цией на мир вокруг и тем, что патологии способны рассказать о прожитой нами жизни. Теперь же мы углубились в посмертную жизнь костей, в то, как живые проецируют свои идеи о жизни на давно погибших. Картина получается зачастую неприглядной, причем не столько из-за того, что случилось с самими телами, сколько из-за вводящих в заблуждение теорий, которые создаются вокруг костей. Нам до сих пор приходится разбираться с последствиями помешательства на расовых различиях на заре американской антропологии, и черепа Мортона являются характерным примером того, как мы зачастую проецируем собственные мысли и идеи на лишенные плоти кости.
Не то чтобы Мортон был первым, кто стал этим заниматься. Чтобы понять, что этот врач пытался сделать со своей коллекцией черепов, а также осознать масштабы вреда, нанесенного так называемой объективной наукой, нам нужно вернуться к самому началу XIX века, когда зародилась антропология и смежные ей специальности. Физиогномика, френология и краниометрия предприняли попытку стать объективными науками своего времени, однако в итоге повлекли за собой весьма ужасные последствия.
У любой науки не бывает какого-то единого начала. Она не появляется полностью сформировавшейся из ниоткуда. Изобретаемые нами науки всегда противопоставлялись уже существующим идеям и взглядам, и наши попытки объективного познания природы неизбежно ограничивались рамками человеческой культуры. Таким образом, у истории любой науки есть несколько отправных точек, и многие науки начинались с идей, которые впоследствии были признаны псевдонаучными. В данном случае будет уместно обратиться к деятельности Иоганна Каспара Лафатера.
Швейцарский эрудит XVIII века Лафатер сделал себе имя во многих областях: от поэзии и философии до теологии. В науке он известен своими работами по физиогномике — это учение о том, как определять характер человека по его внешнему виду, то есть это все равно что пытаться судить о книге по обложке[105]. Утверждалось, что при правильном прочтении формы человеческого тела можно познать его личность, на основании убеждения, что природа не может лгать и все представленное ею является непреложной истиной. К этой идее Лафатера привело стремление найти следы Бога в человеческой плоти, так как Всемогущий, несомненно, создал все живое продуманно и предусмотрел во внешнем виде людей ориентиры на скрывающийся внутри характер. «Даже кожа мухи не была сделана абы как», — заявлял он. Это давало опытному и образованному физиогномику возможность судить о личности человека с первого взгляда: очертания рта, подбородка, щек и даже волосы указывали на особенности поведения. Идея быстро приобрела популярность. Обильно снабженные иллюстрациями книги Лафатера пользовались огромным успехом и были многократно переизданы на немецком, французском и английском языках[106]. Был даже выпущен справочник, чтобы читатели могли без труда судить об окружающих по их внешнему виду. Неудивительно, что это руководство соответствовало представлению мужчин Западной Европы о привлекательности или нравственности. Так, Лафатер утверждал, что люди с высоким лбом с большей вероятностью смогут понять другого человека и что низкий лоб повышает вероятность конфликта. Лафатер пытался составить так называемую типологию, общую классификацию форм человеческого тела, с помощью которой их можно было бы легко анализировать с гарантированно верным результатом.
Френология продолжила там, где остановилась физиогномика Лафатера. Основанная в 1790-х годах немецким физиологом Францем Йозефом Галлем, френология утвердилась в качестве науки, призванной развеять тайны человеческого разума и поведения. Самопровозглашенные эксперты, включая и Галля, были убеждены, что мозг — источник разума, а сам разум состоит из отдельных взаимосвязанных способностей. Каждая из этих способностей, в свою очередь, связана с определенным участком мозга, и размер участка напрямую определяет его влияние и активность. Такие участки назвали центрами, и это не были анатомические элементы мозга подобно лобной доле или гиппокампу; они отвечали за функции и, как считалось, определяли все, начиная от животных побуждений, например к разрушению, и заканчивая высоко ценившимся центром нравственности. Форма мозга, как решили френологи, определяется расположением и формой этих участков, а человеческий череп плотно облегает мозг. Отсюда следует, что очертания черепа в точности повторяют размеры и формы различных областей мозга, а значит, можно без труда классифицировать разум человека лишь по его внешнему виду. Френологи применили на практике отрывок из проповеди Иова «побеседуй с землею, и наставит тебя», уверенные, что в своих проявлениях природа предоставила нам всю необходимую информацию о нашем внутреннем мире. Разум больше не был прерогативой философов или даже теологов. Вместе со своими последователями Галль разрабатывал новую типологическую систему на основе наблюдений и измерений. «Истинность своих утверждений френологи объясняли тем, — пишет историк Джон ван Уайх, — что это были научные факты, взятые из непогрешимой и неизменной Природы»[107].
