– Свершилось, мой повелитель, – сказал Мунке. – Мы принадлежим тебе одному.
Одним движением он вскочил в седло и с ходу начал отдавать приказы ближайшим от него тысячникам.
Гуюк по-прежнему держал пергамент в вытянутой руке, словно боялся об него обжечься. Слышно было, как Мунке командует туменам отправляться на север, на соединение с Субудаем.
– Нет, Мунке, я должен ехать нынче же, – выговорил сын Угэдэя. Глаза его как будто остекленели, а кожа на солнце приобрела восковой оттенок. Он едва почувствовал, как Мунке подъехал к нему на лошади вплотную, как легла ему на плечо его рука.
– Теперь, мой друг, тебе понадобятся и остальные тумены, – сказал он. – Причем все.
Субудай понуро брел в темноте. Рядом слышался сонный плеск воды. Пахло людьми и лошадьми: отсыревшей одеждой, потом, бараньим жиром и навозом; все эти запахи мешались в промозглом ночном воздухе. Настроение у Багатура было скверное: на его глазах медленно порубили в куски целый минган воинов, которые пытались по его приказу удержать мост. Со своей задачей они справились, и основные силы венгров переправляться не стали. Король Бела послал на тот берег лишь тысячу тяжелых всадников, чтобы закрепить плацдарм к утру. С огнями монгольского становища вокруг спать они не будут. И все-таки жертва монголов была не напрасной. Король Бела оказался вынужден ждать до утра, прежде чем его войска хлынут через мост, чтобы продолжить преследование монгольской армии.
Субудай устало повращал шеей, чувствуя, как хрустят позвонки. Воодушевлять людей речью или отдавать новые приказы не было смысла. Они ведь тоже наблюдали, как стоял до последнего минган. Слышали крики раненых, видели тяжелые всплески, с которыми умирающие падали в воду. Полноводная Шайо текла быстро, и так же быстро шли ко дну воины в доспехах, будучи не в силах подняться на поверхность.
Прибывающая луна заливала все вокруг своим светом. Река блестела, словно серебряная цепочка, уходя в далекую мутную мглу, в которой сейчас с тихим плеском пробирались через брод тумены. Двигались они скрытно. Этот брод, разведанный еще при первом пересечении реки после того, как монголы спустились с гор, и был ключом к замыслу Субудая. Все, что видел Бела, заставляло его думать, будто монголы бегут. А отчаянная оборона моста доказывала, что он им нужен. Потом Субудай использовал ночные часы и свет месяца, взошедшего над рекой и прилегающими к ней равнинами. Замысел, что и говорить, был рисковый, но орлок так же, как и его люди, устал отступать.
За рекой остались лишь пехотинцы. Они сидели вокруг тысяч ночных костров – вернее, не сидели, а передвигались от одного к другому, создавая видимость огромного становища. Сам же Субудай повел тумены через брод в трех милях к северу. Лошадей вели пешком, в поводу, чтобы враг передвижения не видел и не слышал. В резерве Багатур не оставил ни одного тумена. Если план провалится, то венгерский король, ворвавшись с рассветом на тот берег, сотрет пехотный заслон с лица земли.
Вдоль строя Субудай шепотом послал приказ: шагать быстрей. Чтобы перевести через реку столько людей, требуются часы, особенно если при этом еще и стараться соблюдать тишину. Вновь и вновь он посматривал вверх, где месяц своим перемещением по небосводу указывал время, оставшееся до рассвета. Войско короля Белы огромно. Понадобится целый день, чтобы как следует посчитаться за понесенные потери.
Тумены выстраивались по ту сторону реки. Лошади ржали и всхрапывали, и воины своими загрубелыми ладонями прикрывали им пасти и ноздри, стараясь заглушить эти звуки. Люди в темноте перешептывались и тихо пересмеивались: то-то будет потеха, когда они набросятся на преследовавшее их войско. Для венгров это точно станет неожиданностью. Пять дней монголы только и делали, что отступали. И вот наконец пришла пора покончить с этим и нанести ответный удар.
В сумраке Субудай различил, как улыбается Бату, подъехал рысцой, чтобы получить приказ. У самого орлока лицо было строгое.
– Твой тумен ударит по передовой части лагеря, там, где расположился их король. Застаньте их сонными и уничтожьте. Если сможете добраться до стен из мешков, раскидайте их: будет хорошо, если удастся прорваться внутрь. Приближаться как можно тише, а затем пусть за вас кричат ваши стрелы и клинки.
– Твое слово, орлок, – ответил Бату. Кажется, впервые звание Субудая он произнес без издевки.
– Я поскачу с туменами Джебе и Чулгатая, чтобы одновременно напасть с тыла. Они знают, где мы расположились, и потому в гости нас нынче не ждут. Их стены не только бессмысленны, но и вредны, поскольку враг чувствует себя там в безопасности. Мне нужно, чтобы они запаниковали, Бату. Все зависит от того, сумеем ли мы быстро их рассеять. Не забывай, они по-прежнему превосходят нас числом. Если у них хорошие командиры, то они смогут быстро собраться и перестроиться. Тогда нам придется биться до последнего, и наши потери будут огромны. И смотри не вздумай попусту разбрасываться моими воинами. Ты меня понял, Бату?
– Буду беречь их так, словно это мои сыновья, – заверил юноша.
Субудай фыркнул:
– Тогда скачи. Скоро рассвет, а тебе еще надо выйти на позицию.
