– Видел. И сразу пошел к тебе сказать.
– Правильно сделал. А теперь слушай меня. Нам надо не мешкая кое-что предпринять, пока новость не начала расползаться. Иначе ты еще до лета увидишь, как твой дядя Чагатай въедет в Каракорум, чтобы стать ханом.
Сын недоуменно смотрел, не понимая причины внезапной холодности матери.
– Как же мы его теперь остановим? – спросил он. – Как его вообще кто-то остановит?
Сорхатани уже спешила к двери.
– Он не наследник, Хубилай. Перед ним стоит Гуюк. Нам нужно срочно отправить в армию Субудая гонца. Гуюк теперь в опасности – вплоть до того момента, пока всенародное собрание не провозгласит его ханом, как в свое время – его отца.
Хубилай недоуменно уставился на мать:
– Ты вообще понимаешь, как далеко он сейчас?
Держа руку на дверной ручке, она остановилась:
– Хоть на другом конце света, сын мой. Ему необходимо сообщить. Ямской почтой. Или для сообщения между нами и Субудаем не хватает лошадей?
– Мама, ты не понимаешь. Это же… четыре тысячи миль. А то и все пять. На это месяцы уйдут, в один конец.
– И что? Сейчас же напиши о случившемся. Или ты писать разучился? А затем надо срочно послать гонца с запечатанным посланием лично Гуюку. Могут гонцы доставить личное письмо?
– Ну да, – заражаясь волнением матери, рассудил Хубилай. – Да, конечно!
– Ну так беги, чего ты стоишь! Давай срочно к Яо Шу и составь письмо. И пусть новость летит к тому, кому она предназначена. Держи. – Сорхатани сняла с пальца перстень и торопливо сунула сыну в ладонь. – Вот тебе печать твоего отца. Сделаешь оттиск на воске, и пусть первый гонец отправляется в путь. И внуши ему, что важнее сообщения он еще никогда не доставлял. Если вообще когда-то стоило создавать почту, так это именно для такого случая. Все, лети!
Хубилай кинулся по коридорам бегом. Сорхатани, прикусив губу, проводила его взглядом, после чего заторопилась в другую сторону, к покоям Дорегене. Где-то там уже слышались возбужденные голоса. В городе весть надолго не задержится. Уже с утра новость разлетится из Каракорума во всех направлениях. При мысли об Угэдэе сердце пронзила печаль, но Сорхатани, сжав кулаки, ее подавила. Горевать некогда. С этого дня мир стал иным, а все остальное ушло безвозвратно.
За то, что Хубилай так быстро добрался до письменного стола Яо Шу, он должен был сказать спасибо своей матери. Дверь в рабочие покои ханского советника плотники уже заменили, но замок вставить не успели, подготовили только место для врезки. А потому дверь под легким нажимом отворилась, выпустив волну зимнего холода. Хубилай, зябко просеменив к столу, отыскал на нем цзиньское огниво и принялся кремнем высекать искру, пока не запалил кусочек трута. Лампа была маленькой, и он прикрыл ее, но во дворце уже начали раздаваться взволнованные голоса, послышался шум шагов. Воды, чтобы развести чернила, Хубилай не нашел, поэтому просто поплевал на чернильный камень и, марая пальцы, взялся разводить пасту для туши. Кисти из барсучьей шерсти Яо Шу содержал в безукоризненном порядке, и Хубилай, выбрав самую тоненькую, принялся с кропотливым усердием выводить на пергаменте цзиньские иероглифы.
Хубилай только закончил писать и присыпал иероглифы песком из песочницы, когда дверь в покои с легким скрипом отворилась. Нервно подняв голову, он увидел на пороге Яо Шу в ночном халате.
– Объясняться нет времени, – отрывисто сказал Хубилай, вставая и сворачивая в свиток мягкий и гладкий как шелк пергамент. Таким образом судьбоносные для державы строки оказались скрыты от глаз цзиньца. Пролив из лампы немного расплавленного воска, юноша приложил к посланию отцову печать, оставив глубокий оттиск, и смерил ханского советника суровым взглядом.
Яо Шу попеременно взирал то на свиток, то на поблескивавшую восковую печать, которую Хубилай сейчас подсушивал помахиванием. Советник не мог взять в толк, чем вызвано напряжение, сквозящее в облике бывшего ученика.
– Я увидел свет, – сказал он. – У меня ощущение, что полдворца не спит. Ты не знаешь, что происходит?
При этом он как будто невзначай остановился в дверях, загораживая проход.
– Не я должен сообщать тебе об этом, – ответил Хубилай. – Я спешу по поручению хана.
В глаза Яо Шу он смотрел безбоязненно, не давая себя запугать.
– Боюсь, мне придется настоять на объяснении по поводу этого… вторжения, – произнес советник. – Прежде чем отпустить тебя.
– Настаивать нет смысла, поскольку это дело семейное.
Хвататься за висящий у бедра меч Хубилай себе не позволил. Да и незачем: советника клинком не испугаешь. Какое-то время наставник с учеником неотрывно смотрели друг на друга. Хубилай молча ждал.
Наконец Яо Шу с досадливым вздохом посторонился, давая пройти. При этом его взгляд упал на столешницу, где рядом с еще влажным чернильным камнем были в беспорядке разбросаны письменные принадлежности. Он открыл рот для очередного вопроса, но Хубилая уже и след простыл; издали доносился лишь топот бегущих ног.
Путь от дворца до яма занял мало времени. Это был как раз центральный узел, связывавший Каракорум со всеми, даже самыми отдаленными уголками империи, от царства Цзинь на востоке до бог весть каких краев на западе. Хубилай во весь дух несся вначале через крыло дворца, затем по внутреннему двору и вдоль крытой галереи – вокруг сада, где гулял холодный ветер. В саду мелькали факелы, освещая то место, где телохранители обнаружили тело хана. Скоро советник узнает об ужасном событии.
Выскочив из дворца, юноша побежал по серой в предрассветных сумерках улице. Он поскользнулся на булыжной мостовой, заворачивая за угол, увидел огни яма. Там постоянно, в любой час дня и ночи, кто-нибудь дежурил. Он позвонил, проходя под каменной аркой в просторный внутренний двор. По обе стороны двора тянулись конюшни, где всегда были готовы в дорогу ямские лошади. Хубилай стоял, переводя дух. Слышно было, как в ближнем стойле фыркает и бьет копытом в дверь лошадь. Кто знает, может, его нетерпение передалось и ей.
Почти сразу во дворе показалась кряжистая фигура. Пожилому однорукому воину нынешняя должность наверняка досталась за прежние заслуги, в том числе за потерянную в бою конечность. На жалкий обрубок Хубилай предпочел из вежливости не смотреть.
– Говорю с тобой от имени Сорхатани и Дорегене, жены Угэдэй-хана! Это послание надо срочно доставить в армию Субудая – не просто срочно, а срочно, как никогда. Загоняй лошадей, не щади гонцов, но передай это наследнику хана Гуюку. Ему, и никому иному. Лично в руки. Ты понял меня?
Старый воин пристально смотрел.
– А почему такая спешка? – осведомился он.
Судя по всему, новость еще не получила распространения. Хубилай решился. Надо, чтобы гонец поскакал сию же минуту, без всяких проволочек.
– Хан умер, – произнес он ровным голосом. – Необходимо известить его наследника. А теперь гони – или лишишься места!
Человек не мешкая кликнул ночного дежурного. Хубилай наблюдал, как навстречу торопится хмурого вида молодой нарочный. Заслышав приказ не щадить ни себя, ни лошадь, он вначале напрягся, а затем с пониманием кивнул. Послание легло в кожаную суму, которую гонец перекинул через плечо. Ямские слуги в это время уже спешно седлали лошадь. Тонко позвякивали бубенцы на сбруе.
Почтовая лошадь, почуяв знакомый звук, прядала ушами и раздувала ноздри. Звон седельных бубенцов для нее означал бег во весь опор на далекое расстояние. Вот гонец дал ей шпоры и, в секунду проскочив под аркой, галопом помчался по еще сонному городу. Хубилай потер шею, которая отчего-то занемела. Ну что ж, свое дело он сделал.
Когда прибыла Сорхатани, Дорегене рыдала в своих покоях. Стражники у дверей впустили посетительницу, едва взглянув на выражение ее лица.
– Ты уже слышала? – спросила Дорегене.
Сорхатани без слов раскрыла объятия, и Дорегене почти упала в них. Сама она была крупнее Сорхатани и обвила ее руками полностью. Какое-то время обе стояли, скорбно прильнув друг к другу.
– Я пойду в сад, – выдавила Дорегене. От горя ее трясло, она едва держалась на ногах. – Там с ним сейчас стража. Он ждет… меня.
– Дорегене, – сказала Сорхатани, – вначале я должна с тобой поговорить.
Та в ответ безутешно покачала головой:
– После. Я не могу оставлять его там одного.
Взвесив шансы ее остановить и поняв, что это бесполезно, Сорхатани уступила.
– Позволь мне пойти с тобой, – сказала она.
Обе двинулись вдоль коридора, ведущего в сад. Сзади шлейфом потянулись стражники и слуги Дорегене. На ходу Сорхатани слышала сдавленные рыдания Дорегене, закрывавшей лицо руками. Это лишало Сорхатани самообладания. Она ведь тоже потеряла мужа, и рана до сих пор была свежа, и весть о кончине хана снова разбередила ее. Сорхатани не покидало ощущение, что нити событий ускользают из рук. Сколько времени пройдет, прежде чем Чагатаю донесут, что его брат наконец умер? Как быстро после этого он явится в Каракорум и заявит свои претензии на ханский престол? Если он станет действовать стремительно, то его армия прибудет сюда раньше Гуюка.
Поворотам, углам и переходам не было конца. Наконец в лицо дохнул свежий ветер, и впереди за крытой галереей распахнулось пространство сада. Злополучное место у скамейки по-прежнему освещали факелы, хотя уже рассвело. Дорегене с криком пустилась бегом. Понимая, что ее не остановить, Сорхатани просто молча шла следом.
На подходе к скамье она встала как вкопанная, давая Дорегене одной проделать последние шаги до мужа. Стражники стояли в беспомощном гневе, ощущая бремя вины: не уберегли, не доглядели.
Тот, кто обнаружил Угэдэя первым, повернул его лицом к небу. Глаза хана были закрыты, и лежал он в глухом, отрешенном безмолвии смерти, с лицом белым как мел. Сорхатани вытирала слезы. Дорегене тем временем опустилась рядом с мужем на колени и ласковым движением отвела ему со лба волосы. Она не причитала, не плакала, просто сидела и неотрывно, с печальной кротостью смотрела на него. Под задувающим ветром шуршали ветви деревьев. Где-то невдалеке щебетнула птица, но Дорегене не подняла глаз и не сдвинулась с места.