А потому Сюань немало удивился, когда сопровождающая его стайка чиновников не увязла, как обычно, в разветвлениях коридоров. Впереди лежали кабинеты более высокого начальства, и Сюань ощутил первую искорку волнения, когда они, не сбавляя шага, начали углубляться все дальше и дальше. Открывалось все больше дверей, где за столами корпели писцы и чиновники всех мастей (но рангом явно повыше), чутким ухом и взглядом провожая нежданную процессию. В душе Сюаня затеплилась надежда. Сколько раз она его уже обманывала! Все его послания оставались без ответа, но он все равно продолжал писать их каждый день.
Несмотря на напускное спокойствие, сердце Сюаня учащенно забилось, когда двое слуг с поклоном открыли двери в приемную сановника, ведавшего назначением чуть ли не на все чиновные должности в Ханчжоу. Имя Сун Кима совпадало с названием правящей династии, хотя из своих источников Сюань знал, что человек он незнатный. Будучи лицом, отвечавшим за выдачу Сюаню денежных сумм на содержание скромного двора, Сун Ким за годы получил от Сына Неба гору писем и прошений. И ни на одно из них не ответил.
Слуги объявили о появлении цзиньского государя и, расступившись, почтительно замерли с опущенными головами. Сюань зашел в приемную, приятно удивленный, что перед ним наконец распахнулись ее двери. Сун Ким, можно сказать, окружил себя роскошью, скульптуры и картины здесь отвечали весьма взыскательному вкусу. Сюань улыбнулся невзначай мелькнувшей мысли: а не похвалить ли что-нибудь из коллекции Сун Кима? Глядишь, гнусный щелкопер подарит ему понравившуюся вещь. Хотя об этом стыдно и думать. Воспитание не позволяло Сыну Неба опуститься до такого, несмотря на обстоятельства, в которых он оказался.
Пока секретари засеменили докладывать о его прибытии, Сюань взялся неторопливо переходить от одной картины к другой, намеренно не задерживаясь на одном месте подолгу. Чего-чего, а времени у него было в избытке, а Сун Ким наверняка заставит себя ждать.
К его удивлению, Сун Ким вышел из кабинета почти тотчас. Сюань чуть склонил голову и удостоился столь же скупого кивка со стороны сановника. С обычной своей сдержанностью Сын Неба сказал пару вежливых фраз, не выдавая растущего нетерпения.
Наконец Сюаня провели во внутреннее помещение, куда тут же подали чай. Сюань сел поудобнее и стал ждать.
– Сын Неба, у меня для вас необычайные новости, – сообщил Сун Ким. Человек он был очень старый, седой, с морщинистой кожей, но скрыть своего волнения не сумел. Сюань приподнял бровь с таким видом, словно сердце с каждой секундой не колотилось все сильней. Надо было разыгрывать спокойствие.
– Сын Неба, монгольский хан мертв, – выговорил Сун Ким.
Сюань улыбнулся, затем усмехнулся, смутив старика.
– И это всё? – спросил он с горечью.
– Я, признаться, думал… Вынужден перед вами извиниться, Сын Неба, но я полагал, что новость вызовет у вас великую радость. Раве она не означает конец вашим мытарствам? – Сун Ким недоуменно пожал плечами и сделал еще одну попытку: – Ваш враг мертв, государь. Хана больше нет.
– Я не хотел вас оскорбить, досточтимый Сун Ким. Я пережил уже двоих монгольских ханов, и новость эта в самом деле отрадна.
– Тогда… я не понимаю. Разве это не переполняет ваше сердце счастьем?
Сюань пригубил чай, который действительно был превосходным.
– Счастьем? – вежливо переспросил он. – Вы не знаете их так, как я. Своего правителя монголы долго не оплакивают. Они тут же провозгласят ханом кого-нибудь из его сыновей и станут искать новых врагов. Когда-нибудь, досточтимый Сун Ким, они придут и сюда, в этот город. К той поре я, вероятно, по-прежнему буду томиться у вас в плену. И смотреть из этих самых коридоров, как их полчища прибывают под ваши городские стены.
– Помилуйте, Сын Неба! Вы императорский гость, а ни в коем случае не пленник. Вы не должны говорить такое.
Сюань нахмурился и аккуратно поставил пиалу.
– Гость может гулять там, где ему вздумается. Гость может ездить верхом без надзора караульных. Будем честны друг с другом, досточтимый Сун Ким.
– Прошу прощения, государь. Я надеялся обрадовать вас, а не опечалить.
– Будьте уверены, вы вызвали в моем сердце и радость и печаль. А теперь, если только вы не желаете обсудить со мной мои прошения, я бы хотел возвратиться в свои покои.
Сановник склонил голову:
– К моему великому сожалению, удовлетворить ходатайство о встрече с вашими солдатами я не могу. Подобные просьбы превосходят мои скромные полномочия.
Сюань поднялся с горестно-надменной улыбкой:
– Что ж, ладно. Но когда сюда явится новый хан, солдаты вам понадобятся, сильные и годные к сражению. Понадобятся все до единого.
Теперь улыбнулся уже Сун Ким. Город Ханчжоу был древним и прекрасно укрепленным. От бывших цзиньских земель он лежал вдалеке. Сама мысль об армии, появившейся у его стен, вызывала разве что усмешку.
Третий сын Чингисхана пробыл великим ханом всего двенадцать лет, с 1229 по 1241 год. В ту пору, когда монголы, покорив восток Европы, уже готовы были захлестнуть Запад, смерть Угэдэя стала одной из главных поворотных точек истории. Западная Европа не выстояла бы против завоевателей. Средневековые замки пугали их не больше, чем обнесенные стенами цзиньские города, а на поле боя монголы, наносившие стремительные удары, были практически непобедимы. Не будет преувеличением сказать, что будущее Запада изменилось в тот момент, когда остановилось сердце Угэдэя.
Известно, что Угэдэй был сравнительно молод и пережил своего отца всего на четырнадцать лет. Мы не знаем, для чего построил Каракорум сын Чингисхана, не только презиравшего города, но и всю свою жизнь демонстрировавшего, сколь ненадежны их укрепления. Тем не менее Угэдэй возвел столицу империи. До нас дошли описания Каракорума – например, свидетельства христианского монаха Гийома де Рубрука. Серебряное дерево действительно существовало, как и языческие храмы, мусульманские мечети и по крайней мере одна несторианская церковь.
Сложно понять, зачем Угэдэй вообще затеял это строительство. При сопоставлении фактов напрашивается одно из возможных объяснений: по натуре он был чем-то схож с Сесилом Родсом – человеком, страдавшим сердечным недугом с шестнадцати лет. Прежде чем скончаться от сердечного приступа в свои сорок восемь, Родс построил целую империю в Африке. Он был одержим желанием оставить в этой жизни след, понимая, что времени ему на это отпущено немного. Видимо, Угэдэю была присуща такая же одержимость целью, которую необходимо достигнуть во что бы то ни стало, причем в сжатые сроки.
Второй вопрос: почему он по структуре и даже внешне уподобил свою столицу цзиньским городам, которые на его глазах не раз сжигались дотла? Здесь, вероятно, сказывается влияние Яо Шу. Советник с таким именем у Угэдэя действительно был, хотя герой моей книги соединил черты двух китайских монахов-буддистов той поры (повествование о нем еще не закончено). А вот и еще один исторический факт: обеспокоенный пристрастием хана к вину Яо Шу однажды показал Угэдэю, как вино способно разъесть изнутри железную бутыль. Правда и то, что Угэдэй согласился вдвое уменьшить количество ежедневно выпиваемых чаш, распорядившись при этом изготовить чаши вдвое большего размера. Буддистские советники постепенно приобщили монгольский двор к китайской культуре, оказывая влияние на каждого из ханов. В результате цзиньские города, которые Чингисхану сопротивлялись до последнего, со временем открыли свои ворота перед его внуком Хубилаем.
«Три мужских игры» (Наадам) в Монголии – это борьба, скачки и стрельба из лука. На самом деле такие состязания возникли гораздо раньше времен Чингисхана, хотя тогда вместе с состязаниями устраивались ярмарки, где не только торговали, но и сватали невест, проводили гадания и играли в азартные игры. Теперь Наадам – это популярный фестиваль. В стрельбе из лука и скачках участвуют также и женщины (борьба – единственный вид троеборья, оставшийся исключительно за мужчинами). Описание соревнований по стрельбе соответствует действительности. Дистанция до мишени составляет примерно сто шагов, а лучники соревнуются десятками, или арбанами (самое мелкое подразделение армии Чингисхана). Каждому лучнику выдается по четыре стрелы, а оценивается не число индивидуальных попаданий, а количество пораженных мишеней. Примечательно, что во главу угла здесь ставится «работа в команде», то есть этот вид спорта восходит к боевому мастерству, имевшему жизненно важное значение в армиях Чингисхана.
Скачки на фестивале, длящемся три с лишним дня, – это состязание на выносливость. Именно выносливость делала ханские армии такими мобильными. Это же качество больше всего ценилось и в лошадях, а вовсе не скорость, для которой требуется особое сложение и тренировка.
Я взял на себя смелость включить в программу описываемых мной состязаний бег на длинную дистанцию. О нем в исторических источниках не упоминается, но такое состязание вполне могло иметь место. Отдельные виды спорта и сейчас исчезают из программы игр – как, например, в современные Олимпийские игры с 1900 по 1920 год входили состязания по перетягиванию каната, в которых Британия, между прочим, дважды побеждала.
Есть мнение, хотя и довольно спорное, что Чингисхан оставил завещание. Во всяком случае, документ до нас не дошел. Если завещание было устным, то неизвестно, произнес ли его Чингисхан на смертном одре или заблаговременно. Одни источники утверждают, что Чингисхан умер почти мгновенно, другие – что он угасал постепенно, на протяжении дней, после падения или раны. Перед смертью он вполне мог разделить свои владения между сыновьями. Считается, что Чингисхан пожелал отдать обширное ханство Чагатаю, Толуй получил во владение исконные земли монголов, Угэдэю, как главному наследнику, достались северные цзиньские территории, а также все, что в будущем завоюет он сам. Этот раздел я отдал в руки Угэдэя, отчасти потому, что вне зависимости от воли отца его выбор был окончательным. Если бы Угэдэй казнил Чагатая, генеалогическая линия правителей той части империи была бы совершенно другой.