Багатур наблюдал, как Бату бесшумно исчез в темноте. Сигнальные рога и барабаны молчали: враг близко и не должен ничего заподозрить. Тумен Бату построился деловито, без суеты, и на рысях пустился к венгерскому лагерю. Все свои повозки, юрты и раненых монголы оставили за заслоном пехоты: пускай обороняются как могут. Тумены скакали налегке, а потому двигались быстро и наносили удары внезапно, как и следовало.
Субудай резко кивнул самому себе. Скакать ему дальше, чем Бату, а времени в обрез. Он ловко взобрался в седло, чувствуя, что сердце в груди колотится сильнее обычного. Вообще, волнение он испытывал нечасто, и оно никак не отразилось на его лице, когда он повел на запад два последних тумена.
Король Бела проснулся от доносившегося снаружи грохота. Он вскочил, покрытый потом, и стал протирать глаза, прогоняя остатки дурного сна. Мысли путались. Ночь снаружи взрывалась голосами и звуками битвы. Бела моргнул, осознавая: это явь, а не сон. Охваченный внезапным испугом, он высунул голову из командирского шатра. Было все еще темно, но мимо, не замечая короля, уже пронесся на коне в доспехах и с оружием магистр тевтонцев Конрад Тюрингский, выкрикивая приказы, которые Бела в суматохе не разобрал. Во всех направлениях стремглав бежали люди, а откуда-то из-за стены мешков доносился тревожный звук рога. Бела сухо сглотнул, оторопело вслушиваясь в тысяченогий дробный топот, еще отдаленный, но с каждой секундой становящийся все ближе.
Проклятье! Он кинулся обратно в шатер, ощупью нашаривая в темноте одежду. Слуг, как назло, не было, да еще под ноги предательски подвернулся стул, о который король запнулся и пребольно ударился. Бела в спешке схватил со спинки упавшего стула и натянул плотные штаны. На все это уходило драгоценное время. Жупан с вышивкой он набрасывал, уже выбегая в тревожную ночь. К королю подвели коня; он влез на него. С высоты седла можно было хоть что-то разглядеть.
В этот момент стало светать, на востоке уже появилась бледная полоса. Белу охватил ужас: его ряды кипели в полном хаосе. Стены из мешков с песком осыпались наземь, и теперь проку от них не было никакого. Сквозь дыры в них вливалось венгерское воинство, беспомощное под натиском свирепых всадников и градом их смертоносных стрел, от которых негде было укрыться. Конрад Тюрингский выкрикивал приказы своим рыцарям, скачущим заткнуть здесь брешь в обороне. Хоть какая-то надежда.
Грохот барабанов прокатился снова, и король машинально пришпорил своего скакуна. Монголы каким-то образом оказались сзади, за спиной. Но ведь это немыслимо! И тем не менее барабанный бой это подтверждал.
Сбитый с толку, Бела скакал через лагерь, молчанию и бездействию предпочитая бездумный порыв. Королевское войско втекало в собственный лагерь в двух местах, привлеченное мнимой безопасностью огороженного пространства. Оставалось лишь гадать о потерях, которые оно понесло, раз ретировалось вот так, слепо, без попытки оказать сопротивление.
На его глазах бреши росли, ширились и все больше людей набивалось внутрь. А снаружи ошалевших от ужаса венгров вовсю рвали монголы, сражая и рассеивая стрелами и копьями. В набиравшем силу свете их войско казалось огромным, и Бела с изумлением подумал, что они где-то прятали свою основную армию до этих пор.
Король изо всех сил пытался сохранять спокойствие. Он понимал, что необходимо организовать оборону, отстоять лагерь и правильно расставить людей в его пределах. Тогда можно будет примерно оценить потери, а то и начать контратаку. Бела прорычал приказы гонцам, и те помчались в людскую сутолоку, надрывно крича всем, кто мог услышать: «Залатать бреши! Держать стены!» Если это сделать, то еще можно будет уберечься от поражения. Его командиры из хаоса восстановят порядок, и тумены удастся отбросить назад.
Рыцари под командованием Йозефа Ландау его услышали – построились плотными рядами и двинулись на врага. Монголы уже влезли на стены, и на территорию градом сыпались жужжащие стрелы. В этой давке даже не было нужды целиться. Беле с трудом верилось, что он потерял столько людей, но рыцари рубились как одержимые, зная не хуже его, что стены для них – единственное спасение. Вместе с сотней своих тяжелых рыцарей рубился гигант Конрад Тюрингский, выделявшийся за счет роста, бороды и огромного двуручного меча.
Железные латники доказали свою полезность, когда Ландау с Конрадом Тюрингским взяли ворвавшихся в лагерь монголов в клещи и постепенно оттеснили обратно к брешам в стенах. Бились они с праведным гневом, и теперь уже у монголов не было места, чтобы увертываться от их мечей. Бела завороженно смотрел, как тевтонцы загораживают одну из брешей своими конями, прикрывшись от стрел щитами. Но вот Йозеф Ландау получил удар. Его голова склонилась на грудь, а конь прянул в сторону. С минуту ливонец еще держался, но затем, раскинув руки, упал вниз, в утоптанную грязь. Из-под шейных пластин доспеха струилась кровь, хотя раны видно не было. Судя по всему, он медленно задыхался в своей броне, а его тело уже огибали и переступали бегущи