– Одну минутку, моя госпожа, – подал голос Тэмуге.
Слова вырвались из уст как бы сами собой. Сорхатани спешила, а потому в ответ лишь махнула ему – мол, ступай следом – и по лестнице сошла в уединенный переход, ведущий в дворцовые покои. Именно этот ее мимолетный жест и вызвал у Тэмуге вспышку гнева, а вместе с тем и решимости. Терпеть с собой обращение как с каким-нибудь просителем со стороны этой женщины просто недопустимо. И хранитель библиотек бросился вдогонку, черпая силы в присутствии Яо Шу, который тоже подстраивался под его шаг. Воровато оглядевшись на выходе со двора, Тэмуге слегка нахмурился, заметив там по-прежнему бдящего Алхуна.
Сорхатани между тем допустила ошибку: в затененном коридоре она позволила Тэмуге подойти к себе слишком близко. Он попытался ухватить ее со спины за руку, но женщина выдернула пальцы из его потной ладони.
– Что ты хотел, Тэмуге? – бросила Сорхатани. – У меня еще уйма дел утром.
Для слов сейчас вряд ли подходящее время, но Тэмуге, чтобы улучить момент, все же заговорил, одновременно под полой нашаривая нож. Рука отчаянно дрожала.
– Мой брат Чингисхан не захотел бы, чтобы его землями повелевала женщина, – пробормотал он.
В тот момент, когда он вынул нож, Сорхатани напряглась. Дорегене тихонько ахнула и в страхе отступила на шаг. Глаза Сорхатани потрясенно распахнулись. Тэмуге ухватил ее левой рукой, а правую занес, целя в грудь.
И тут запястье ему перехватило с такой силой, что он пошатнулся и ойкнул. Оказывается, его удерживал Яо Шу, взгляд которого был полон ледяного презрения. Тэмуге дернулся, но куда там: стискивает как железной клешней. Сердце от охватившей паники затрепыхалось испуганной птицей.
– Презренная самозванка! – взвизгнул Тэмуге. В углах рта пузырьками вскипала слюна. Он сейчас вряд ли что-то соображал.
– Что ж, Яо Шу, – холодно произнесла Сорхатани. – Получается, ты был прав. – На Тэмуге она даже не взглянула, как будто его здесь и не было. – Извини, что я усомнилась в твоих словах. Но я действительно не думала, что он настолько глуп.
Яо Шу сдавил запястье сильнее, и нож со звоном упал на каменный пол.
– Этот человек всегда был слаб, – сказал советник, встряхнув Тэмуге так, что тот вскрикнул. – Как прикажете с ним поступить?
Сорхатани озадаченно смолкла, и тогда Тэмуге вроде бы опомнился.
– Я последний брат Чингисхана! – зачастил он. – А вы, вы? Кто вы такие, чтобы судить меня? Цзиньский монах и две женщины… У вас и права такого нет!
– Угрозы он не представляет, – продолжал Яо Шу, как будто Тэмуге ничего и не сказал. – Можно отправить его в изгнание, как обычного странника.
– Да, лучше будет его отослать, – дрожащим голосом промолвила Дорегене. Видно было, как ее трясет.
Тэмуге, чувствуя на себе взгляд этих женщин, тяжко вздохнул: его жизнь сейчас всецело в их руках.
– Нет, Дорегене, – рассудила наконец Сорхатани. – Его следует наказать. Он бы к нам снисхождения не проявил.
Она подождала, пока Тэмуге, со сдавленной руганью повозившись в руках советника, утих. Тогда она обернулась к Дорегене, оставляя решение за ней. Но вдова хана лишь качнула головой и ушла с глазами, полными слез.
Тогда Сорхатани повернулась к Яо Шу.
– Отдай его Алхуну, – распорядилась она.
Тэмуге, охваченный внезапным отчаянием, снова задергался, но в железной хватке советника был беспомощен, как ребенок.
– Разве не мы нашли тебя тогда в лесу, монах! – в отчаянии крикнул он. – Я же сам там был! Это же я привез тебя к Чингисхану! Да как ты можешь кланяться этой шлюхе моего племянника!
– Скажи Алхуну, пусть все сделает быстро, – добавила Сорхатани. – Это единственное, на что я могу пойти.
Яо Шу понимающе кивнул, и женщина ушла, оставив их вдвоем. При звуке тяжелых шагов Тэмуге как-то разом поник. Из яркого прямоугольника дверного проема в затененный переход шагнул Алхун.
– Ты слышал? – спросил его Яо Шу.
В полумраке глаза тысячника свирепо блеснули. Одной рукой он ухватил Тэмуге за плечи, чувствуя сквозь ткань хрупкие стариковские кости.
– Слышал, – ответил он. В руке у него был длинный нож.
– Будьте вы оба прокляты, – произнес Тэмуге.
Когда Алхун поволок его обратно на солнце, он заплакал.
На второй день после ночной атаки воины Белы отстроили стены из мешков, дополнительно подперев их сломанными возами и седлами павших лошадей. Лучники теперь стояли на стенах бессменно, но от постоянной жажды люди буквально задыхались. Воды всем хватало лишь на два глотка: один – утром, другой – вечером. Мучились и лошади. Оперев подбородок на грубую холстину мешка, Бела пристально смотрел на монгольскую армию, становище которой расположилось напротив. Уж у врага-то воды вволю: доступ к реке за ним, пей не хочу.
