утешала?
– На ложе – нет, – все так же с улыбкой ответила Сорхатани. – Он как-то пытался меня обнять, когда я его купала, но получил щеткой для ног.
– Вот так с ними и надо, дорогая моя, – одобрительно хохотнула Дорегене, – когда жар бьет им в голову. А ты, надо признать, очень красива. Если б сказала «да», я бы, наверное, приревновала.
Они улыбнулись друг другу, понимая, что их дружеское чувство взаимно. И обе прикидывали, насколько это открытие ценит та, что сидит сейчас рядом.
Всю следующую весну и лето Субудай неуклонно продвигался на запад. Русские княжества остались позади, и он уже приближался к концу той карты, которой располагал. Впереди туменов на большие расстояния выдвигались разведчики, иной раз они месяцами разъезжали по неизведанным землям, нанося на карту долины, город и озера, что лежали впереди, пока не складывалась целостная картина. Те, кто умел читать и писать, делали заметки насчет армий, которые им попадались, или о колоннах бредущих впереди беженцев. Те, кто был неграмотен, связывали пучки палочек; десяток таких палочек обозначал тысячу. Орлок предпочитал передвигаться летом, а сражаться зимой, делая ставку на выносливость своих людей. Властителей и знать этих новых земель такой подход к войне застигал врасплох, и они ничего не могли ему противопоставить. Во всяком случае, пока еще никто не смог остановить всесильную Субудаеву конницу.
Была вероятность, что в конце концов монгольская армия окажется перед лицом противника, численностью равного войскам цзиньского императора. В какой-то момент иноземные владыки неминуемо сплотят против броска на запад свои силы. До Субудая доносились слухи об армиях, числом подобных тучам саранчи, но он точно не знал, правда это или преувеличение. Если же вожди здешних народов не сплотятся, то их можно будет разить одного за другим и идти беспрерывно, безостановочно, вперед и вперед, пока взору не откроется море.
Субудай подъехал к первым рядам колонны двух ближайших туменов, с тем чтобы проверить скот, который после удачного набега обещал прислать Мунке. Такая прорва живой силы – и животных, и людей – вынуждала монголов пребывать в постоянном движении. Лошадям нужны обширные пастбища с сочной травой. Кроме того, с каждым днем все обременительней становилось растущее число плохо вооруженных пехотинцев из пленных. Годны они были только на убой. Субудай посылал их перед туменами, вынуждая врага растрачивать свои стрелы и снаряды прежде, чем в бой вступали основные силы монголов. Тогда эти пехотинцы себя оправдывали, а так он лишь зря переводил на них провизию, для пополнения запасов которой устраивались облавные охоты. Во время такой охоты убивалось все, что живет и движется и чем можно кормить войско. То есть не только стада скота, но и дичь: олени, волки, лисы, зайцы, лесные птицы – все, что можно найти и подстрелить. Охотники из туменов действовали беспощадно, не оставляя за собой почти ничего живого. Если вдуматься, то уничтожение деревень было благом. Лучше быстрая смерть, чем голод без зерна и мяса, да еще в канун зимних холодов. Время от времени Субудаевым туменам попадались брошенные поселения, где бродили разве что призраки тех лет, когда мор и голод вынуждали людей сниматься с места и уходить. Неудивительно, что оравы этих скитальцев тянулись к большим городам. В таких местах можно было обманываться мнимой безопасностью, укрывшись среди людских толп за высокими стенами. Но здесь еще не знали, что эти стены не устоят против туменов. Субудай уничтожил Яньцзин, твердыню цзиньского императора, а ни один из городов здесь, на западе, и сравниться не мог по мощности укреплений с той каменной твердыней.
Субудай сжал челюсти, когда снова, уже не в первый раз, завидел Бату в компании Гуюка. Мунке с Байдаром находились сейчас в сотне миль отсюда, а то бы они тоже были здесь. Четверо молодых командиров сдружились меж собой, что было бы полезно, если бы только верховодил не Бату. Быть может, как самый старший или же потому, что под ним ходил Гуюк, но Бату явно задавал тут тон. Когда к нему обращался Субудай, он выслушивал орлока с глубочайшим почтением, но на его губах всегда играла презрительная полуулыбка. Не явно, не так, чтобы на это можно было отреагировать как на оскорбление, но неизменно. Прямо как заноза в спине, до которой не дотянуться.
Подъезжая к голове колонны, Субудай натянул поводья. Позади, рядом с туменом Гуюка, шел тумен Бату. Между воинами двух разных туменов не чувствовалось обычного духа молчаливого соперничества; они как будто следовали примеру своих темников, мирно едущих впереди. Ряды всадников были четкие, здесь командиров ни в чем не упрекнешь. Задевало то, что Бату с Гуюком болтали с таким беспечным видом, будто ехали куда-нибудь на свадьбу, а не по вражеской территории.
Субудай был разгорячен. Сегодня он еще не ел, а с рассвета за проверкой воинского построения проделал верхом уже около двадцати миль. Свое раздражение он подавил, когда Бату с седла чинно ему поклонился.
– Будут новые приказы, орлок? – поинтересовался он.
Гуюк тоже перевел взгляд на Субудая, который подогнал лошадь ближе и поехал рядом с ними. Отвечать на бессмысленный вопрос Субудай не стал.
