– Киев взяли. И твой брат участвовал в сражении за этот город.
Хубилая явно одолевало нетерпение.
– Значит, наша армия вскоре дойдет и до Карпатских гор? Может, уже дошла? Они будут через них переходить или остановятся на зимовку?
– Ты утомляешь хана своей болтовней, – сделала сыну замечание Сорхатани, хотя, судя по вопросительному взгляду, тоже ждала ответа.
– По последним сведениям, они попытаются перевалить через горы до следующего года, – сказал Угэдэй.
– Вообще-то, хребет там высокий, – озадаченно пробормотал Хубилай.
Угэдэй подивился. Откуда этот юноша, в сущности еще отрок, может знать о горах, что находятся в четырех тысячах миль отсюда? Да, мир с поры Угэдэева детства очень изменился. С длинной цепью разведчиков, посыльных и ямов знания нынче текут в Каракорум рекой. В ханской библиотеке уже есть тома на греческом и латыни, и они полны невероятных чудес. Дядя Тэмуге к заведованию книгохранилищем относился серьезно и не скупясь выкладывал целые состояния за редчайшие книги, пергаменты и свитки. Для их перевода на доступные языки понадобятся десятилетия, но уже сидят, скрипя перьями, христианские монахи, которых Тэмуге привечает у себя десятками, трудятся они кропотливо и упорно. Угэдэй стряхнул задумчивость, вызванную замечанием Хубилая. Должно быть, он волнуется за брата.
– С приходом Байдара у Субудая теперь семь туменов да еще сорок тысяч вспомогательного войска, – сказал Угэдэй. – Так что горы им не преграда.
– А то, что за горами, повелитель? – Хубилай сглотнул, чувствуя, что, вероятно, сказал лишнее: нельзя раздражать самого могучего во всей державе человека. – Хотя Мунке говорит, что они будут затем скакать до самого моря.
У младших братьев при этих словах заблестели глаза, а Угэдэй вздохнул. Рассказы о далеких битвах для них куда увлекательнее, чем скучная учеба в спокойном Каракоруме. В этом каменном гнезде орлята Сорхатани, похоже, надолго не задержатся.
– Я приказал двигаться на запад и закрепиться там, чтобы к нам оттуда не могли нахлынуть враги. Как это устроить, Субудай решает сам. Может, через год-другой я отправлю к нему и тебя. Тебе бы этого хотелось?
– Конечно, – с серьезным видом кивнул Хубилай. – Мунке ведь мой брат. Да и мир хотелось бы узнать не по одним лишь картинкам в книгах.
Угэдэй усмехнулся. Вот так и ему когда-то мир казался бескрайним, и тянуло весь его объехать, все повидать. А затем этот голод как-то сам собой унялся, – может, Каракорум высосал это некогда безудержное желание. Видимо, в этом и состоит проклятие городов: они приковывают народы к одному месту, делают их незрячими. Неприятная мысль.
– А я бы хотел перемолвиться словом с твоей матерью, – сказал он вслух, понимая, что более удобного случая сегодня не представится.
Хубилай тут же сорвался с места и кинулся вместе с братьями к лошадям (явно сговорились меж собой заранее). Секунда – и они уже во весь опор неслись туда, где под полуденным солнцем все еще практиковались орудийные расчеты Хасара.
Сорхатани присела на войлочную подстилку. Лицо ее выражало любопытство.
– Если ты собираешься признаться в любви, – предупредила она, – то Дорегене сказала мне, как тебе ответить.
К ее удовольствию, хан расхохотался:
– Да уж догадываюсь. А потому скажу сразу: успокойся, с моей стороны тебе ничто не угрожает.
Чувствуя в собеседнике некоторую нерешительность, Сорхатани подсела ближе, чуть ли не вплотную, с удивлением видя, что щеки Угэдэя розовеют от волнения.
– Ты все еще молодая женщина, Сорхатани, – начал он.
Вместо ответа она сомкнула губы, хотя глаза ее искрились. Угэдэй дважды хотел что-то сказать, но всякий раз осекался.
– В этом мы единодушны, – усмехнулась она.
– У тебя титулы твоего мужа, – продолжил он.
Веселое настроение Сорхатани улетучилось. Единственный на всем свете человек, способный наделить ее небывалыми привилегиями, а также лишить их, сейчас нервозно и безуспешно пытался сообщить, что у него на уме. Когда Сорхатани заговорила, голос ее звучал жестко:
– Заслуженные его жертвой, кровью и смертью, мой повелитель. Да, заслуженные, а не данные просто так.
Угэдэй непонимающе моргнул, а затем тряхнул головой.
– Да я не об этом, – сердито отмахнулся он. – Их никто не тронет, Сорхатани. Мое слово – железо, а получены эти титулы тобой от меня. И обратно я их не заберу.
– Тогда что застревает у тебя в горле так, что ты и выдавить не можешь?
Угэдэй порывисто вздохнул.
– Тебе следует снова выйти замуж, – произнес он наконец.
– Всевластный мой хан, Дорегене советовала тебе напомнить…
– Не за меня, женщина! Об этом я тебе уже говорил. А… за моего сына. За Гуюка.
Потрясенная Сорхатани молча смотрела на него. Гуюк – наследник ханства. Угэдэя она знала слишком хорошо: не обдумав все заранее, он такое предложение сделать не мог. Голова у Сорхатани шла кругом: как это понимать? Что на самом деле за этим стоит? Дорегене наверняка знает об этом предложении. Без ее ведома Угэдэй бы на подобное не отважился.
