– Если чувствуешь, что устаешь, то лучше не упорствуй, – посоветовала Дорегене. – Командиры твои, если надо, подождут еще денек-другой. А ты должен без спешки восстановить силы.
Угэдэй улыбнулся. Неужто все жены с какого-то момента становятся для своих мужей матерями? Подумав об этом, он не удержался и поглядел на Сорхатани, все такую же тонкую и сильную, как юноша-пастух. Вот уж кто не должен мерзнуть в холодной постели. Признаться, он уже не помнил, когда наяву, а не во сне испытывал нормальную мужскую потребность. Тело казалось выжатым, увядшим и старым. Но осеннее небо было солнечно-синим, и, пожалуй, сегодня можно проехаться вдоль канала, посмотреть, как там идут работы. А то и искупаться в питающей канал реке, если хватит духу залезть в ледяную воду.
– Смотри не спали город, пока я в отлучке, – строго сказал хан.
– Не обещаю, но постараюсь, – ответила Дорегене, улыбнувшись его суровому тону.
Потянувшись, она взяла его продетую в стремя ногу так, что Угэдэй почувствовал нажатие. Говорить о своей любви к жене нет смысла; хан лишь нагнулся и притронулся к ее щеке, после чего дал шпоры лошади, которая зацокала копытами к воротам.
С ним отправились сыновья Сорхатани. Хубилай вел в поводу трех лошадей, навьюченных всяческой снедью. Угэдэй наблюдал за юношей, таким полным жизни, что даже смотреть больно. Своими воспоминаниями о смерти Толуя хан с Хубилаем не делился. К такому повествованию он еще не готов, у самого душа болела вплоть до этого холодного утра.
С полдня ушло на то, чтобы добраться до реки. После стольких месяцев, проведенных без движения, мышцы живота ныли. К тому моменту, когда настала пора спешиться, руки-ноги хана были словно налиты свинцом, а бедра сводило судорогой так, что впору закричать. А через долину уже доносилось знакомое потрескивание, и завеса дыма вдали белела, словно утренний туман. В воздухе припахивало едкой горечью, памятной Угэдэю еще с сунской границы. Удивительно, но сейчас этот щекочущий ноздри запах казался даже приятным.
Сорхатани с сыновьями разбили лагерь, установив возле берега, где посуше, небольшую юрту. На костре уже кипела вода. Пока заваривался чай, Угэдэй снова влез на лошадь. Он цокнул языком, привлекая внимание Хубилая, который тут же вскочил в седло, готовый следовать за ханом. Глаза юноши блестели, щеки румянились от волнения.
Вместе они поскакали по залитому солнцем полю туда, где к смотру подготовил свои пушки Хасар. Угэдэй уже на расстоянии заметил, как старого военачальника распирает от гордости за свои новые, невиданные прежде орудия. Он ведь тоже был на сунской границе и видел их разрушительную мощь. Угэдэй ехал не торопясь. Действительно, куда и зачем спешить. Взгляд, брошенный в бездну великой ночи, изменил его представления о будущем. Тем труднее теперь заниматься мелкими повседневными делами. Лишь присутствие Хубилая напоминало ему, что не всем это понимание доступно. От вида надраенных бронзовых орудий мальчишку буквально бросило в пот.
Угэдэй тем временем отвечал отказом на церемонные предложения своего дяди: вначале чай, затем угощение. Наконец он просто жестом указал пушкарям: начинайте.
– Тебе, мой повелитель хан, наверное, имело бы смысл спешиться и попридержать свою лошадь, – сказал Хасар.
Вид у него был осунувшийся и усталый, но глаза горели энтузиазмом. Угэдэю настроение дяди не передалось. Ноги были слабы, и он не хотел спотыкаться на виду у всех этих людей. Он напомнил себе, что на него вновь смотрит весь народ. Одна-единственная оплошность, и слух о его слабости достигнет каждого уха.
– Ты, верно, забыл, что моя лошадь была на сунской границе, – ответил он. – Она не понесет. Хубилай, а ты делай, как он говорит.
– Слушаюсь, мой повелитель.
Хасар, сцепив за спиной руки, кивнул своим орудийным расчетам. Те разбились на четверки, каждая с мешками черного порошка и какими-то странного вида приспособлениями. Хубилай зачарованно наблюдал за происходящим.
– Действуйте, – распорядился Угэдэй.
Хасар отрывисто выкрикнул приказы. Угэдэй с седла наблюдал, как первый расчет вначале проверил, удерживаются ли массивные, в заклепках колеса специальными блоками. Один из пушкарей поместил в запальное отверстие тростину, а затем поджег ее. Побежала искра, а через секунду раздался грохот, от которого пушка дернулась назад. Блоки с трудом удержали подпрыгнувшее орудие на месте. Как вылетело ядро, Угэдэй не заметил, но кивнул с нарочитым спокойствием. Его лошадь навострила уши, а затем принялась пощипывать траву. Хубилаю пришлось ударить своего мерина по морде, чтобы тот не запаниковал, – не хватало еще такого позора, чтобы лошадь вырвалась и промчалась перед ханом. Хотя втайне он был рад, что выстрел застал его не в седле.
– Остальные – разом, – потребовал Угэдэй.
Хасар гордо кивнул, и еще восемь расчетов вставили в запалы тростины и подожгли.
– По моей команде, пушкари. Готовы? Пли!