– Пригнали ли стадо рогатого скота от Мунке? – спросил Субудай. Он заранее знал ответ, но ему надо было затронуть эту тему.
Гуюк незамедлительно кивнул:
– Как раз перед рассветом. Две сотни голов крупного скота. Двадцать быков мы забили, остальные идут сзади в общем стаде.
– Надо послать шестьдесят быков Хачиуну, – натянуто сказал Субудай, не любивший выступать в роли просителя. – У него уже ничего не осталось.
– Возможно, это оттого, что Хачиун сидит в повозке, – вскользь заметил Бату, – вместо того чтобы ездить и добывать пропитание самому.
В попытке сдержать смех Гуюк чуть не поперхнулся. Субудай одарил обоих темников холодным взглядом. Мало того что приходится смирять дерзость Бату, так еще и сын Угэдэя корчит из себя дурака. Ну да ладно, когда-нибудь сын Джучи доиграется и переступит черту, за которой его будет ждать наказание по заслугам. При таком честолюбии и строптивости роковая оплошность – дело времени.
Откуда-то сбоку прискакал с сообщением разведчик, и Субудай машинально к нему обернулся, но тот проскакал мимо него, прямо к Бату. Лишь почувствовав на себе мрачный взгляд орлока, он размашисто поклонился.
– Деревня уже видна, военачальник, – доложил он своему темнику. – Было приказано сообщить, когда станем приближаться.
– Ну а река? – спросил Бату.
Он знал, что Субудай уже несколько дней назад разведал на ней броды и мосты. Понимая, что орлок слышит каждое его слово, юноша слегка улыбался.
– На нашем пути два брода. Лучше тот, что к северу.
– Очень хорошо. К нему и направимся. Покажешь моим людям, где деревня, а потом поведешь нас.
– Будет исполнено, – отозвался разведчик.
Он поклонился Бату, затем Субудаю и, ткнув каблуками в бока лошади, рысью пустился вдоль строя воинов.
– У тебя к нам что-то еще, орлок? – с невинным видом спросил Бату. – А то меня ждут дела…
– Как только переправитесь, разбить на берегу лагерь, и на закате оба ко мне.
Прежде чем отвернуться, Субудай краем глаза заметил, как молодые люди переглянулись меж собой, готовые прыснуть со смеху. Отъезжая, Субудай скрежетнул зубами. Разведчики донесли ему, что за горами впереди находятся два города, наводненные спасающимися от монгольских туменов беженцами. А он, вместо того чтобы готовить штурм Буды и Пешта, вынужден возиться со своими темниками, которые ведут себя как дети. По-хорошему надо бы отвести Гуюка в сторонку и пристыдить его, воззвав к чувству долга и воинской чести. На скаку Багатур молча кивнул себе. С той самой поры, как Бату отличился во время броска в сердцевину русского войска, он начал подкапываться под его авторитет. Если так пойдет и дальше, это может обернуться жертвами, а то и вовсе станет причиной крушения. Не мешает уже схватить назревшую проблему за горло вместе с создавшим ее человеком. В боевом походе авторитет военачальника не оспаривается, даже сыновьями и внуками ханов.
На закате все военачальники собрались у Субудая. Вокруг бескрайним морем смутно белеющих в сумраке юрт расположились на ночлег тумены. А посередине стана темным островком ютились воины из инородцев. Большинство из них составляли русские – либо те, кто попал в плен после уничтожения своих городов и весей, либо (в гораздо меньшем количестве) те, кто в расчете на военную добычу сами по долинам и по взгорьям добрались до монгольской армии и предложили свои силу и оружие. Этих, как правило, ставили начальниками над остальными, так как они могли хотя бы отличить один конец меча от другого. Из доспехов на них было то, что им удалось раздобыть. Питались они скудно, поскольку все лучшее доставалось туменам, а эти бедолаги всегда были полуголодными.
Среди них оказался и Павел, худой, как волк, в ссадинах и полуживой от изнурительных тренировок. То, что от него требовали, он понимал с грехом пополам, но так или иначе выполнял. Что ни утро, бегал за расположением туменов, иной раз по десять-пятнадцать верст. Свой ржавый меч он потерял в той единственной в своей жизни сече, заодно чуть не лишившись и жизни. Поваливший его удар вырвал ему клок кожи с волосами на макушке; паренек упал оглушенный. Когда он наконец очнулся, то частокол горел огнем, а в самом лагере уже свирепствовали неприятельские конники. Воины лежали там, где их застигла смерть; с некоторых уже были содраны одежда и обувь. Лицо Павла заскорузло от собственной крови, натекшей из-под волос к подбородку. Притрагиваться к ней он не смел, хотя она залила ему весь правый глаз и застыла.
Он тогда, наверное, тихо скрылся бы, если б не тот насмешник с гнилыми зубами, который как раз пробирался мимо с мехом какой-то нестерпимо горькой жидкости. От нее Павла стошнило, а человек тот, как всегда, обидно рассмеялся и сказал, что звать его Алешкой и что держаться им теперь надо вместе. Алешка проводил его через лагерь, где сейчас валялись монголы – кто пьяный, кто спящий. Павла весельчак отвел к какому-то человеку в таких рубцах, что страшно и смотреть.