатани сделала то, чего не получилось у самой Дорегене, и за это она ее молчаливо благодарила, и не важно, как та этого добилась. Яо Шу и тот был вынужден признать, что Угэдэй чувствует себя бодрей. Отрадно, что Сорхатани присущ этот молодой, чуть ли не девичий задор. Так она меньше настораживает.
Сорхатани потихоньку присматривалась к этой сидящей возле нее солидной женщине. Как давно ей никто так открыто не выражал столь теплой приязни, на которую хотелось отвечать взаимностью! Трудно выразить то облегчение, с каким Сорхатани поняла: вражды между ними нет. Вообще, Дорегене отнюдь не глупа, чтобы врываться в дом этакой всевластной хозяйкой. И если бы Угэдэю было присуще чувство самосохранения, то он должен был довериться ей уже в тот момент, когда вернулся из похода. В ее объятиях он бы исцелился. Хан же вместо этого решил дожидаться смерти в ледяной комнате. Он считал, что так он проявляет твердость духа перед лицом смерти. Прошлые грехи и ошибки тяготили его настолько, что он уже не в силах был шевельнуться даже ради собственного спасения.
– Я рада, Сорхатани, что ты все это время была рядом с ним, – сказала Дорегене.
Румянец на ее щеках сделался ярче, и Сорхатани приготовилась к вопросу, который должен был неизбежно прозвучать.
– Я не юная девушка, – начала Дорегене, – не краснеющая девственница. У моего мужа много жен… Служанок, рабынь, наложниц, готовых исполнить любую его прихоть. Меня это не уязвит, но я хочу знать: ты его