Грохнуло так, что тяжко содрогнулась земля и будто раскололось небо. Расчеты упражнялись за городом уже несколько недель и как следует пристрелялись, поэтому пушки ударили почти одновременно. На этот раз Угэдэй разглядел медленно расходящиеся над долиной ветвистые султаны пыли, а в двух местах ядра мячиками отскочили от камней. Хан улыбнулся при мысли о гуще всадников или пехоты на пути этих ядер.
– Прекрасно, – сказал он сам себе.
Хасар расслышал и довольно хмыкнул, все еще в восторге оттого, что повелевает громом.
Взгляд Угэдэя прошелся по рядам тяжелых катапульт, размещенных за орудиями. Они были способны метать бочки с порохом на расстояние в сотни локтей. Этому искусству его оружейники научились у цзиньцев, но улучшили качество пороха, и теперь он горел быстрее и неистовей. Как именно это происходит, Угэдэй не знал, да ему это и ни к чему. Главное, что эти орудия действовали.
Возле катапульт тоже навытяжку стояли расчеты. До Угэдэя вдруг дошло, что усталость куда-то исчезла. Взрывы и горький дым придавали сил. И возможно, поэтому-то он заметил, как поникли плечи у Хасара. Было очевидно, что старик болен.
– Дядя, тебе нездоровится? – спросил хан.
Хасар с усталой улыбкой повел головой:
– Да вот, шишки образовались в плечах. Теперь руками шевелить трудновато, а так ничего. – По нездоровому оттенку кожи было видно, что он говорит неправду. Хан нахмурился, а дядя продолжил: – Шаманы твердят, что те шишки надо вырезать, ну а я этих мясников к себе не подпускаю. Пока, по крайней мере. Половина народа, которого они режут, уже не выкарабкивается. А то и больше.
– А тебе надо, – тихо сказал Угэдэй. – Мне тебя терять пока еще не хочется.
Хасар фыркнул:
– Да я сам как те вон горы – что мне шишка-другая.
– Надеюсь, это так, – улыбнулся Угэдэй. – Ну что, дядя, показывай дальше.
Когда Угэдэй с Хубилаем возвратились в небольшой лагерь у реки, день уже клонился к вечеру, а чай давно перестоял, так что пить его было нельзя. Сзади между тем продолжалась канонада: нужно было, не жалея пороха, обучать людей, которым предстояло в будущих битвах играть решающую роль. Вдоль рядов орудий туда-сюда расхаживал Хасар.
Сорхатани обратила внимание, что раскрасневшееся лицо сына перемазано сажей. От обоих – и от хана, и от Хубилая – несло терпким запахом дыма. Ариг-Буга с Хулагу, судя по глазам, умирали от зависти. Их Сорхатани заняла тем, что велела заварить свежий чай, а сама пошла туда, где спешился Угэдэй.
Он стоял над рекой и смотрел вдаль, ладонью прикрыв глаза от солнца. Шум водопада заглушал шаги, и к хану Сорхатани подошла незамеченной.
– Хубилай заливается соловьем, – сказала она. – Я так понимаю, испытания прошли на славу?
Угэдэй оглянулся:
– Лучше, чем я ожидал. Хасар убежден, что с новой пороховой смесью наши орудия стреляют на то же расстояние, что у сунцев. – При этих словах кулаки хана сжались, а лицо сделалось злым. – Так что дело двинулось, Сорхатани. Когда-нибудь мы их удивим. Вот бы несколько таких орудий Субудаю… Но пока такую тяжесть к нему дотащишь, пройдут годы.
– А я вижу, ты стал крепче, – заметила она с улыбкой.
– Это все вино, – отмахнулся хан.
Сорхатани рассмеялась:
– Да не вино, пьянчуга ты этакий, а утренние поездки вроде этой и упражнения с луком каждый день. Ты уже совсем не похож на того человека, которого я нашла в холодной комнате. – Наклонив голову, она с улыбкой оглядела собеседника. – И мясца вон поднагулял. Хорошо все-таки, что Дорегене за тебя взялась.
Улыбнулся и Угэдэй. Однако волнение, вызванное видом и грохотом здоровенных пушек, понемногу улеглось, а сердце по-прежнему было не на месте. Иногда собственные страхи казались ему темным покрывалом, что окутывает его и душит. В тот свой поход он умер, и, хотя солнце по-прежнему светило, а сердце билось в груди, продолжать жить день ото дня становилось все трудней. Сил на это уходило все больше. Он думал, что жертва Толуя даст ему новую цель, но она оказалась бременем, слишком тяжелым, чтобы его нести. А темное покрывало никуда не делось, несмотря на все старания Сорхатани. Трудно объяснить, но отчего-то хотелось, чтобы эта женщина ушла, оставила его в покое, чтобы можно было все осмыслить и найти собственный путь.
Под внимательным взглядом Сорхатани Угэдэй сидел в кругу ее семьи, пил чай со взятыми в дорогу лакомствами. Вина ему никто не поднес, так что пришлось самому рыться в поклаже, отыскивая заветный бурдюк, к которому Угэдэй жадно припал. А когда Сорхатани, завидев у него на лице румянец, строго на него посмотрела (не взгляд, а кремень), хан отвел глаза и попытался ее отвлечь.
– Мунке делает успехи, – сказал он. – Субудай в своих донесениях хорошо о нем отзывается.
Остальные сыновья Толуя тут же оживились и затихли в ожидании продолжения, но Угэдэй лишь отер губы, чувствуя на них вкус вина. Сегодня оно отчего-то не то горчило, не то кислило, – в общем, что-то с ним было не то. Неожиданно подал голос Хубилай.
– Мой повелитель, – почтительно спросил он, – а Киев уже взят?