Я надеялся увидеть под церковью Сент-Брайд одно из тех самых вычурных хранилищ и всячески старался избегать любых фотографий, которые могли бы испортить первое впечатление, когда изучал информацию перед посещением склепа. Понятное дело, в церкви проводятся только организованные экскурсии — здесь не место нарушающим покой мертвых беспорядочно снующим со своими фотоаппаратами посетителям вроде меня, — так что, заплатив положенные шесть фунтов, я старался держать рот на замке, чтобы не ляпнуть: «Так когда же мы увидим кости?», терпеливо кивая и угукая на протяжении большей части полуторачасовой экскурсии. Уверен, что в самой церкви все прекрасно понимают, и подземный мавзолей они оставляют напоследок. Наконец экскурсовод провел нас в слабо освещенное помещение с низким потолком, в углу которого за небольшим столом какой-то антрополог внимательно разглядывал старые кости. Хотя это и была официальная экскурсия англиканской церкви, оказавшись здесь, я отчасти ожидал получить удар по черепу, чтобы потом присоединиться к тем, кто уже содержится в оссуарии. От этого места пробирает дрожь как в переносном, так и буквальном смысле. И через открытый дверной проем видно, как на полу грудами лежат кости. Здесь нет гирлянд из берцовых костей или пирамид из черепов, составленных монахами с большим количеством свободного времени. Длинные кости лежат, сваленные параллельными рядами, с редкими возвышающимися поверх черепами в комнате из древнего обожженного кирпича. Это мрачное место, где пыль то и дело попадает в горло, и оно больше напоминает обычное хранилище, а не что-то, созданное специально для публичного обозрения. Однако это вполне упорядоченное собрание костей. Хотя кости определенно занимают бо́льшую часть пространства, здесь явно недостает художественного оформления, присущего другим оссуариям.
Особыми же здешние останки делает то, что они сохранились лучше, чем кости их современников. Церковь хоронила своих прихожан в крепких свинцовых гробах, на которых указывались имя, дата смерти и ее причина. Это позволило связать между собой кости в церкви Сент-Брайд и жизни людей, которым они когда-то принадлежали, и получить историческую и демографическую информацию, которая иначе была бы потеряна. Если бы кости превратили в произведение искусства, они оказались бы лишены не только плоти, но и какого-либо контекста. Мозаики и гирлянды из костей, вне всякого сомнения, прекрасны, однако собрать все эти отдельные элементы вместе и определить, кем были их владельцы, уже нельзя. Более практичный подход, примененный в церкви Сент-Брайд, в итоге дал антропологам и археологам возможность сравнить свои выводы, сделанные на основании изучения костей, с демографическими данными, чтобы более достоверно опознать останки и понять, о чем они могут поведать. Такой вот эффективный контроль данных. Анатомы, например, сопоставили данные по костям из церкви Сент-Брайд с исторической информацией, чтобы подтвердить, что остеологический пол действительно можно определить по костям таза, а проведенное совсем недавно исследование показало, что оценка возраста человека на момент смерти по краю четвертого ребра ненадежна, так что специалистам придется придумать другие методы[70]. Вместе с тем сочетание костей и связанной с ними исторической информации позволяет нам ознакомиться с жизнями и заботами людей, погибших сотни лет назад. Так, например, согласно имеющимся документам, в XVIII и XIX веках, когда кладбище и склеп все еще активно использовались, младенцев умерло больше, чем удалось там обнаружить по факту. Археологи предполагают, что причина этого несоответствия кроется в запредельной стоимости погребения в свинцовых гробах, и семьи, потерявшие многих детей, попросту не могли себе позволить такую услугу[71].
Кости предназначены не только для ученых или для того, чтобы на них пялились туристы вроде меня. Что представляет собой кость, а также ее значение зависят от того, у кого вы об этом спрашиваете. Если я, взглянув на череп, вижу лицо слегка измененной обезьяны, проносящейся по продолжающейся эволюционной истории, то антрополог может увидеть отражение определенной эпохи или культуры, патолог — имеющиеся отклонения, коллекционер — редкую диковинку, набожный человек — святого, а каждый из нас — своего предка. Эти варианты восприятия не противоречат друг другу, и мы частенько переключаемся между ними, наделяя кости значениями и качествами, которые выходят за рамки биологии.
С учетом того, что кости являются самыми долговечными частями нашего тела, их непростая посмертная судьба совершенно естественна. Достаточно взглянуть, как мы их сохраняем. На протяжении всей человеческой истории мы хоронили мертвых людей в земле. Так делалось не во всех культурах (масаи из Восточной Африки, например, традиционно оставляли трупы своих близких на съедение стервятникам, тем самым ускоряя их возвращение в круговорот природы), однако традиция погребения мертвых уходит далеко в прошлое, да и присуща она была не только современным людям. Неандертальцы показали нам нежный пример того, какое внимание и заботу люди вкладывают в захоронение мертвых.
Неандертальцы долгое время страдали от плохой репутации. Еще в начале XIX века они были названы жестокими полуобезьянами, значительно уступающими нашим собственным предкам, именуемым Homo sapiens sapiens. У неандертальцев было более коренастое телосложение, подходившее для охоты на дичь ледникового периода, мощные надбровные дуги и низкий лоб, что в совокупности способствовало созданию образа мускулистых дикарей. Между ними и нами провели четкую границу, и тот факт, что неандертальцы в итоге вымерли, казался единственным необходимым доказательством, что с ними было что-то не так. Мы занимались искусством и изобретали, в то время как неандертальцы представляли собой стереотипных мохнатых пещерных людей, мало о чем думавших, помимо мяса. Уже в современности, даже когда неандертальцев реабилитировали и признали, что они были такими же людьми, как и наши непосредственные предки, мы все равно продолжали считать их какими-то неполноценными, обделенными культурой. В конце концов, сейчас нет ни единого человека со строением тела, как у неандертальца, а от их культуры, казалось бы, не осталось и следа. Они оказались навечно для нас потеряны, даже несмотря на то, что фрагменты их физиологии продолжают жить в наших генах. Анализ ДНК не оставил никаких сомнений в том, что наши предки обменивались генетическим материалом с неандертальцами, и многие из нас несут в себе наследие неандертальцев в виде горстки сохранившихся генов, которые продолжают передаваться из поколения в поколение. Вместе с тем мало-помалу наше представление о них меняется. На протяжении долгого времени неандертальцы считались лишенными образного мышления, а вместе с ним и всего, что можно было бы назвать искусством. Теперь же нам достоверно известно, что это не так: недавний анализ пещерных рисунков в Испании показал, что они были оставлены именно неандертальцами, а не современными людьми[72]. А судя по их погребениям, у неандертальцев было более глубокое понимание жизни и того, что происходит после нее, чем мы привыкли считать.
Десятилетиями археологи противились идее, что неандертальцы целенаправленно хоронили своих мертвецов[73]. Обнаруженные в пещерах кости и скелеты могли быть завалены камнями в результате обвала. Вместе с тем, когда специалисты присмотрелись повнимательнее, изучив новые захоронения, а также уточнив данные по уже известным, они пришли к выводу, что места захоронений многочисленных неандертальцев, погибших с разницей в несколько тысяч лет, нельзя считать случайными. Их похоронили там преднамеренно, и было бы слишком надуманно полагать, будто каменные орудия, кости других животных и перья каждый раз попадали в могилы случайным образом. Когда мы избавились от предрассудков о тупых неандертальцах, перед нами постепенно начали вырисовываться настоящие люди.
Тот факт, что как минимум некоторые неандертальцы преднамеренно и заботливо хоронили своих погибших соплеменников, открывает нам нечто новое об их разуме и культуре. «Сложно представить, будто группа людей могла совместно выкопать могилу, расположить в ней тело вместе с ритуальными подношениями, при этом никак между собой вербально не взаимодействуя», — заметил Франческо Д’Эрикко вместе с коллегами[74]. На раскопках участка возрастом примерно 60 000 лет, в пещере Амуд в Израиле археологи обнаружили похороненного 10-месячного ребенка, на бедре которого лежала челюсть благородного оленя. В осадочной породе сирийской пещеры Дедерия возрастом 75 000–45 000 лет был найден погребенный двухлетний ребенок, возле его головы лежал обломок известняка, а на грудной клетке — кусок кремния. А еще есть грот Ла-Ферраси во Франции. Здесь археологи обнаружили останки как минимум восьми неандертальцев. Это были дети — от недоношенных младенцев до десятилетних, — рядом с которыми лежали скелеты взрослой женщины и взрослого мужчины. Большинство из них, судя по всему, были похоронены вместе с различными погребальными атрибутами, такими как обломки кости и каменные орудия. От Узбекистана до Ирака, от Франции до Израиля разные группы неандертальцев на протяжении тысячелетий целенаправленно хоронили покойников[75]. Только благодаря их заботе о мертвых в нашем распоряжении имеется столько скелетов для изучения.
Мы не можем узнать, что именно неандертальцы думали о смерти и костях. С учетом огромного разнообразия наших собственных толкований было бы ошибкой проецировать на них какую-то конкретную систему верований, тем более одну из современных. На самом деле именно это и приключилось со скелетом, известным как Шанидар IV, — вокруг его костей была обнаружена растительная пыльца, что привело ученых к заключению, будто эти растения оказались там не случайно и цветы в культуре этих людей имели особое значение, однако проведенный впоследствии анализ показал, что пыльцу, скорее всего, разнесли местные насекомые и другие опылители. И тем не менее то, как неандертальцы обращались со своими покойниками, говорит нам, что люди — пускай и не относящиеся к нашему виду — придавали особое значение мертвым еще десятки тысяч лет назад, добавляя к видимой реальности некоторый символизм. И с учетом растущей заинтересованности создание конкретного образа смерти было лишь вопросом времени.