Королевский приказ Генри Брэйбрук исправно передал полку лучников – четырем тысячам стрелков под командованием венгерского принца, который ему не нравился и не вызывал уважения. Лишь дождавшись, когда стрелки пешим строем двинутся к мосту, рыцарь с урчащим животом отправился в свое расположение за миской похлебки и сухарем.
Чагатай взглянул на яркое солнце. В руке он держал кусок желтоватой бумаги, проделавший с гонцами путь длиной больше тысячи миль. От дорожных превратностей бумага покрылась пятнами и замаслилась, но скупые строки заставляли сердце бешено стучать. Доставивший письмо ямской гонец все так и стоял на коленях, напрочь забытый с того самого момента, как Чагатай начал вчитываться в поспешно накарябанные цзиньские иероглифы, которые складывались в слова настолько вожделенные, что от них даже пробирал озноб. Он ждал их все эти годы. Угэдэй наконец-то умер.
Это меняло все. Чагатай остался последним из уцелевших сыновей несравненного Чингисхана; последним прямым потомком отца державы, хана из ханов. Чагатай, можно сказать, слышал в голове голос отца, думая о том, что ему предстоит. Время быть безжалостным, зубами вырвать власть, некогда обещанную и принадлежащую ему по праву. Глаза обожгли слезы, частично от воспоминаний об ушедшей юности. Он наконец-то мог стать тем, кем прочил ему отец. Бумажный лист Чагатай машинально скомкал в руке.
Против наверняка выступит Субудай – во всяком случае, на стороне Гуюка. Чагатая орлок не поддерживал никогда. Придется его тихо умертвить, иного выхода нет. Простое решение, открывающее все прочие пути в грядущее. Чагатай кивнул своим мыслям. Вместе с Угэдэем и Субудаем он стоял во дворце Каракорума и слышал, как брат рассуждает о преданности орлока, хотя сам Чагатай знал, что не доверится ему. Слишком много всего накопилось между ними, и в суровых глазах Субудая ему не виделось ничего, кроме обещания смерти.
Ключ к замку – это, конечно, Каракорум. Традиции прямого перехода власти на сегодня нет, во всяком случае среди племен, составляющих монгольский народ. Хан всегда избирался из лучших воинов, которые могли стать вождями и повести за собой. Ну и что, что Гуюк – старший сын, которого Угэдэй назвал своим наследником? Коли на то пошло, Угэдэй тоже не самый старший из братьев. У народа любимцев нет – примет всякого, кто возглавит город. Пойдет за тем, у кого есть сила и воля завладеть столицей. Чагатай задумчиво улыбнулся. Сыновей у него много – хватит, чтобы заполнить все комнаты дворца и продолжить род Чингисхана хоть до скончания времен. Воображение рисовало потрясающие картины: империю от страны Корё на востоке до самых западных морей, и всё под одной сильной рукой. Цзиньцам подобное и не снилось. А вообще, владения настолько обширные, что так и тянет попробовать удержать их.
Сзади послышались шаги. В комнату вошел слуга Сунтай. На этот раз известие Чагатай получил раньше своего главного осведомителя. Раскрасневшееся уродливое лицо Сунтая вызывало улыбку: не иначе как от бега запыхался.
– Время, Сунтай, – произнес Чагатай с глазами, блестевшими от слез. – Хана больше нет, и я должен собирать в дорогу свои тумены.
Взгляд слуги упал на застывшего в согбенной позе ямского гонца, и, мгновенно сориентировавшись, он тоже встал на колени. Только голову склонил еще ниже.
– Твое слово, мой повелитель хан.
Гуюк, галопом скачущий по лесной тропинке, подался в седле, держа на весу копье. Впереди среди листвы, в пестрых пятнах солнца, мелькала спина сербского конника, рискующего на такой скорости расстаться не только с конечностями, задевающими острые сучья, но и с головой. От тяжести поднятого для удара копья мышцы руки горели. Гуюк на скаку привстал в стременах, чтобы не так ныли бедра, чуть сменив положение корпуса. Сражение вот уже несколько дней как закончилось, но они с Мунке все еще гонялись со своими туменами по лесам за недобитыми врагами, чтобы в живых их осталось как можно меньше и они не смогли бы прийти на помощь венгерскому королю. Гуюк снова подумал о численности этнических венгров, что попадались по обе стороны здешнего приграничья. Субудай, конечно же, был прав, направив сына Угэдэя на юг, где столько деревень могло откликнуться на призыв Белы. Теперь они этого не сделают: их с Мунке бросок по этим землям не оставил им шанса.
Заслышав дальний звук рога, Гуюк ругнулся. Он уже приблизился к сербу настолько, что видел, как тот то и дело в ужасе озирается. Но уговор есть уговор. Подхватив брошенные на деревянный седельный рог поводья, он плавно их натянул. Лошадь послушно перешла с галопа на рысь, а перепуганный серб исчез за деревьями. Гуюк напоследок насмешливо отсалютовал ему копьем, подбросив, ухватил оружие за середину и сунул в притороченный сбоку чехол. Рог зазвучал снова, а затем в третий раз. Гуюк нахмурился: что там у Мунке такого срочного?
Он поехал обратно по тропе, видя, как тут и там из-под зеленой сени деревьев выезжают воины и весело перекликаются, хвастаясь своими подвигами. Один с гордостью потрясал зажатыми в кулаке золотыми цепочками: на лице его при этом была такая понятная, простодушная радость, что Гуюк невольно улыбнулся.
