Тот открыл было рот, но не нашелся что сказать. Тогда вместо него заговорил Бату. Глаза Субудая прищурились, а челюсти сжались, выдавая напряжение.
– Чагатай-хана ты знаешь лучше всех нас, за исключением его сына Байдара, – начал Бату. – Как, по-твоему, он поступит, когда новость дойдет до него?
Отвечая, Субудай не сводил глаз с Гуюка. Каждое слово он из себя словно выдавливал:
– Если у него достанет безрассудства, он поведет свои тумены на Каракорум.
– Если достанет, то понятно, – кивнул Бату, явно довольный вызванным замешательством. – А что произойдет, когда Гуюк-хан возвратится домой?
– Чагатай или начнет переговоры, или будет драться. Что у него на уме, не знает никто. – Сцепив на столешнице руки, он доверительно подался к Гуюку. – Поверь мне, Чагатай-хан не так грозен, как может казаться.
Он как будто хотел сказать что-то еще, но поджал губы и стал ждать. Решение сейчас обсуждалось не военное. Бату едва сдерживал злорадную ухмылку, глядя на растерянность орлока.
Среди общего гнетущего молчания Гуюк покачал головой:
– Если ты предлагаешь мне положиться на одно лишь твое заверение, орлок, то я лучше поведу тумены домой. Все тумены. – Он оглянулся на Джебе и Чулгатая, но оба пожилых воина в обсуждении не участвовали. Во всем, что касалось войны, авторитет Субудая был непререкаемым. Но это был не военный вопрос.
Субудай тяжело вздохнул:
– У меня на столе новые карты с землями, о которых раньше у нас не слагали даже легенд. А теперь они вот, уже в двух шагах. До города Вена остается пройти всего сто миль на запад. Дальше лежит родина тамплиеров. К югу – страна Италия. Там, в горах, у меня уже действуют разведчики, намечают направления следующего броска. Это ведь дело всей моей жизни, Гуюк. – Он предпочел умолкнуть, чем униженно просить, когда наткнулся на жесткий взгляд Гуюка.
– Мне понадобятся все тумены, орлок Субудай. Все.
– Хорошо. Но оборванная пехота тебе ни к чему. Оставь мне хотя бы ее с двумя туменами, и я продолжу путь.
Гуюк протянул руку и положил ее Субудаю на плечо. Жест еще месяц назад просто немыслимый.
– Ну подумай, Субудай, как я могу тебя оставить? Тебя, главного военачальника самого Чингисхана? Да еще когда ты мне так нужен? Нет, ты идешь со мной. Ты ведь знаешь, позволить тебе остаться я не могу. А сюда ты вернешься через год, когда наступит мир.
Субудай вновь взглянул на Байдара, на этот раз с тоской и болью. Тот предпочел смотреть куда-то в сторону. При взгляде на Бату глаза орлока блеснули.
– Я действительно стар, – промолвил Субудай. – А ведь стоял я у самого истока, когда еще сам Чингисхан был молод. Сюда я больше не вернусь. Я разговаривал с пленниками. От океана нас уже ничто не отделяет. Ничто, Гуюк, ты понимаешь это? Мы почти дошли. Мы видели их хваленых рыцарей. Перед нами они бессильны. Если продвинемся еще чуть-чуть, эта земля будет наша на все времена, от моря до моря. Ты сознаешь это? На века, на десять тысяч лет! Ты можешь такое хотя бы представить?
– Это не важно, – тихо ответил Гуюк. – Родина – там, где все началось. И за здешние земли те, свои, я потерять не могу. Не вправе. – Руку он убрал, а голос его оставался незыблем. – Я буду ханом, орлок Субудай. И подле меня должен быть ты.
Субудай поник на своем стуле, совершенно опустошенный. Даже Бату неловко было смотреть на него. Орлока как будто подменили.
– Твое слово. Буду готовиться к возвращению.
Чагатай стоял, наблюдая восход солнца над рекой. Комната была уже пустая, без мебели; опустел и сам дворец, лишь кое-где слуги заканчивали уборку покоев. Чагатай не знал, вернется ли когда-нибудь сюда снова, и при мысли об этом ощутил боль утраты. В эту минуту послышались шаги. Обернувшись, он увидел покрытую шрамами физиономию своего верного Сунтая.
– Время, мой повелитель хан, – сказал Сунтай.
Взгляд слуги упал на скомканный клочок пергамента, зажатый у хозяина в руке и со дня вручения читаный-перечитаный сотни раз.
– Да, время, – кивнул Чагатай.
Напоследок он еще раз полюбовался на знакомый вид: в лучах восходящего солнца с речной глади взлетали гуси. Он смотрел на золотой шар над горизонтом, почти не жмурясь.
– В Каракоруме я окажусь за месяцы до него, – задумчиво рассудил Чагатай. – Народ принесет мне клятву верности, ну а когда он вернется, войны не миновать. Если только мне не уподобиться любимому брату Угэдэю. Как думаешь, Сунтай, Гуюк в обмен на жизнь примет мое ханство? Ну посоветуй же что-нибудь своему господину.
– Почему бы и не принять, мой повелитель. Ты же так поступил.
Чагатай улыбнулся. Впервые за долгие годы он ощущал себя в ладу со всем миром.
– Может статься, я таким образом готовлю беду в будущем – себе или Байдару. Ведь я сейчас вынужден думать и о его жизни. Клянусь Небом, если бы Гуюк умер во сне, путь передо мной был бы чист! А я вот, увы, по собственной воле отправил к нему сына в заложники…
Сунтай хорошо знал своего хозяина. Продолжая угодливо улыбаться, он подошел к нему со спины:
– Может, Гуюк так и считает, а с ним и орлок Субудай, но останется ли этот самый заложник твоей верной рукой? Ведь мир изменчив.
Чагатай пожал плечами:
– У меня есть и другие сыновья. Награда слишком велика, чтобы поступаться ей ради кого-то одного. Байдару придется выбираться самому. В конце концов, Сунтай, я дал для его тумена своих лучших воинов. Таких, равных которым нет во всей державе. Если с ним случится непоправимое, я буду по нему скорбеть, но судьба человека в его руках.
Чагатай не обратил внимания, что вместо обычных сандалий на Сунтае сегодня мягкие цзиньские туфли. Последнего шага своего слуги он не расслышал. А лишь почувствовал, как шею что-то ужалило, и, поперхнувшись, в изумлении протянул руку к горлу. Что-то было не так. Когда Чагатай оторопело отвел ладонь, та оказалась в крови. Хотел что-то сказать, но вместо голоса из багряной полоски на шее вырвался лишь булькающий хрип.
– Говорят, клинок кирпана так остер, что смерть от него почти безболезненна, – сказал за спиной Сунтай. – Возможности спросить, так ли это, мне никогда не выпадало. Не зря, видимо, название ножа переводится как «рука милосердия».
Слуга подался ближе. Губы Чагатая шевелились, но единственным звуком было все то же тихое бульканье. Тогда Сунтай отстранился, давая хозяину беспрепятственно упасть на колени, по-прежнему хватаясь за горло.
– Рана смертельна, мой повелитель. Ты уж наберись терпения. Смерть не заставит себя ждать.
Голова Чагатая бессильно упала на грудь. Окровавленная правая рука легла на рукоять висевшего на бедре меча, но вынуть его уже не было сил. Обнажился лишь мягко поблескивающий краешек.
– Мне было велено при возможности кое-что передать, мой повелитель. Слова я запомнил. Ты меня еще слышишь?
Чагатай упал на пол. Где-то в коридоре раздался тревожный крик. Сунтай нахмурился при мысли о том, что сейчас последует.