Оглядывая ухабистые просторы, Бела изнывал от отчаяния. Прежние сообщения с севера уже не казались преувеличением. Численность армии у монгольского полководца намного меньше, но она сумела посечь венгров и нагнать ужаса на превосходящую ее силу, явив такую маневренность и такие приемы ведения боя, что Бела сгорал от бессильного гнева и стыда. До самого конца того ужасного дня он с замиранием сердца ждал от врага последнего решительного штурма, но тот почему-то не последовал. А теперь вот Бела оказался в западне, стиснутый в такой массе людей и коней, что не повернуться. Непонятно, почему враг бездействует. Наверное, злорадно созерцает, как медленно, но верно гибнет от жажды венгерский король. Отодвинувшись за пределы полета стрел, монголы не угрожали даже для виду. Такое расстояние до врага вселяло ощущение мнимой безопасности. Хотя из донесений, да и из собственного горького опыта Бела знал, что при желании монголы могут двигаться с немыслимой быстротой.
Краем глаза король заметил, как к нему, прервав разговор со своими рыцарями, направляется Конрад Тюрингский. Тевтонец был без своего стального нагрудника, а потому в глаза отчетливо бросались руки в шрамах и стеганая поддева, засаленная и в грязных пятнах. От рыцаря по-прежнему исходил запах пота и крови. Взор магистра был суров, и Бела, когда тевтонец, подойдя, сдержанно поклонился, не смог заставить себя взглянуть ему в глаза.
– Один из моих людей полагает, что нашел выход из этого положения, – сообщил магистр.
Король недоуменно моргнул. О спасении он, разумеется, истово молился, но не думал, что ответ на свои мольбы услышит из уст бородатого великана, перепачканного запекшейся вражеской кровью.
– И… какой же? – спросил Бела, вставая и под пристальным взглядом рыцаря распрямляя плечи.
– Проще показать наглядно, ваше величество, – ответил Конрад Тюрингский.
Он без слов повернулся и зашагал, проталкиваясь через скопище людей и коней. Беле оставалось лишь идти следом, раздраженно надув щеки.
Расстояние прошли небольшое (дольше было проталкиваться; в одном месте короля чуть не сбила пятящаяся кобыла). Остановились у другой части стены. Магистр указал куда-то рукой.
– Вон там, видите, трое моих людей? – сдержанно спросил он.
Бела поглядел через стену и увидел троих рыцарей без доспехов, но в черно-желтых сюркотах своего ордена. Их было прекрасно видно со стены лагеря, но от глаз врага их прикрывал гребень, идущий отсюда на запад. При виде этого в сердце робко затеплилась надежда. А что, чем черт не шутит…
– Рисковать при дневном свете я бы не стал, но в темноте под прикрытием этого гребня можно проехать даже конным строем. Если повезет и если держать голову пониже, то монголы поутру застанут лишь пустой лагерь.
Бела закусил губу. Покидать пусть и ненадежное укрытие стало вдруг страшно.
– А другого выхода нет? – спросил он.
Магистр сдвинул брови так, что они превратились в сплошную линию:
– Нет. Особенно без воды, а также без большего по размеру лагеря и строительных материалов для возведения стен. Здесь мы набились так тесно, что в случае повторного нападения будем мешать сами себе. Слава Всевышнему, ваше величество, что они еще не поняли нашу уязвимость в полной мере. Господь указывает нам путь, но двинуться мы можем лишь по вашему повелению.
– А если нам тоже пойти на них приступом? В поле мы сможем развернуться?
Тевтонец медленным вздохом смирил свой гнев. Не он осуществлял разведку окрестностей вокруг Шайо. Его люди не могли предвидеть, что всего в паре миль вниз по течению есть брод. Вина за чудовищные потери лежит целиком на короле, а не на рыцарях. Единственное, что мог сейчас сделать магистр, – это сохранять спокойствие.
– Ваше величество, мои рыцари готовы биться за вас до гробовой доски. Остальное же войско, вы сами это видите, – просто напуганные люди. Используйте этот шанс, данный нам Богом, и уйдем из этого проклятого лагеря. Я найду другое место, откуда можно будет нанести скотоводам решительный удар и отомстить. Про ту резню забудьте. Одна неудача еще не означает поражения в войне.
Король Бела стоял, безостановочно крутя на пальце перстень. Конрад Тюрингский нетерпеливо ждал, и наконец король кивнул:
– Хорошо. Как только стемнеет, мы выходим.
Магистр зашагал прочь, отдавая приказы тем, кто вокруг. Подготовку к отступлению он брал на себя, надеясь лишь, что никто из монгольских лазутчиков не подберется в эту ночь к ним чересчур близко.
Как только сумерки сгустились, Конрад Тюрингский приказал покинуть лагерь. Последние часы прошли в обматывании конских копыт тряпьем, хотя земля и без того была достаточно мягкая. Рыцари-тевтонцы наблюдали за теми, кто первым выберется во тьму и поведет под прикрытием возвышенности коней, с замиранием сердца ожидая окрика врага. Но окриков не было, а значит, следовало двигаться, и двигаться быстро. При свете луны рыцари последними покинули опустевший лагерь.
Вдалеке мерцали костры монголов, и Конрад Тюрингский устало улыбнулся, представив, как они увидят утром, что лагерь опустел. Королю магистр сказал правду. Потери удручающие, но не все так безнадежно. Если в результате они найдут подходящее поле для битвы, даже это будет лучше, чем умирать от жажды за стенкой из мешков.