– Польских, что ли, кровей, – представил Павла Алешка. – Из села мальчишка, но, гляди-ка, не сбежал.
Тот, что в рубцах, хмыкнул и заговорил на русском. Он сказал, что можно взять другое какое-нибудь оружие. Куда делся его заржавленный меч, Павел понятия не имел; к тому же все вокруг плыло. Он только помнил, что человек сказал: мол, у парня череп, должно быть, треснул, и на этом Павел отключился.
Новая его жизнь была тяжелой. Кормили плохо, хотя дали новый меч, без зазубрин и ржавчины. Ну и гоняли, гоняли немилосердно. Паренек бегал за туменами и все терпел, пока грудь не начинало жечь и сердце не принималось гореть огнем. О своем селе, где остались мать с дедом, Павел старался не вспоминать. Сейчас они там управляются без него, смотрят, как зреет урожай к жатве. В этот год он им не помощник. Так-то.
Паренек еще не спал, когда на конях к большой юрте в центре лагеря подъехали трое. Один из них, с жестоким лицом, – Бату, внук самого Чингисхана. Павел старался запоминать все имена – это для него была единственная возможность продеть ниточки сквозь неразбериху нынешней жизни. Как зовут второго, что дурацки склабился рядом с Бату, паренек не знал. В сумраке он сжал рукоять меча: эх, сейчас бы силы, так вот взял бы, подбежал и зарубил супостатов. Как погиб князь, Павел не видел, а на его расспросы остальные русичи покачивали головой и отводили глаза. Им, похоже, до этого дела было меньше, чем ему.
Никем не замеченный, Павел подобрался поближе к той юрте. Он знал имя их главного полководца, хотя произносить его было трудно, непривычно. Звали его богатырь Субудай, и это он пожег Москву. Павел, всматриваясь, изогнул шею, да вот досада: когда трое военачальников спешились, их кони загородили все, что происходило в юрте. Павел тягостно вздохнул. Сейчас бегал он отлично, еще несколько месяцев назад и не поверил бы, что такое возможно. Так и подмывало какой-нибудь темной ночью дать отсюда деру, но он видел, что сталось с теми, кто на это отважился. Обратно их привезли порубленными на куски, а те покидали другим в назидание. Павел точно не знал, но вполне может статься, что его товарищи те куски съели. На что только не пойдешь от голода.
От юрты разносился аромат жареной ягнятины и еще какой-то снеди, отчего рот наполнялся голодной слюной. Павел не наедался досыта с тех пор, как покинул дом. Что-нибудь съестное ему теперь перепадет только к утру, и то лишь когда отбегает и до онемения рук и плеч нагрузит повозки. Паренек рассеянно почесал спину и почувствовал бугорок мышцы, которой еще недавно там, казалось, не было. Сложения Павел был не крупного, но жилистого – а как же иначе, при такой-то работе. В темноте он тихо решил, что к следующему новолунию попробует сбежать. Ежели поймают, то он, по крайней мере, не сможет упрекнуть себя в бездействии. А чтобы его догнать, надо еще постараться.
Бату поднырнул головой под низкую притолоку и вошел в шатер, распрямляясь и попутно приветствуя тех, кто внутри. С собой он привел Гуюка с Байдаром. Мунке, оказывается, уже был здесь. Бату ему приветливо кивнул, но Мунке, жадно поглощавший горячую баранину, едва на него глянул. Бату напомнил себе, что Мунке тоже лишился отца. Пожалуй, будет неплохо разделить с ним его горе. То, что к своему отцу Бату не чувствовал ничего, кроме ненависти, было не важно. Главное здесь – действовать с умом и осторожностью. Они все родичи, связанные кровными узами с Чингисханом, – узами, на которые Субудай претендовать даже и не смеет. Эта мысль вызывала у Бату что-то похожее на блаженство, чувство заслуженной принадлежности к группе избранных. А впрочем, это не он принадлежит к их группе, а они – к его. Поскольку он у них за вожака. Он из четверых самый старший, хотя у Мунке сложение и непреклонный вид закаленного человека – ишь как стоит, гордый, сильный. На него влиять будет, пожалуй, сложнее всего. Гуюк с Байдаром в сравнении с ним мальчишки – юные, увлекающиеся, впору веревки из них вить. Представлять, как ты правишь с ними империей, было легко.
Прежде чем сесть, Бату учтиво поклонился находящимся здесь Хачиуну, Джебе и Чулгатаю. Все старичье. Заметно было, что бедро Хачиуна разнесло еще сильнее. Он сидел на чурбаке, вытянув распухшую ногу перед собой. Одного взгляда на лицо Хачиуна было достаточно, чтобы увидеть, какие у него усталые глаза. Кожа от недуга пожелтела и обвисла. Эту зиму его родич, похоже, уже не осилит. Ну что поделаешь. Старые умирают для того, чтобы уступать дорогу молодым. Не век же ему вековать на этом свете.
Субудай, холодно взирая, ждал, с чего начнет Бату. А тот нарочито широко улыбнулся и объявил:
– У меня прекрасные известия, орлок. Люди докладывают, что пастбища здесь самые лучшие из всех, что мы встречали после того, как покинули дом. Лошади уже откормились так, что любо-дорого.
– Садись, Бату, – коротко указал Субудай. – Устраивайся поудобней. Гуюк, Байдар, чай в чайнике. Слуг здесь нынче нет, так что наливайте себе сами.
