Имени воеводы, что вывел под стены Кракова полки рыцарей в сверкающих латах и пехотинцев, он не знал. Разведчики доложили о войске в пятьдесят тысяч, на что Байдар лишь досадливо ругнулся. Задачи, поставленные Субудаем для северного крыла, ясны, но самоубийство в них не входит. Между тем польский воевода не отступил за толстые стены, провоцируя врага на штурм. Как и Москва, Краков был по большей части открытым, а потому сложным для защиты городом. Его сила состояла в многочисленной армии, что встала лагерем в ожидании атаки монгольских туменов.
Со своим передовым минганом Байдар подъехал на опасно близкое расстояние к городу, осматривая войсковые построения и характер местности. Неизвестно, представляли ли поляки угрозу для Субудая, но сейчас речь шла о задаче, поставленной Байдару, ради выполнения которой он и был послан сюда, на север. Он не должен допустить, чтобы эта армия соединилась с венграми. Но и просто удерживать ее здесь, возле Кракова, недостаточно. Орлок велел пронестись по этим землям огненным вихрем, вымести их дочиста, чтобы уже никакая вражья сила не двинулась отсюда на юг, словно волк, рыщущий среди его людей. А если этих указаний ослушаться, то Субудаю об этом враз донесут: уши у него наверняка тут есть.
Байдар поднялся на небольшой холм и отсюда оглядывал открывшееся взору море людей и лошадей. С расстояния было видно, что его присутствие обнаружили: сюда уже скакали во весь опор польские дозорные, угрожающе потрясая оружием. По флангам запрыгивали в седла конники, готовясь отразить атаку. Как бы на его месте поступил отец? Нет-нет, что бы предпринял дед? Как бы совладал с таким множеством?
– Видно, этот город богат, коли собрал на защиту такую силу, – молвил за плечом Илугей.
Решение пришло быстро – настолько, что Байдар улыбнулся. У него с собой почти шестьдесят тысяч лошадей. Табун так велик, что на одном месте может оставаться не дольше дня: лошади вытаптывают и поедают траву, как саранча, а сами тумены поедают все, что движется. Вместе с тем каждая навьюченная лошадь несет луки и стрелы, горшки, провизию, инструменты и еще сотни необходимых в походе вещей, вплоть до разобранных юрт. По крайней мере, на оснастку Субудай не поскупился.
– Думаю, ты прав, Илугей, – откликнулся Байдар, взвешивая шансы. – Свой драгоценный город они намерены защитить, потому и собрались возле него плотной толпой. – Он усмехнулся. – Если они соблаговолят постоять на одном месте, то наши стрелы скажут все за нас.
Молодой военачальник развернул лошадь и поскакал прочь, игнорируя вражеских разведчиков, подобравшихся к нему, пока он осматривал окрестности. Когда один из них выехал вперед, Байдар на скаку ловко вынул стрелу, приладил к луку и плавно отпустил тетиву. Выстрел получился точным: всадник кувыркнулся с коня. Оставалось надеяться, что это добрый знак.
Крики и гиканье дозорных остались позади: оторваться далеко от своих они все равно не решатся. Мысли сейчас были заняты другим, а именно стрелами. Вместе с навьюченным на лошадей запасом их почти два миллиона – в связках по тридцать и шестьдесят штук, прямых березовых, с остро заточенными наконечниками. Но и при этом изобилии Байдар предусмотрительно забирал с поля боя и чинил все, что можно снова пустить в ход. После лошадей это, возможно, его самый драгоценный запас. Байдар посмотрел на солнце и кивнул. Время еще раннее, он не станет терять понапрасну день.
Король Болеслав, правитель Кракова, постукивал латной рукавицей по луке седла. Он напряженно глядел туда, где сейчас взбухала туча пыли, указывая на приближение монгольской орды. Болеслав восседал на мощном сером жеребце такой породы, что запряги его в плуг – будет пахать весь день без устали. Одиннадцать тысяч латников стояли в готовности покончить с захватчиком раз и навсегда. Слева в надетых поверх доспехов красно-белых сюркотах расположились французские рыцари-тамплиеры. Слышно было, как они возносят молитвы. Выстроились на изготовку тысячи лучников, но что еще важнее, у Болеслава имелись копьеносцы – вот они, способные своими тяжелыми пиками остановить атаку конницы. С такой армией вполне можно быть уверенным в успехе. На то рядом и гонцы, которых он готовился отрядить с вестью о победе своему кузену в Легнице. Быть может, когда он своим доблестным деянием спасет страну, собственная родня наконец признает его полновластным правителем Польши.
Разумеется, станет чинить препоны святая церковь. Ей, как всегда, выгодно, чтобы польская шляхта расходовала силы на междоусобицы, грызню и тайные убийства, а она тем временем будет жиреть и богатеть. Всего месяц назад его кузен Генрих пожертвовал круглую сумму серебром на монастырь для нового ордена доминиканцев. Болеслав поморщился от ревнивой мысли о барышах и бенефициях, которые теперь ему причитаются. Это не считая индульгенций. В семье только о том и разговору.
Болеслав мысленно вознес свою молитву: «Господь Вседержитель! Если я нынче выйду победителем, то построю в своем городе женский монастырь. Поставлю там на алтарь золотой потир и реликвию найду такую, что паломники будут стекаться со всего христианского мира. А по тем, кто погибнет, отслужу мессу. Клянусь Тебе в моей верности. Даруй мне победу, и вознесется Тебе над Краковом песнопение благодарственное».
Болеслав кашлянул и потянулся к фляге с водой, притороченной к седлу. Ожидание было мучительным, да еще сообщения дозорных вселяли страх. Понятно, что они склонны преувеличивать, но уже не один из них по возвращении докладывал о конной орде вдвое большей, чем его полсотни тысяч, – прямо-таки неоглядное море коней и страшных захватчиков с луками и копьями, что торчат как лес густой. Понемногу начинал напоминать о себе мочевой пузырь, заставив Болеслава еще раз поморщиться. Ну да ладно, пусть поганые псы только сунутся. Господь скажет свое слово, и они изведают мощь Его карающей десницы.
Вдали уже обозначилась темная масса вражьих полчищ. Они все ближе, разливаются по земле великим множеством, хотя не таким уж неисчислимым, как сообщали дозорные. Однако кто знает, сколько их еще там. Из Московии о враге Болеславу поступило всего одно донесение, но из него следовало, что монголы честному бою предпочитают всяческие хитрости: засады и фланговые удары. Но подозрения Болеслава развеялись, когда копейщики заняли свои позиции. Монгольская конница неслась прямо на них, словно рассчитывая промчаться сквозь их ряды. Болеслава прошиб пот от мысли, что он что-то упустил, планируя сражение. Было видно, как готовятся отразить атаку рыцари-тамплиеры, пока еще стоя в безопасности за незыблемыми рядами копейщиков. Вот накренились тяжелые пики, толстыми задними концами упершись в землю. Нет, эти остановят кого угодно; вспорют любого, невзирая на быстроту и неистовость натиска.
Монголы наступали широким фронтом, глубиной не более полусотни человек. Приблизившись, они дружно вскинули луки и дали залп. Тысячи стрел взметнулись в воздух над построением копейщиков. Болеслава охватил ужас: щиты у солдат были, но они их побросали ради того, чтобы встретить неприятеля пиками.
По полю пронесся свист летящих стрел, а за ним раздались людские вопли. Попадали сотни, а стрелы все летели.
Между каждой тучей пущенных стрел можно было насчитать двенадцать ударов сердца; а впрочем, сердце колотилось бешено, и Болеслав не мог его унять. На вражеский шквал его лучники ответили залпом, и Болеслав замер в ожидании, а затем разочарованно увидел, что стрелы до монголов не долетают. Как им удается стрелять на такое расстояние? Его лучники бьют исправно, в этом сомнений нет, но если они не могут дотянуться до врага, то какой от них толк?
По рядам разрозненно понеслись приказы. Многие из копейщиков бросали громоздкое оружие и подхватывали щиты, в то время как другие пытались как-то удерживать их с копьями одновременно, что вовсе не давало никакого результата. С растерянным проклятием Болеслав обернулся на предводителя тамплиеров, который рвался вперед, как пес с цепи. Рыцари готовы были ринуться в атаку, но путь им преграждали прикрывавшиеся щитами копейщики. Из-за путавшихся под ногами пехотинцев строй сохранить было невозможно. Повсюду лежали груды тел, пики торчали, словно шипы, а оставшиеся в живых прятались под щитами от града стрел.
Болеслав хрипло выругался. Вскинули головы гонцы, но он обращался не к ним. Всю свою жизнь Болеслав воевал. Битвам и одержанным победам он был обязан своим нынешним положением. Но то, что король видел сейчас, было насмешкой над всем, что он знал. Монголами как будто никто не руководил. Не было четкого центра, который направляет все движения. Именно на него и можно было направить всю мощь рыцарского удара. И в то же время это не сброд, где каждый в общей сутолоке рубится сам по себе. Вовсе нет, монголы двигались и атаковали так, будто ими руководят множество направляющих рук: каждая небольшая группа совершенно независима. Казалось бы, безумие, но они налетали и жалили, словно осиный рой, совместно отражая любую угрозу.
На одном из флангов тысяча монгольских воинов пристегнула свои луки к седлам и, схватив копья, развернулась, чтобы атаковать поднявших щиты копейщиков. Офицеры Болеслава не успели глазом моргнуть, как монголы уже отскочили назад и снова взялись за луки. Копейщики в ярости взревели и подняли свои пики, а в ответ в них издевательски полетели стрелы.
Болеслав в безмолвном ужасе видел, что такая же картина наблюдается на всем протяжении копейного строя. Сердце его встрепенулось, когда за позицию копейщиков дружней стали прорываться тамплиеры, криком требуя расступиться и перескакивая через убитых и раненых. Вот эти превратят хаос в порядок, это их миссия.
Сколько сотен пехотинцев у него убито, Болеслав не знал. На беду, враг атаковал безостановочно, не давая возможности перестроиться и оценить тактику неприятеля. Пока король над этим раздумывал, последовали еще два залпа стрел, теперь уже прицельные, с близкого расстояния, в тех, кто пренебрег щитом и предпочел пику. Число вопящих раненых стремительно росло, но уже набирали медленный, уверенный, безостановочно грозный ход тамплиеры, вселяя во врагов страх перед Божьей карой. Болеслав, сжав кулаки, завороженно смотрел, как рыцари, оставив позади сбитых с толку копейщиков, направляют на врага своих тяжелых коней, выравнивая строй на скаку. Таких не остановит ничто на свете.