Когда Субудай послал его сюда, Гуюк опасался, что это своего рода наказание. Было ясно, что орлок таким образом удаляет от Бату ближайших друзей. Поход на юг славы не сулил. Но если сейчас он услышит приказ возвращаться к Субудаю, то эти проведенные в самостоятельном походе недели будут вспоминаться с большим удовольствием. Даже жалко, что все закончилось так скоро. С Мунке они взаимодействовали хорошо, оба научились помогать и доверять друг другу. Конечно же, Гуюк быстро проникся к Мунке заслуженным уважением. Тот был неутомим, принимал быстрые и правильные решения, и пусть в нем не было блеска, свойственного Бату, зато он всегда оказывался там, где нужно. Каким для Гуюка стало облегчением, когда несколько дней назад Мунке обратил в бегство большой отряд сербов, устроивших в предгорье засаду на два Гуюковых мингана.
Лес заканчивался, начиналась каменистая возвышенность, и из зарослей Гуюк выбирался по неровному, поросшему травой и подлеском склону. Уже было видно, как на расстоянии строится тумен Мунке, а со всех сторон появляются воины Гуюка. Его конь легким галопом поскакал к месту сбора.
Уже на расстоянии Гуюк заслышал позвякивание бубенцов, – оказывается, к ним прибыл ямской гонец. Сердце взволнованно забилось: видимо, есть какие-то новости. А то, находясь в отрыве от остальной армии, живешь как на отшибе, варишься в своем походном мирке. Направляя лошадь, Гуюк заставлял себя успокоиться. Должно быть, это Субудай призывает их назад для окончательного броска на запад. Отец-небо их поход явно благословил; за все проведенные здесь месяцы Гуюк ни разу не пожалел, что проделал далекий путь из родного края. Гуюк был еще молод, но уже представлял себе грядущие годы, когда все, кто участвовал в этом великом завоевании, образуют некое боевое товарищество. Сам он уже чувствовал, что у них появилась и взаимовыручка в опасных ситуациях, и даже что-то вроде братства. Что бы там ни замышлял Субудай, а своих военачальников, во всяком случае молодых, он меж собой сплотил.
Подъезжая к Мунке, Гуюк вдруг заметил, что лицо у того красное и злое. Вот те раз. Гуюк вопросительно поднял брови, на что Мунке ответил раздраженным пожатием плеч.
– Этот человек утверждает, что будет разговаривать только с тобой, – указал он на молодого ямского гонца.
Гуюк посмотрел с удивлением. Паренек был заляпан грязью и припорошен пылью, что, в общем-то, естественно. Шелковая рубаха на нем насквозь пропотела. Оружия не было, а только кожаная сумка на спине, с которой он сейчас возился, снимая.
– Мне строго-настрого велено, господин, передать послание лично в руки Гуюку. У меня и в мыслях не было нанести кому-нибудь оскорбление. – Последнее он адресовал Мунке, который буравил его сердитым взглядом.
– Наверное, у орлока Субудая какие-то свои соображения, – рассудил Гуюк, принимая сумку и расстегивая ее.
Вид у юного гонца был измотанный, а еще ему было явно неловко перед такими высокопоставленными людьми. Однако важность поручения перевешивала, и он пояснил:
– Мой господин, орлока Субудая я не видел. Сообщение ямской почтой пришло из Каракорума.
Вынув из сумки единственный пергаментный свиток, Гуюк застыл. Когда он оглядывал печать, те, кто находился рядом, заметили, как молодой военачальник побледнел. Быстрым движением он сломал воск и развернул письмо, проделавшее путь почти в пять тысяч миль.
Читая, он прикусил губу, а глаза несколько раз подряд возвращались к началу: он все еще не мог уяснить смысл послания. Наконец Мунке не вынес напряженной тишины.
– Что там, Гуюк? – спросил он тревожно.
Тот медленно повернулся.
– Умер мой отец, – выговорил он непослушными губами. – Хан умер.
Мунке, оглушенный известием, какое-то время сидел на лошади, но затем спешился и опустился на колени, склонив голову. Вслед за ним стали опускаться другие. Весть быстро разлеталась по строю, и вот уже коленопреклоненными стояли оба тумена. Гуюк посмотрел поверх опущенных голов, по-прежнему не в силах до конца все осознать.
– Встань, темник, – сказал он. – Я этого не забуду. Но теперь я должен срочно возвращаться домой, в Каракорум.
Мунке с бесстрастным лицом поднялся и, прежде чем Гуюк успел его остановить, припал лбом к продетому в стремя сапогу ханского сына.
– Позволь мне принести тебе клятву верности, – сказал он. – Окажи мне такую честь.
Гуюк посмотрел на него сверху вниз пристально, со светящейся в глазах гордостью.
– Будь по-твоему, темник, – тихо произнес он.
– Хан мертв, – откликнулся Мунке и произнес слова присяги: – Отдаю тебе свои юрты и лошадей, свои соль и кровь. Я пойду за тобой, мой повелитель хан. Даю тебе слово, а слово мое – железо.
Гуюк чуть заметно вздрогнул, когда эти слова раскатистым эхом повторили те, кто стоял вокруг на коленях. Это сделали все. В затянувшемся молчании Гуюк оглядел тумены, а еще город за горизонтом, который видел только он один.