Своими книгами, дискуссиями и лекциями Галль сделал громкое имя себе и верхушке западноевропейского общества. Было не важно, что другие ученые указывали на его неправоту и что теологи зачастую противились самой идее применения науки там, где, как они считали, есть место лишь непостижимой божьей воле. После смерти Галля его коллеги, например Иоганн Спурцхайм, продолжили его дело, создав вокруг френологии еще больший ажиотаж. Галль всегда утверждал, что эта наука не предназначена для широкой общественности, однако ее популяризация в девятнадцатом веке превратила френологию во второсортный аттракцион. Френологи встали в один ряд с медиумами, гипнотизерами и другими распространителями моды на сверхъестественное, словно аналоги современных ясновидящих и хиромантов, гадающие по форме человеческой головы.
Приверженцы френологии утверждали, что с ее помощью можно читать человеческие мысли и это положит конец всем социальным проблемам. Френологи с прогрессивным уклоном пророчили отмену смертной казни. Они не считали убийства и другие гнусные преступления грехом или результатом воздействия какой-то непостижимой силы[108]. Просто у преступников и убийц мозг по какой-то причине развился неправильно, и особое строение их серого вещества способствовало ужасному поведению, которое и привело их в мир преступности. Их судьба была определена их физиологией, а разве за такое можно наказывать? Что касается более практичных применений, то френологи настаивали, что постижение своего собственного разума — а также разума окружающих — приведет к более наполненной и целенаправленной жизни. В своей брошюре френолог Г. Лунди писал:
«Когда мы захотим вступить в брак, френология укажет нам на характер, планы и нрав того, с кем мы собираемся связать свою жизнь. Разве не возжелали бы мы своим дочерям и сыновьям узнать, какие профессии, призвания и карьеры лучше всего подходят их складу ума? Френология поможет нам узнать об их способностях и не допустит ужасного разочарования, с которым мы сталкиваемся повседневно…»[109]
Как подметил Уайх, в большинстве подобных заявлений не было и капли искренности. Прогрессивные сторонники френологии могли указывать шишки на голове в качестве аргументов в пользу социальных реформ, однако сама по себе френология не давала каких-либо оценок, и использовать ее можно было для разных целей. Галль и Спурцхайм в первую очередь стремились применить свои специальные знания для дальнейшего развития карьеры. На мысль о том, что данное учение было по большей части социальным явлением, наталкивают книги, статьи и письма тех, у кого имелся личный интерес в поддержании его популярности. В конечном счете френология сводилась к власти. Эта доступная «наука» давала ее приверженцам возможность быстро считывать других людей и определять их предназначение; различные потенциальные жизненные пути могли открываться и закрываться в зависимости от данного природой строения мозга. Эта идея привлекала как социальных консерваторов, так и прогрессивно мыслящих. Кальвинисты уцепились за френологию, так как она объясняла предначертанность судьбы с точки зрения физиологии. Если Бог создал в мозге области жадности и желания и у некоторых людей они увеличены, то эти несчастные души обречены с рождения и никогда не смогут изменить свою судьбу. Целомудренные же попросту такими рождались на свет.
Но это далеко не все. Обретя популярность в Англии XIX века, френология быстро распространилась по британским колониям. Здесь она не была инструментом социальных реформ. Она превратилась в практический инструмент поддержания господства. В Австралии, как отмечает историк Рассел Макгрегор, «френология сыграла значительную роль в распространении идеи об ограниченных умственных способностях аборигенов и малой вероятности их улучшения в будущем»[110]. Джордж Комб, один из самых видных френологов Великобритании, изучил коллекцию черепов аборигенов и заключил, что эти люди «отличаются крайне слабым развитием областей, отвечающих за нравственность и интеллект». Это был биологический детерминизм в своем самом неприглядном виде — целые культуры списывались со счетов и подвергались угнетению, потому что наука заявила, что они никогда не смогут стать полноценной частью европейского общества.
Для тех же целей френология применялась и в колониях Южной Африки, где социальные консерваторы увидели в ней научное оправдание дальнейшей дискриминации, насилия и угнетения[111]. В период между 1779-м и 1879-м годами — в ходе так называемых Кафских пограничных войн, также известных как африканская столетняя война, — европейские колонисты постоянно вступали в столкновения с местными племенами коса. Солдаты взяли в привычку забирать головы своих жертв — эту традицию коса в итоге переняли у европейцев, — и жуткие трофеи впоследствии использовались в качестве доказательства превосходства белых людей над коса