– Послание от Угэдэй-хана, – торопливо заговорил он. – И передать его надлежит в момент твоей смерти: «Это не месть, Чагатай. Это ради моего сына. Я более не тот, кто позволяет тебе жить. Моя рука, разящая из недосягаемой дали, не даст тебе стать ханом». Ну вот. – Сунтай вздохнул. – Твоим слугой, мой повелитель, я на самом деле никогда не был, хотя хозяин из тебя очень даже неплохой. Покойся с миром.
В эту секунду в комнату с шумом ворвались телохранители, на ходу выхватывая мечи. Рядом со своим господином они застали его слугу Сунтая, который, стоя на коленях, что-то шептал ему на ухо. Он так и стоял до последнего мгновения, и под занесенными мечами лицо его оставалось спокойным.
Ясным холодным утром Субудай сел на лошадь и огляделся. На синем небе не было ни облачка. Семь туменов из лучших в народе воинов ждали команды выступать. За ними на многие мили тянулся тяжело груженный обоз. Рядом за спиной гарцевали в седлах военачальники – некоторые совсем еще молодые, но орлок уже сумел показать им их силу. Гуюк, несмотря на свои недостатки, станет ханом, пожалуй, более славным, чем его отец, ведь он кое-чему научился во время похода. Понявший многое Байдар будет определенно лучше своего отца. Толуй мог бы гордиться Мунке. Субудай вздохнул. Он знал, что такую армию ему больше никогда не возглавить, не повести за собой в поход. Уже подкрадывалась старость, и усталость брала свое. Он-то все думал, что будет вечно вот так скакать рядом с молодыми, ан нет. Соблазн дойти до моря занес его в такую даль от дома, что трудно представить. А когда Гуюк повелел остановиться, в ушах прошелестел шепоток смерти: «Все, конец». Субудай смотрел по сторонам, представляя себе города с парящими золотыми шпилями. Он знал их по именам, но увидеть так и не увидел: Вена, Париж, Рим.
Дело сделано, жребий брошен. Багатур знал, что станет драться, если Чагатай дерзнет покуситься на Угэдэево ханство. Быть может, это и будет та самая последняя битва, которую увидят его глаза. Вместе с наследником во всем своем грозном великолепии он выедет на поле, и Чагатай поймет, отчего Субудая Багатура главным своим военачальником назначил сам Чингисхан.
Мысль об этом на миг окрылила, а вместе с тем поднялась и опустилась рука Субудая. Тотчас у него за спиной пришли в движение тумены, отправляясь в путь длиной в пять тысяч миль, – путь, что наконец приведет их домой.
Прогуливаясь по длинной крытой галерее, Сюань поглядывал в окна. Изо всех окон открывался примерно один и тот же вид на Ханчжоу со змеящейся к бухте рекой. С той поры, как Сюань попал в сунские земли, его довольно часто перевозили с места на место, словно не зная, как с ним поступить. Иногда, хотя и редко, ему разрешали поплавать под парусом по реке, а дважды в год он виделся со своими женами и детьми – все время в неспокойных людных местах, с доглядывающими со всех сторон сунскими должностными лицами.
Галерея шла вдоль очередного ведомственного здания. Сюань развлекался тем, что соразмерял свои шаги так, чтобы левой ногой всякий раз попадать в пятнышко света на каменном полу. Особых ожиданий на предстоящую встречу он не возлагал. За истекшие годы цзинец понял, что сунским чиновникам нравится демонстрировать свою власть над ним. Уже бессчетное количество раз его вдруг ни с того ни с сего в срочном порядке вызывали в какое-нибудь присутственное место, а по прибытии оказывалось, что столоначальник здесь никоим боком не связан с двором. В двух случаях, помнится, сунские крючкотворы приводили с собой своих любовниц или детей, чтобы те видели, как они деловито суетятся с какими-то разрешениями на выдачу Сюаню скромного денежного содержания, – этакие пупы земли. На самом же деле находиться там ему вовсе было незачем: им просто хотелось показать разинувшим рты подчиненным или домочадцам самого Сына Неба, цзиньского императора.