Хан отвернулся, давая ей возможность немного прийти в себя. Глядя перед собой немигающим взглядом, Сорхатани вдруг цинично подумала: а не попытка ли это вернуть дарованные ей владения мужа? Ведь, по сути, ее брак с Гуюком отменяет все опрометчиво данные Толую обещания. Последствия этого необычного решения вырисовывались одно за другим так, что не видно конца. Прежде всего родовые земли Чингисхана уходили от хозяйки, которая еще и во владение ими толком не вступила.
Она подумала о своих сыновьях. Гуюк старше Мунке, хотя всего на несколько лет. Смогут ли ее сыновья быть наследниками или из-за такого семейного союза они лишатся своих прав? Сорхатани невольно передернула плечами (хорошо, если Угэдэй этого не заметил). Он хан и может выдать ее замуж против воли, точно так же как передал ей звания мужа. Его власть над ней, по сути, безгранична. Не поворачивая головы, Сорхатани смотрела на человека, которого выхаживала, вытаскивая из его приступов и темноты такой вязкой, что казалось, он погрязнет там безвозвратно. Жизнь его хрупка, как фарфор, но тем не менее он правитель, а его слово – железо.
Чувствовалось, что хан теряет терпение. На его шее нервно пульсировала жилка, и Сорхатани неотрывно смотрела на нее, подыскивая слова.
– Своим предложением ты делаешь мне большую честь, Угэдэй. Твой сын и наследник…
– Так ты согласна? – отрывисто спросил он и, уже заранее зная ответ, раздраженно мотнул головой.
– Нет, – мягко ответила Сорхатани. – Я все еще горюю по Толую. И снова замуж я не выйду, мой хан. Жизнь для меня теперь – это мои сыновья. Большего я просто не хочу.
Угэдэй нахмурился, и между ними повисла тишина. Сорхатани боялась, что он велит ей подчиниться. И тогда ничего другого ей не останется. Противиться – значит рисковать будущим. Будущим ее сыновей, которых лишат титулов и властных полномочий прежде, чем они смогут ими воспользоваться. А ведь это она мыла хана, когда он, сам того не ведая, ходил под себя. Кормила его из рук, когда он, стеная, просил покинуть его наедине со смертью. И все-таки он остается сыном своего отца. Что для него судьба одной женщины, чьей-то там вдовы? Да ничего. И что он скажет, неизвестно. Сорхатани молча ждала со склоненной головой, и между ними гулял ветер.
Прошла, казалось, целая вечность, но хан наконец кивнул:
– Хорошо, Сорхатани. Дарую тебе свободу, коли таково твое желание. И послушания от тебя требовать не буду. Гуюку я ничего не говорил. Знает только Дорегене и лишь о том, что у меня были такие мысли.
Сорхатани ощутила облегчение, такое неимоверное, что она безотчетно простерлась на траве у ног хана.
– Да поднимись ты, – грустно усмехнулся он. – Тоже мне, покорная рабыня. Можно подумать, я тебя не знаю.
Хачиун умер в горах, на границе снегов, где на погребальные церемонии не было ни времени, ни сил. Плоть военачальника разбухла от ядовитых газов из-за нагноения ноги. Последние дни прошли в забытье и нестерпимом жаре. Он хрипло, с трудом дышал, а руки и лицо покрылись пятнами. Уходил он тяжело.
А через несколько дней ударили морозы с воющими в горах метелями. В слепом белесом небе клубилась мутная пурга, и довольно скоро узкие проходы на равнины, разведанные Гуюком, оказались завалены тяжелым снегом. Единственным плюсом похолодания было то, что оно не давало разлагаться трупам. Тело Хачиуна Субудай велел зашить в ткань и привязать к повозке. Брат Чингисхана пожелал, чтобы его после смерти предали огню, а не бросили на съедение хищным зверям и птицам. Все более распространенным у монголов становился цзиньский обычай погребального сожжения. Для тех в народе, кто принял христианство, даже рыли могилы, хотя в землю усопшие все же предпочитали уходить с сердцем врага в руках или со слугами для новой жизни. Ни Субудай, ни Угэдэй подобных обычаев не запрещали. Люди сами решали, к традициям какой веры прибегнуть; главное, чтобы не во вред соплеменникам.
Карпаты представляли собой не одну вершину, а десятки лощин и хребтов, которые необходимо было преодолеть. Поначалу навстречу не попадалось никого, кроме горных птиц, а затем на высоте, где уже начинает кружиться голова и саднит легкие, монголы наткнулись на замерзшее тело – как вскоре выяснилось, всего лишь первое по счету. Оно лежало отдельно, с руками и лицом, иссушенными ветром до черноты, напоминая головешку. Труп был запорошен снегом. Один из тысячников дал своим воинам задание раскопать похожие бугорки по соседству. Там тоже обнаружились тела. Лица были как тюркские, так и славянские, многие с бородой. Мужчины лежали с женщинами, а между ними были втиснуты такие же замерзшие дети. На высоте они сохранились. Тела были иссохшие, а плоть навсегда обратилась в камень.
Их насчитали целые сотни. Оставалось лишь гадать, кто это такие и что заставило их добровольно избрать смерть в горах. Судя по всему, эти люди были не старыми, хотя кто его знает… Может, они пролежали здесь уже целые века или, наоборот, умерли от голода за месяц-другой до того, как сюда добрались воины-монголы.