– Скорее всего, – согласился Субудай, знавший беспощадность хана, как никто другой. – Будь Чагатай глупцом, я бы с тобой согласился. И если бы он ничего подобного не ожидал, это могло бы сработать. Я бы сам попросил тебя проверить, да только это верная смерть. Чагатай к такому выпаду готов, уж поверь мне. Любая группа вооруженных людей уже на подступах к его тумену наткнется на частокол из обнаженных клинков и готовых к атаке воинов. Мысль об убийстве он вынашивает каждый день, поэтому и сам опасается того же.
– В нашем распоряжении людей достаточно, чтобы до него дотянуться, – заметил Хасар, хотя уже не так уверенно.
– Возможно. Если бы перед нами встали только его десять тысяч, мы бы, пожалуй, и впрямь могли до него дотянуться. Но я думаю, что это число теперь значительно возросло. В какую бы игру ни играл Угэдэй, он дал своему брату два года на нашептывания и раздачу обещаний. Без грозной тени хана мы все были вынуждены править подвластными нам землями, действуя так, словно все зависит только от нашей воли. И что же? Лично я поймал себя на мысли, что мне это нравится. А вы разве не ощутили то же самое? – Субудай оглядел своих собеседников. – Нет, – покачав головой, усмехнулся он, – нападать на Чагатая мы не будем. Держава разваливается, но теперь не на племена, а на тумены, объединенные не кровным родством, но своими командирами. И моей целью является предотвратить междоусобную войну, а не стать искрой, от которой она разгорится.
Хасар уже растерял свой пыл и теперь лишь недовольно кривился.
– Тогда мы опять возвращаемся к тому, как нам оберечь Угэдэя, – высказался он.
– Более того, – продолжил его мысль Субудай, – мы возвращаемся к тому, как сберечь для него достаточно народу, которым он сможет править. Надеюсь, Хасар, ты не ожидаешь от меня на этот счет мгновенного ответа. Ведь можно победить и увидеть Угэдэя с девятихвостым знаменем, но при этом Чагатай уведет с собой половину войска и половину державы. Сколько, по-вашему, времени пройдет, прежде чем уже два хана со своими армиями сойдутся друг с другом на поле сражения?
– Ты все ясно изобразил, Субудай, – откликнулся Хачиун. – Но мы не можем просто сидеть и ждать непоправимого.
– Не можем, – кивнул Субудай. – Ладно. Знаю я тебя достаточно, а потому скажу. Джелме сейчас ведет разговор с двумя военачальниками, которые могут оказаться преданы Чагатаю. Я буду знать больше, когда обменяюсь с ним посланиями. Встречаться с ним в открытую я не могу, – это, Хасар, как раз о той игре с шушуканьем, которую ты презираешь. Нельзя сделать ни одного опрометчивого шага, настолько высоки ставки.
– Может, ты и прав, – промолвил Хасар задумчиво.
Субудай проницательно поглядел на родича хана:
– Хасар, мне надо заручиться также твоим словом.
– Насчет чего?
– Насчет того, что ты не будешь действовать по собственному почину. Да, это так: Чагатай что ни день совершает поездки, но он никогда не отдаляется от своих воинов. Можно, как ты говоришь, попробовать поставить лучников и застрелить его из укрытия, но, если эта затея сорвется, рухнет все, что созидал твой брат и за что отдали жизни столь многие из твоих друзей. Пламенем будет охвачена вся держава, Хасар.
Хасар поглядел на полководца, который словно читал его мысли. И как он ни пытался сохранять хладнокровие, виноватое выражение лица увидели все. Не успел он ответить, как Субудай заговорил снова:
– Слово, Хасар. Все мы желаем одного и того же, но я не могу ничего рассчитать наверняка, пока не буду знать, как поведешь себя ты.
– Я даю его тебе, – мрачно потупился Хасар.
Субудай кивнул с таким видом, будто речь шла о чем-то второстепенном.
– Я буду держать вас всех в курсе дел. Видеться часто мы не сможем: в стане полно соглядатаев, поэтому сообщения будут посылаться с надежными нарочными. Ничего не записывайте и с сегодняшнего дня не упоминайте больше имени Чагатая. Зовите его Сломанным Копьем. Знайте, что сообщения так или иначе дойдут.
Субудай легко поднялся на ноги и поблагодарил Хачиуна за гостеприимство.
– Мне пора. Надо узнать, что они там посулили Джелме за его поддержку.
Чуть склонив голову, он упругой походкой сошел со ступеней, невольно заставив Хасара с Хачиуном ощутить свой возраст.
– Благодарение Отцу-небу хотя бы за это, – тихо произнес Хачиун, глядя ему вслед. – Если б ханом захотел стать сам Субудай, нам бы пришлось совсем туго.
Угэдэй стоял в тени у основания пандуса, ведущего наверх, к воздуху и свету. Большая арена была наконец завершена и пахла деревом, краской и лаком. Легко представить себе атлетов из народа, выходящих сюда под приветственный рев тридцатитысячной толпы. Все это Угэдэй видел своим мысленным взором, сознавая, что впервые за много дней чувствует себя вполне сносно, даже бодро. Цзиньский лекарь все уши ему прожужжал о вреде порошка из наперстянки, но снадобье облегчало несмолкающую тупую боль в груди. Двумя днями раньше ее пронзительный укол уронил его на колени прямо в опочивальне. Угэдэй болезненно поморщился, вспоминая тяжесть, которая сдавливала, как чугунный обруч, и не давала вздохнуть. Щепотка же темного порошка, смешанная с красным вином, приносила желанное облегчение: в груди словно лопались путы. Смерть шла за ним по пятам – Угэдэй был в этом уверен, – но все-таки отставая на пару шагов.
С места состязаний сейчас тысячами выходили строители, но Угэдэй даже не взглянул на текущую мимо нескончаемую реку изможденных лиц. Он знал, что в угоду ему они трудились всю ночь напролет, – а как же иначе. Интересно, как они воспринимали то, что их император преклонял колени перед его отцом? Если бы столь жестокому унижению подвергся Чингисхан, то он вряд ли снес бы его так спокойно и безропотно. Отец как-то сказал, что у цзиньцев нет такого понятия, как единый народ. Их правящая верхушка вела пространные рассуждения об империях, императорах и династиях, но простые крестьяне такие немыслимые высоты вряд ли прозревали. Они были накрепко привязаны к своим городам, деревням и наделам, каждый в своей местности. Угэдэй кивнул сам себе. Не так уж давно такой уклад жизни был и у племен, образовавших ныне монгольский народ. Его отец силком втащил их в новую эпоху, и многие из них так и не постигли широту его замысла.
Люди брели, потупив взор, боясь невзначай привлечь к себе внимание. Неожиданно сердце Угэдэя отрывисто заколотилось: некоторые из тех, кто приближался, вели себя иначе. Его безотчетно потянуло выйти из тени на свет – настолько, что он был вынужден себя приструнить. В груди засаднило, но, как ни странно, без привычной вязкой усталости, которая преследовала его независимо от того, насколько хорошо он выспался. Вместо этого все чувства вдруг ожили. Обострились обоняние и слух: он ощущал запах сдобренной чесноком еды мастеровых и слышал любое перешептывание.
Казалось, мир вокруг, взбухнув, лопнул, да так, что его почти оглушило. К Угэдэю приближались люди, они таращились на него, а затем намеренно отвернулись, но это действие выдало их, словно каждый из них размахивал бунчуком. Условного знака Угэдэй не видел, но зато углядел, как они исподтишка выпростали из-под одежды короткие широкие тесаки вроде тех, какими обтесывают шесты. Доселе спокойный людской поток начал вскипать по мере того, как до людей стало доходить, что происходит вблизи них. Послышались заполошные крики. Угэдэй стоял, застыв в центре поднимающейся бури. Глазами он сцепился с человеком, который, воздев клинок, сейчас торопливо проталкивался вперед остальных.
С холодной ясностью Угэдэй следил за его приближением, плавно разведя руки в стороны, незримо стопоря продвижение толпы. Нападавший выкрикнул что-то, не слышное в тревожном многоголосом рокоте. Обнажив зубы в мстительной улыбке, Угэдэй наблюдал, как несостоявшийся убийца получил удар в бок и вооруженный телохранитель отбросил труп.
Мгновенно подоспевшие нукеры рубили остальных в полутемном проходе. Угэдэй, так же плавно опустив руки, хладнокровно смотрел. По его приказу в живых оставили двоих, предварительно измесив им тела и лица ножнами сабель. Остальных забили, как скот.
Очень скоро к Угэдэю подскочил взволнованный телохранитель, перемазанный чужой кровью.
– Повелитель, ты цел? – даже не отдышавшись, спросил он.
Угэдэй отвел глаза от нукеров, исступленно кромсающих мертвые тела тех, кто посмел поднять руку на их господина.
– А ты, Гуран, думал, что нет? Да, я невредим. Ты справился со своей работой.
Гуран с поклоном хотел было отвернуться, но вместо этого, решившись, заговорил:
– Мой повелитель, подобного можно было избежать: за этими нечестивцами мы следим вот уже два дня. Я лично обыскал их жилище и вообще не спускал с них глаз все то время, что они находились в Каракоруме. Мы могли устранить их без всякого риска для тебя.
Стражник явно пытался подыскать нужные слова, но Угэдэй – возможно, в силу благодушного настроения – избавил его от этой необходимости:
– Говори то, что хочешь сказать. Я на тебя не обижусь.
Телохранитель заметно расслабился, скованность исчезла.
– Вся моя жизнь и заботы, повелитель, направлены на то, чтобы защищать тебя, – сказал он. – И в тот день, когда тебя не станет, умру и я. Я себе в этом поклялся. Но я не могу тебя защитить, покуда ты… влюблен в свою смерть, повелитель, и сам ее ищешь.
Под взглядом Угэдэя воин осекся и смолк.
– Оставь свои страхи, Гуран. Ты служишь мне еще с той поры, когда я был мальчишкой. Я ведь и тогда, помнится, лез на рожон, как любой юнец, по легкомыслию своему думающий, что будет жить вечно.
Гуран кивнул:
– Что было, то было. Но ты не стоял вот так, с разведенными руками, когда на тебя мчался убийца. Я видел это, господин, но не могу понять.
Угэдэй улыбнулся, словно наставляя дитя. Как раз в такие моменты, пожалуй, речь и идет о близости к вечности. Когда стоишь вот так, а сердце сладко обмирает.
– Смерти, Гуран, я не хочу, можешь быть уверен. Но я ее и не страшусь. Совсем. В ту минуту я раскинул руки потому, что мне не было до нее дела. Ты это понимаешь?