На глазах у магистра ночной мрак поглощал массу людей, что прошла вперед. Первые мили они двигались в мучительном ожидании, но, когда лагерь оказался далеко позади, общий строй растянулся в бесконечную унылую цепь. Те, кто попроворнее, обгоняли раненых, больных и медлительных. Даже рыцари испытывали пламенное желание уйти от монголов как можно дальше.
Об ударах, полученных тевтонским магистром во время боя, тело напоминало тупой болью. От попавших в доспехи стрел по коже расплылись цветастые пятна синяков. Кровь уже была и в моче. Конрад Тюрингский раздумывал над тем, что довелось увидеть, и выводы напрашивались самые неутешительные. Была еще одна причина сохранить венгерское войско для новой битвы. Если сообщения с севера соответствуют действительности, то это, в сущности, последняя армия между Венгрией и Францией, у которой есть шанс остановить монгольское нашествие. Сама эта мысль ужасала. Магистр и не думал, что когда-нибудь столкнется с подобной угрозой. Порвать монголов в клочья должны были уже русские князья, однако им этого не удалось, а города их оказались сожжены.
Надо будет все описать в реляции французскому королю Людовику, с горечью подумал магистр. Более того, убедить папу и императора Священной Римской империи отложить свою междоусобицу хотя бы временно: пока не разбит общий враг, ни один из них не может чувствовать себя в безопасности. Конрад Тюрингский, покачав головой, тряхнул поводьями, подгоняя коня. Где-то впереди скакал со своими гвардейцами король Венгрии. В такую годину нужен более сильный монарх, но судьба распорядилась иначе. После первой проигранной битвы раскисать нельзя. Тевтонский магистр и раньше терпел поражения, но всегда возвращался, чтобы послать души своих обидчиков прямиком в ад.
Начинало светать. Какое расстояние войско покрыло за ночь, можно было лишь гадать. Магистр смертельно устал. Запас воды давно иссяк, в горле першило от сухости. Как только развиднеется, надо найти реку или хотя бы ручей, чтобы напоить людей и лошадей. Наклонив голову, магистр ласково похлопал своего коня по шее, бормоча что-то утешительное. Если Бог даст, монголы спохватятся не раньше, чем утро перерастет в день. Он улыбнулся, представляя, как они в напрасной уверенности ждут, что жажда доконает венгров. Ждать им придется долго.
В голове крутились мысли о том, что необходимо сделать, а свет зари тем временем из серебристого сделался бледно-золотым. Самое насущное сейчас – найти источник воды и всем утолить жажду. Стоило об этом подумать, как губы непроизвольно чмокнули, и магистр сплюнул загустевшую слюну.
Солнце осветило землю, когда Конрад Тюрингский по правую руку от себя различил темную линию. Вначале показалось, что это деревья или что-то вроде горной гряды. Но через секунду-другую туманные очертания обрели четкость, и тевтонец, натянув поводья, застыл.
Вдоль тропы с луками на изготовку выстроились монгольские всадники. Магистр хотел было сглотнуть, но от сухости лишь поперхнулся. Взгляд прошелся по растянувшейся цепочке людей. О боже, нет даже герольда, который протрубил бы в рог! Лишь несколько ехавших рядом рыцарей остановились, понимающе глядя на своего предводителя.
На минуту мир, казалось, замер. Конрад Тюрингский прочел про себя молитву, внутренне приготовился и принес покаяние. Он в последний раз поцеловал свой перстень с частицей святой реликвии. Пришпоривая коня, он вынул меч – и, словно по этому сигналу, взмыла туча стрел, воющих, словно волки. Монголы галопом устремились на тонкую изломанную цепь отступающих солдат, и началась кровавая потеха.
Возвратившись в Венгрию, Байдар с Илугеем застали Субудаевы тумены за отдыхом. Лица всех воинов светились победным торжеством, а возвращение своих они встретили барабанным боем и ревом рогов. В стане Субудая было известно, какую лепту внес Байдар в общую победу, и в расположенном на берегу Дуная стане его чествовали как героя.
Несколько дней, как водится, ушло на неспешное, тщательное разграбление и разорение Буды и Пешта, благо города эти были богатые, бери что душе угодно. Байдар из любопытства проехался по полусожженным улицам, где раскаленные стены строений лопались, превращаясь в каменные завалы. Король Бела хоть и спасся бегством, но его войско разгромлено наголову, а потери не поддаются счету. Субудай послал специальных учетчиков, которые привезли мешки с отрезанными ушами. Говорят, убитыми насчитали тысяч шестьдесят, если не больше. Дальше на запад в заведенном порядке уже отправились разведчики, ну а пока на лето тумены могли сделать в великом походе перерыв: восстановить силы, вдоволь наесться жирного мяса, запивая его захваченным на здешних виноградниках вином.
К Гуюку и Мунке Субудай отрядил гонцов. Фланговые броски можно было закончить и снова собраться воедино, чтобы затем сообща продолжить победный рывок к морю.
Бату сам смотрел, как отъезжают нарочные, а потому удивился, когда вскоре один из его людей доставил весть, что два тумена уже близятся с юга. Для того чтобы приказ орлока достиг братьев, еще рановато. Странно. Бату позвал Байдара, и они вместе выехали из стана встречать героев.
Стяги Гуюкова тумена они заметили одними из первых. Бату рассмеялся и пришпорил лошадь, устремляясь галопом через травянистый дол. Столько историй им предстояло рассказать, столько всего вспомнить на совместных пирушках – просто дух захватывает! Поначалу ни он, ни Байдар не обратили внимания на то, что лица подъехавших воинов мрачны. Духа веселья и радости в туменах Гуюка и Мунке почему-то не было. Особенно мрачным выглядел Гуюк: Бату его таким и не видел.
– В чем дело, брат? – спросил он. Улыбка сошла с его лица.
Гуюк повернул голову, и стало видно, что глаза у него красные, а веки набрякли.
– Хан умер, – ответил сын Угэдэя.
– Твой отец? – изумленно переспросил Бату. – Но как? Он же еще такой молодой…
Гуюк посмотрел исподлобья, а затем выдавил:
– Сердце. Мне нужно к Субудаю.
Бату с Байдаром поехали рядом. Байдар всю дорогу был бледен и задумчив. Своего отца он знал лучше других и теперь боялся, что бок о бок с ним скачут не родичи и друзья, а уже, может статься, враги.
Все вместе они въехали в Буду и по разоренным улицам направились к королевскому дворцу, где расположился Субудай. Командиры минганов должны были позаботиться о размещении и пропитании вновь прибывших. Четверо темников спешились у главных ворот. Мимо караульных они прошли без остановки. Телохранители орлока посмотрели на них лишь мельком и предпочли осторожность буквальному следованию приказу.
Сейчас Гуюк шествовал чуть впереди остальных, а Бату шагал за его правым плечом. Субудай находился в пустой танцевальной зале. Сюда притащили огромный трапезный стол, на котором сейчас была расстелена карта и лежали какие-то бумаги. Орлок увлеченно беседовал с Джебе, Чулгатаем и Илугеем. Военачальники вдумчивыми кивками сопровождали движения Субудая: орлок клал монеты в те места, где, видимо, должны на местности располагаться тумены. Бату окинул сцену беглым взглядом и про себя улыбнулся. Вот она, встреча молодости и старости, и впервые Бату мог уверенно предсказать ее исход.
Субудай поднял глаза на четверых военачальников, с гулким эхом идущих по залу. Заметив суровое выражение их лиц, он нахмурился и сделал от стола шаг в их сторону.
– Я вас еще не вызывал. – По обыкновению, Субудай смотрел на Бату, но, когда голос неожиданно подал ханов сын, Субудай удивленно перевел взгляд на Гуюка.
– Орлок, – сказал Гуюк. – Отец мой мертв.
Субудай прикрыл глаза и стоял какое-то время с окаменевшим лицом. Затем он кивнул, медленно и молча.
– Прошу садиться, – сказал он после паузы.
Непререкаемость авторитета орлока сидела во всех так глубоко, что четверо военачальников как по команде выдвинули из-за стола стулья. Один лишь Бату намеренно не спешил, желая удержать тот напор, с каким они сюда явились. И снова первым заговорил Субудай.
– Это было… сердце? – задал он вопрос.
Гуюк вздохнул:
– Так ты знал? Да, сердце.
– Я присутствовал, когда он говорил об этом своему брату Чагатаю, – ответил Субудай и посмотрел на Байдара, к которому сейчас обернулся и Гуюк.
– Я ничего не знал, – холодно сказал Байдар.
Тогда Гуюк поглядел на Субудая, но тот продолжал смотреть на Байдара, пока молодой темник не заерзал от неловкости.
Сотни мыслей и слов рвались у Субудая с языка, но он усилием воли себя сдержал.
– Что теперь ты собираешься делать? – спросил он Гуюка, с интересом ожидая ответа.
Все, что еще оставалось в нем от юноши, исчезло в одночасье. Перед орлоком сидел ханский наследник, понимавший свое предназначение. Хочет того сам Гуюк или нет, но на его плечах теперь лежит новое бремя.
– Я наследник своего отца, – молвил Гуюк. – И должен возвратиться в Каракорум.
Субудай снова взглянул на Байдара. Как бы ни хотелось промолчать, но задать этот вопрос он обязан.
– Ты осознаешь угрозу, исходящую от твоего дяди? Ведь он тоже претендует на ханство.
На зардевшегося Байдара никто из присутствующих не посмотрел.
Гуюк, задумавшись, слегка наклонил голову. Субудаю нравилось, что прежде, чем дать ответ, он взвешивает свои слова. Это не тот прежний, простоватый молодой человек, уже нет.
– Сообщение ямской гонец доставил мне месяц назад, – сказал Гуюк. – У меня было время поразмыслить. Я потребую, чтобы тумены принесли мне клятву прямо здесь.
– С этим, пожалуй, придется повременить, – рассудил Субудай. – Когда управимся здесь с делами, ты созовешь весь народ, как это сделал твой отец.
Байдар снова заерзал, но его проигнорировали. Положение его было таким, что не позавидуешь, но ему отчаянно хотелось вставить свое слово.
– Я могу отдать тебе четыре тумена, себе оставлю только три, – сказал Субудай. – Чтобы удержать ханство за собой, ты должен располагать силой. На поле Чагатай сможет выставить не больше двух, от силы трех туменов. – Холодным взглядом он смерил Байдара. – Сына Чагатая я тебе настоятельно советую оставить здесь, со мной, чтобы он не метался между своим двоюродным братом и отцом. – Он горько улыбнулся. – Так ведь, Байдар? Ты уж меня извини.