Папа встает, не переставая листать книжку.
– Это ему поможет! – Впервые с тех пор, как арестовали Самсона, в моем голосе звучит надежда. – Если доказать, что он пытался искупить свою вину, это поможет защите!
Папа вздыхает. Не удосужившись даже просмотреть книжку целиком, он закрывает ее и отдает мне.
– Это подробный список всех его правонарушений. Книжка не поможет ему, а только навредит.
– Откуда ты знаешь?
– Бейя, пока парня обвиняют лишь в двух случаях незаконного проникновения. А если ты отдашь это полиции и они узнают, сколько домов он вскрыл на самом деле, список обвинений вырастет. – Папа сокрушенно вздыхает и делает шаг навстречу. – Прошу тебя, забудь его. Ты слишком молода, чтобы жертвовать всем ради едва знакомого человека. Он совершил преступление и должен понести наказание.
Алана тоже встает.
– Твой отец прав, Бейя. В данном случае ничего не поделаешь, надо думать о себе.
Сара и Маркус сидят в своем гнездышке и смотрят на меня. От их взгляда я чувствую себя никчемной дурой.
Они все считают меня никчемной дурой.
Никому нет дела до Самсона. Никто не верит в наши чувства. Впервые в жизни я встретила человека, которому небезразлична, а эти четверо думают, что я неспособна отличить любовь от простой влюбленности.
Нет, я знаю, что такое любовь, потому что всю жизнь мне показывали, какой она быть не может.
– Мама умерла.
Когда я это произношу, из комнаты словно высасывают весь воздух.
Алана подносит ладонь ко рту.
Отец ошеломленно трясет головой.
– Что? Когда?!
– В тот вечер, когда я тебе позвонила и спросила, могу ли приехать. Она умерла от передоза, потому что всю жизнь, сколько себя помню, была наркоманкой. Никто никогда обо мне не заботился. Ни ты, ни мать. Никто. Я всегда была одна. Всю свою жизнь, черт побери! Самсон – первый человек, который пришел за меня поболеть.
Отец подходит ближе. На его лице – сочувствие и одновременно смятение.
– Почему ты никогда мне об этом не говорила? – Он проводит ладонью по лицу. – Господи, Бейя…
Он хочет меня обнять, но я отшатываюсь.
Иду к лестнице. Отец кричит мне вдогонку:
– Бейя, погоди! Давай все обсудим!
Мой годами копившийся гнев вырвался на поверхность, и теперь я в нем тону. Надо выговориться, пока есть такая возможность. Я резко разворачиваюсь.
– Обсудим что? Все мои прочие тайны? Хочешь, расскажу, как я наврала тебе в аэропорту? Мой багаж не потерялся, нет. У меня не было никакого багажа, у меня вообще нет вещей, потому что Жанин забирала себе все деньги, которые ты ей высылал! Мне не доставалось ни цента! Чтобы прокормиться, в пятнадцать лет мне пришлось начать трахаться с парнем за деньги. Так что иди к черту, Брайан, ты мне не отец. Никогда им не был и никогда не будешь!
Не дожидаясь реакции или ответа, я поднимаюсь по лестнице и захлопываю за собой дверь в спальню.
Секунд через тридцать он ее открывает.
– Пожалуйста, уходи, – цежу я равнодушным тоном.
– Давай поговорим.
– Я хочу побыть одна.
– Бейя, – умоляюще произносит отец, входя в комнату.
Я подлетаю к двери. Ну уж нет, жалостливыми взглядами меня не проймешь!
– Ты девятнадцать лет не принимал никакого участия в моей жизни, а сейчас вдруг решил влезть? Спасибо, я не в настроении! Оставь меня в покое!
В глазах отца столько всего намешано – печаль, боль, сострадание… Но я не позволю его чувствам повлиять на мои. Я упорно сверлю его гневным взглядом, и в конце концов он кивает и уходит.
Закрываю дверь.
Падаю на кровать и прижимаю к груди записную книжку Самсона.
Пусть для кого-то это список его жертв – людей, которым Самсон причинил вред, для меня это доказательство, что намерения у него были добрые. Не имея ни гроша за душой, он пытался поступать правильно.
Я принимаюсь вновь листать книжку, внимательно читая каждую страницу, трогая кончиками пальцев слова, любуясь небрежным почерком. Прочитываю адреса всех домов, в которых он когда-либо жил. Самсон исписал от руки примерно половину блокнота. Почерк у него рубленый, местами и вовсе ничего не разобрать, словно он дописывал в спешке, боясь, что его застукают.
Я открываю книжку с конца и замираю. Последняя запись отличается от остальных, потому что обращена ко мне. Вверху страницы – мое имя.
Прижимаю раскрытую книжку к груди и закрываю глаза. Послание короткое, но оно – для меня!
Медленно перевожу дух – жду, когда уймется сердце. Затем отнимаю книжку от груди и читаю:
Бейя,
отец мне как-то сказал, что любовь во многом похожа на воду.
Она может быть спокойной, а может бушевать. Пугать. Утешать.
Вода бывает разной, однако во всех состояниях остается водой.
Ты – моя вода.
Быть может, и я стал для тебя водой.
Если ты это читаешь, значит, я испарился.
А вот ты испаряться не должна.
Иди и затопи собой весь мир, Бейя.
Это последняя запись в книжке. Самсон как будто боялся, что его арестуют и мы не успеем попрощаться.
Перечитываю его послание снова и снова, а по лицу катятся слезы. Вот он какой на самом деле. И плевать, что думают остальные. Я буду ждать его сколько нужно, до тех пор, пока он не выйдет на свободу.
А значит, я не могу сейчас уехать. Ему нужна моя помощь. Кроме меня, у него никого нет. Разве можно взять и уехать в Пенсильванию, даже не узнав, какая его ждет судьба? Самсон думает, что совершает доброе дело, но он просто не догадывается, каково мне сейчас. Если бы он знал, то на коленях умолял бы меня остаться.
Раздается тихий стук в дверь.
– Бейя, можно к тебе?
В комнату заглядывает Сара. Сейчас я не готова с ней спорить. Нет сил даже сказать об этом вслух. Я лишь прижимаю книжку к груди и перекатываюсь на другой бок, лицом к стене.
Сара ложится рядом и обнимает меня сзади.
Молча делает то, что положено старшей сестре, – лежит рядышком, пока я не засыпаю.
29
Рассвет теперь единственный источник покоя и умиротворения в моей жизни.
Я сижу на балконе с пяти утра и жду его. Спать не получается – как можно спать после всего, что случилось?
Каждый раз, закрывая глаза, я вижу перед собой спину уходящего прочь Самсона. Мне хочется вспоминать другое – его взгляд, полный надежды, интереса, страсти, – а вижу я лишь этот последний миг нашей последней встречи, когда он ушел, оставив меня одну и в слезах.
Неужели я таким его и запомню?.. Нет, не хочу. Я уверена, что могу его переубедить. И могу ему помочь.
Сегодня у меня собеседование в единственной пончиковой на полуострове. Я буду откладывать каждый цент на адвоката. Знаю, Самсон этого не хотел, но я должна как-то отблагодарить его за все, что он привнес в мою жизнь.
Конечно, это станет вечным поводом для разногласий с отцом – ведь я пока живу в его доме. Он думает, что нелепо с моей стороны отказываться от учебы в Пенсильвании. А я думаю, что нелепо с его стороны ждать, будто я отвернусь от человека, у которого никого, кроме меня, нет. Уж кто-кто, а мы с Самсоном знаем, что такое одиночество.
И вообще, неужели отец думает, что у меня еще остались силы второй раз за лето начинать жизнь заново? Нет у меня таких сил. Я выжата как лимон.
Нет сил переезжать на другой конец страны и уж тем более нормально играть в волейбол, чтобы отрабатывать стипендию.
Честно говоря, я не уверена, что смогу вставать каждое утро и жарить пончики, если все же получу работу. Но меня должно подстегнуть осознание, что деньги пойдут на помощь Самсону.
Когда над горизонтом появляется краешек солнца, мое внимание привлекает дверь в спальню. На пороге возникает отец. У меня вырывается вздох – кажется, я вздыхаю всем телом.
Вчера для споров было слишком поздно, сегодня слишком рано.
Он как будто рад, что нашел меня на балконе. Наверное, не обнаружив меня в кровати, решил, что я среди ночи сбежала.
Конечно, мне хотелось сбежать, и не раз, но куда я пойду? Такое чувство, что мне теперь нигде нет места.
Отец садится. Его близость не приносит утешения. Я напряжена и непоколебима.
Он смотрит на рассвет вместе со мной, но только портит мне все удовольствие. Сложно любоваться красотами природы, когда внутри бурлит такая злость по отношению к сидящему рядом человеку.
– Помнишь, как мы с тобой впервые отправились на пляж? – спрашивает он.
Качаю головой.
– Этим летом я впервые побывала на пляже.
– Нет, ты просто не запомнила – тебе тогда было года четыре. Мы ездили в Санта-Монику.
Тут я все же поворачиваюсь к отцу.
– Я бывала в Калифорнии?
– Да. Совсем не помнишь?
– Нет.
Он убирает руку со спинки дивана и встает.
– У меня должны быть фотографии! Альбом где-то здесь, я его привез из Хьюстона, когда узнал, что ты приедешь.
У него есть мои детские фотографии? С пляжа?..
Поверю, когда увижу.
Несколько минут спустя отец возвращается с фотоальбомом в руках. Садится, открывает альбом и протягивает мне.
Я листаю страницы с фотографиями и не могу поверить, что на них – я. Будто смотрю на чужую жизнь. Снимков так много, а я даже не помню, как и когда их делали! Та пора начисто стерлась из памяти.
Дохожу до разворота с пляжными фотографиями, где я бегаю по песку, и по-прежнему ничего не могу вспомнить. Конечно, в том возрасте я не понимала, как много значат такие семейные поездки.
– Когда это было? – спрашиваю я, показывая на очередной снимок, где я сижу за столом перед большим тортом ко дню рождения. На заднем плане почему-то стоит рождественская елка. День рождения у меня через несколько месяцев после Рождества, а к папе я приезжала только летом. – Не помню, чтобы праздновала с тобой Рождество.
– Ты и не праздновала. Поскольку ты приезжала ко мне летом, я устраивал тебе один большой праздник за все пропущенные.
Точно, теперь начинаю припоминать… Я, объевшись до отвала, вскрываю коробки с подарками… Это было очень давно, и воспоминание, судя по всему, не прошло испытания временем. Как и добрая традиция отмечать праздники летом.