Молодые люди со смешками и прибаутками принялись разливать кипящий чай из здоровенного железного чайника, что был подвешен на огне под дымником юрты. Субудай наблюдал, как Байдар вручает пиалу с исходящей паром соленой жидкостью Бату – жест вполне естественный, но именно такие мелочи становятся особенно значимы, когда речь идет о власти. За довольно короткое время Бату обзавелся еще одним почитателем. Дар лидерства – черта сама по себе ценная и достойная похвалы, если бы только Бату не стал соперничать с Субудаем, который командовал войском. Такой же талант был и у его отца Джучи. Субудай слышал и то, как Бату стал называть монгольскую армию. Мимо ушей это не могло пройти никак. И за годы похода название Золотая Орда закрепилось. Чуть ли не половина народа здесь считала, что армию на деле возглавляет Бату, а тот вовсе не собирался развеивать это заблуждение. При этой мысли Субудай упрямо поджал губы.
Угэдэй почтил незаконного сына своего брата званиями и привилегиями, да еще демонстративно, наперекор возражениям Субудая. И надо признать, Бату себя не посрамил. Совсем наоборот: порядок в его тумене царил идеальный, все командиры были тщательно подобраны. Одни люди могут внушать верность, а другие – только требовать ее. Видеть, что Бату относится к первым, Субудаю, как ни странно, было неприятно. Такие люди всегда опасны. Трудно ими командовать, направлять их энергию, переламывать их норов. Иногда пытаться сделать это уже слишком поздно.
– Венгры – отменные всадники, – начал Субудай голосом намеренно тихим, чтобы все были вынуждены к нему прислушаться. – У них огромные табуны, и свои центральные равнины они используют примерно так же, как и мы. Вместе с тем они не кочевники. На берегах реки Дунай они построили два города, Буду и Пешт. Укреплены они так себе, хотя Буда стоит на холмах. А Пешт – на равнине.
Он сделал паузу в ожидании вопросов.
– Укрепления? – тут же отреагировал Бату. – Стены? Оружие? Пути снабжения?
– У Пешта стен нет. Разведчики сообщают о каменном дворце близ Буды, на одном из холмов. Возможно, это резиденция их короля. Его имя…
– Да не важно, – вклинился Бату. – Похоже, взять эти города не составляет труда. Так зачем нам вообще ждать зимы?
– …Бела Четвертый, – продолжал Субудай. Глаза его потемнели от гнева. – А зимы мы ждем, чтобы реку можно было перейти по льду. Как и в Москве, она станет для нас дорогой между двумя городами, и мы попадем прямо в их сердце.
Гуюк, чувствуя растущее между орлоком и темником напряжение, осторожно положил руку на плечо Бату. Тот раздраженно стряхнул ее.
– Мой тумен готов выступить хоть сегодня, орлок, – вызывающим тоном проговорил он. – Мои разведчики сообщают, что горы на западе можно одолеть до наступления холодов. Так что в этих городах есть шанс оказаться прежде, чем выпадет первый снег. Ты сам когда-то говорил, что все зависит от скорости. Или у тебя теперь на первое место вышла осторожность?
– Умерь свою спесь, парень! – не выдержал Джебе. – Держи-ка ее в себе.
Бату метнул яростный взгляд в сторону пожилого воина, который еще вместе с Чингисханом скакал по афганским нагорьям. Прожитые годы и опыт прочертили на лице этого смуглого поджарого темника глубокие борозды. Бату презрительно фыркнул.
– Нет смысла оставлять главные цели до зимы, – рубанул он ладонью воздух. – И орлок это знает. Кое-кому из нас хотелось бы закончить поход до того, как мы успеем состариться. Хотя для кого-то, понятно, это уже не имеет значения.
Джебе грозно поднялся, но Субудай упреждающе вскинул руку, и тот не тронулся с места. Бату хмыкнул.
– Я выполнял все приказы Субудая, – сказал он, поворачиваясь лицом к друзьям. – Брал города большие и малые только потому, что наш великий стратег говорил «иди туда, а теперь сюда». Не прекословил ни единой его команде.
Он умолк, и в шатре повисла тишина. Никто не отваживался сказать слова вперед Субудая, а тот сейчас молчал. Бату пожал плечами, словно стряхивая с себя этот заведенный обычай, и продолжил:
– И тем не менее я помню, что меня возвысил сам хан, а не орлок. И я принадлежу хану, как и все мы здесь. Более того, в моих жилах течет кровь Чингисхана, так же как у Гуюка, Байдара и Мунке. Пора перестать слепо повиноваться, лишь надеясь, что наш орлок прав. Мы – это и есть те, кто идет во главе и кому следует обдумывать приказы, которые мы получаем, разве не так, орлок Субудай?
– Нет, – невозмутимо ответил Субудай. – Не так. Вы подчиняетесь приказам потому, что если не будете этого делать, то не сможете ожидать этого и от своих людей. Вы – всего лишь часть волка, а не весь волк. Я-то думал, ты усвоил это, когда был еще мальчиком, но вижу, что ошибся. У волка, темник, может быть только одна голова. А если голов будет больше, они меж собой перегрызутся.
Он глубоко вздохнул, тщательно оценивая ситуацию. Для своего выпада Бату выбрал неправильный момент – это очевидно. Старики его дерзостью потрясены, а молодые командиры не готовы подвинуть Субудая Багатура – во всяком случае, не теперь. Со скрытым удовлетворением он снова заговорил: