Ничего такого не было на станции, где он жил. Гурбан и еще пара воинов-калек со своими женами управлялись здесь и вполне довольствовались тем малым, что имели. А Кисрут грезил о важных посланиях, и потому слова измученного гонца до сих пор звучали в ушах: «Скачи, не щадя ни себя, ни лошадей, но доберись до Гуюка, ханского наследника. Передай ему в руки, и только ему!» Что это за послание, Кисрут не знал, но это могло быть только что-то чрезвычайно важное. Он весь горел предвкушением того, как вручит его своему брату и повторит волнующие слова.
Не передать, как гонец был раздосадован, когда на последнем отрезке пути его никто не встретил. Гурбан сейчас как пить дать дрыхнет, напившись арака, который его жена сделала неделю назад. Вот же старый пьяница: тут самое, можно сказать, важное послание всей их жизни, а он и его готов проспать. Кисрут, спешившись, еще раз звякнул бубенцами, теперь уже тенькнув по ним рукой, но в юртах по-прежнему стояла тишина, и лишь над одной из них сонно вился дымок. На затекших ногах Кисрут зашел в открытый двор и позвал брата. Рыбачить, что ли, все ушли? Кисрут и сам вот только уехал отсюда три дня назад со стопкой каких-то пустяковых писем.
Пнув с досады дверь юрты, он даже не стал заходить внутрь. Отчего-то послание придавало ему уверенности.
– Ну кого там несет? – наконец раздался скрипучий голос брата. – Кисрут, ты, что ли?
– Я, кто ж еще тут надрывается, выкрикивая твое имя? – сердито бросил Кисрут. – Письмо из Каракорума везу, срочное. И где я тебя нахожу?
Дверь отворилась, и вышел брат, протирая глаза. Лицо его было помятое, заспанное. Кисрут с трудом подавил злость.
– Да здесь я, здесь, – потягиваясь, сказал брат.
Кисрут укоризненно покачал головой:
– Знаешь что, я, пожалуй, сам его доставлю. А ты скажи Гурбану, что на дороге к востоку орудует шайка воров. Чуть с лошади меня не стянули.
Глаза брата мгновенно прояснели. Ямских никто и пальцем трогать не смеет.
– Скажу, ты не волнуйся, – успокоил он. – Ну хочешь, я с сумкой поскачу? Коли письмо такое важное.
Но Кисрут уже все решил. Хотелось узнать, чем же все это приключение закончится. Тут на одном волнении доскакать можно.
– Ложись уж, отсыпайся. Я довезу.
Он сам, не давая брату, вывел лошадь во двор. Хотелось поскорей уехать: вдруг тот, чего доброго, одумается?
– Ты только не забудь, скажи Гурбану про воров, – напомнил он через плечо и погнал лошадь галопом. К следующему яму он прискачет уже к темноте, но там народ надежный; встречать выйдут, едва заслышав бубенцы.
Брат сзади что-то прокричал, но Кисрут уже скакал без оглядки.
День за днем тумены Субудая оставались недосягаемыми для вражеской конницы. Бату потерял счет попыткам венгерского короля навязать сражение. И ту и другую сторону удерживала пехота, а потому в первый же день после перехода через Дунай король Бела бросил вдогонку монголам двадцать тысяч своих всадников. Субудай бесстрастно взирал, как они настигают задние ряды его пехоты, и наконец, в самый последний момент, – с редкостным, по мнению Бату, хладнокровием – велел дать остерегающий залп. Под прикрытием стрел пешие воины вскочили на лошадей, и их быстро перевезли на три мили, снова образовав между двумя армиями выгодный для монголов разрыв. Когда венгерские конники поставили себе целью схлестнуться с неприятелем, их встретил черный вихрь из стрел – прицельный, бьющий с дьявольской точностью. Монгольские тумены отличала дисциплина, для их противника попросту невиданная: они обладали способностью налетать в самый неожиданный момент, давали два быстрых убийственных залпа и тут же на скорости возвращались к своим основным силам.
Первый день выдался самым сложным, с часто повторяющимися бросками и атаками, которые приходилось отбивать. Субудай тщательно следил, чтобы две армии на марше не сближались, пока не скроются из виду Буда и Пешт. Когда в первый вечер зашло солнце, орлок с улыбкой оглядел лагерь венгерского войска, огромный, как город. Посреди поля венгры возвели квадрат из мешков с песком, сделав из них стену в человеческий рост. Эту тяжесть они тащили с собой от самого Дуная. Потому-то они и не могли догнать монголов. Подтверждалась и догадка Субудая насчет того, что за стенами из мешков надежно укрылся только король со своими командирами. Остальное же войско расположилось на открытой местности: их за людей не считали, как любых слуг.
Вероятно, венгерский король полагал, что в своем командном шатре он будет спокойно есть и спать, но Субудай взял за правило каждую ночь подсылать к неприятельскому лагерю людей с трубами и цзиньскими хлопушками, чтобы не давать венгерскому войску сомкнуть глаз. Орлоку было нужно, чтобы король Бела пребывал в состоянии утомленном и взвинченном; сам же Субудай спал и храпел так, что его личная охрана возле шатра лишь посмеивалась.
Следующие несколько дней были уже менее напряженными. Король Бела смирился с тем, что заставить врага сойтись в поле лицом к лицу у него не получится. Броски все так же продолжались, но, скорее, для поддержания боевого духа: рыцари, потрясая мечами, кричали врагу что-то оскорбительное, а затем победной рысцой возвращались в свое расположение.
Тумены по-прежнему скакали, медленно оставляя за собой милю за милей. На изрытой колеями земле некоторые лошади хромели, и их быстро закалывали. Освежевать животных, чтобы употребить в пищу, не было времени. Бегущие возле седел пехотинцы были закаленными, но часть их тоже выбилась из сил. Тогда Субудай отдал приказ: тех, кто отстает, оставлять в поле с одним лишь мечом. Однако воины из туменов, прошедшие с пехотинцами долгий боевой путь, предпочитали их не бросать и подхватывали, сажая позади себя на лошадей или же пристраивали на запасных. Орлок закрывал на это глаза.
К середине пятого дня они уже покрыли расстояние почти в двести миль, а Субудай уяснил для себя все необходимое о своем противнике. Впереди растянулась река Шайо, и он все утро отдавал распоряжения насчет переправы через ее единственный мост. Быть прижатыми к реке для туменов рискованно. Неудивительно, что венгры воспользовались их затруднительным положением и с утра усилили натиск. Свои земли они, разумеется, знали хорошо.
Когда солнце миновало зенит, Субудай призвал к себе Бату, Джебе и Чулгатая.
– Джебе, – сказал он, – нужно, чтобы твой тумен без промедления перешел эту реку.
Военачальник нахмурился:
– На месте венгерского короля, орлок, я бы ударил по нам сейчас, когда нашим маневрам мешает река. Он наверняка знает, что мост здесь всего один.
Субудай, повернувшись в седле, пристально смотрел на полосу воды, блестевшую всего в нескольких милях. Там уже теснился прижатый к реке тумен Чулгатая. Оставаться на берегу нельзя, а река здесь глубокая.
– Этот король победоносно гонит нас пятый день кряду. Его офицеры уже поздравляют себя и его с победой. Им движет уверенность, что мы отсюда побежим в горы и он нас за них вытолкнет. Думаю, он даст нам уйти, но, если он этого не сделает, у меня по-прежнему есть двадцать тысяч воинов, готовых указать ему на ошибку. Действуй скорее.
– Твое слово, орлок, – ответил Джебе и, кивнув, поскакал передавать приказ своему тумену.
Бату прочистил горло, внезапно стушевавшись перед Субудаем.
– Может быть, орлок, настало время раскрыть твой замысел подчиненным? – спросил он с улыбкой, чтобы вопрос не показался очередной дерзостью.
– Ключ – это река, – посмотрел на него Субудай. – Пока мы всё уходили и уходили. Удара они от нас не ждут, а сейчас в особенности. Когда мы начнем переправу, они усилят натиск, но мы удержим их стрелами. Нужно, чтобы к ночи они остались по эту сторону реки, а наши тумены перебрались на ту. Именно этого их король ждет от врага, которого он пока так легко гонит. – Субудай улыбнулся сам себе. – Когда мы перейдем через Шайо, надо будет, чтобы последний минган удерживал мост. В моем плане это единственное слабое место. Если нашу тысячу быстро опрокинут, мост потеряет свое значение.
Бату подумал о мосте, который он пересекал, когда тумены скакали на Буду и Пешт. Хороший широкий проезд из камня, по которому в ряд может скакать десяток лошадей. Можно хоть весь день держать его против латников, но венгерские лучники, обступив мост с берегов, будут осыпать их оттуда градом стрел. И тем, кто на мосту, не укрыться щитами: рано или поздно все равно подстрелят. Он тихо вздохнул:
– Эту задачу ты поручаешь мне, орлок? Еще одно самоубийственное задание, в котором мне уж точно не уцелеть? Я просто хочу убедиться, что понял твой приказ.
К его удивлению, Субудай рассмеялся:
– Нет, не тебе. Ты мне понадобишься завтра перед рассветом. Сам решай, кого пошлешь стоять на мосту. Но учти, Бату, отступать им ни в коем случае нельзя. Убедись, что они тебя верно поняли. Венгерский король должен поверить, что мы намерены уйти окончательно, бесповоротно и не развернемся против его войска в поле. Удерживая мост до последнего, мы его в этом убедим.
Бату кивнул, утаивая невольное облегчение. На расстоянии тумен Джебе пришел в движение: конники во весь дух неслись по перекинутой через реку жердочке моста. Закаленный военачальник промедлений не допускал, и на том берегу уже росло пятно из людей и лошадей. Позади послышалось пение труб, и Бату, оглянувшись, закусил губу: венгры стремительно сокращали дистанцию.
– Крови будет много, Субудай, – тихо заметил он.
Орлок окинул молодого воина оценивающим холодным взглядом:
– За свои потери мы с них взыщем. Даю слово. А теперь ступай и выбери людей. И обязательно осветите мост, когда начнет темнеть. Ошибок быть не должно. Ночь впереди хлопотная.
Тэмуге безостановочно мерил шагами коридор возле комнаты лекаря. От доносящихся оттуда приглушенных воплей ему было не по себе, но войти обратно он не решался. Из первого же надреза на плече Хасара потекла беловатая жидкость, воняющая так, что содержимое желудка запросилось наружу. Хасар тогда еще молчал, но содрогнулся, когда нож лекаря стал врезаться все глубже и глубже. Язык его еще был черен от зелья, и Тэмуге показалось, что у брата начинаются галлюцинации, когда он стал звать Чингиса. Тут Тэмуге вышел, прижав рукав к носу и рту.