ом, что божьих творений могло произойти несколько и разные расы были созданы в различных уголках мира. Следуя этой логике, некоторые из самых ярых приверженцев расового деления утверждали, что белые люди и африканцы на самом деле принадлежат к разным биологическим видам. Принимая во внимание, что даже в древнеегипетских документах люди с темной кожей значились рабами, а подобные упоминания имелись, по сути, с тех времен, когда люди озаботились документальным сохранением истории (если не учитывать историю коренных народов), расисты сделали заключение, что темнокожие всегда были рабами и такая роль для них совершенно естественна. Хотя сам Мортон ничего подобного в своих книгах не утверждал, он не предпринял никаких попыток остановить своих друзей и поставщиков черепов от использования его трудов в качестве окончательного документального подтверждения превосходства белой расы.
Сложно сдержать гнев, когда изучаешь истории Мортона и его коллег. То, что они столь уверенно считали биологическим фактом, на деле было не более чем расистским бредом. Мортон, как правило, старался держаться в стороне от натуралистов и политиков, ссылавшихся на его труды для оправдания рабства и социальных порядков, насильственно устанавливаемых в стране белыми. Он лишь собрал данные и поделился полученными результатами. Остальные сами их анализировали и комментировали, пытаясь отстоять ужасы рабства. Но как заметил историк Уильям Стэнтон в своей книге «Пятна леопарда», посвященной этой мрачной главе американской истории, в дальнейших трудах Мортон не оставил никаких сомнений относительно своих взглядов на все остальное человечество[115]. В одном из писем он сравнил «благородные европейские формы» с «самыми ничтожными у австралийцев и дикарей», ясно дав понять, каким было восприятие мира лично у него[116]. Он попросту не мог признать, что у всего человечества общие корни и что череп может меняться под влиянием самой жизни.
Хотя Мортон и был научным светилом своего времени, его работы вскоре оказались забыты. Появилась теория эволюции путем естественного отбора — одновременно придуманная Чарлзом Дарвином и Альфредом Уоллесом и сформулированная Дарвином в его «Происхождении видов» в 1859 году, — и идеи о различных центрах сотворения человека и отдельном происхождении видов сразу устарели. Гражданская война и манифест Линкольна об освобождении рабов еще сильнее подорвали авторитет Мортона и более громкоголосых распространителей идеи о том, что вместимость черепа определяет судьбу человека. Конец расизму и неравенству, конечно, не наступил, однако научно обоснованное деление на расы, на котором были так помешаны Мортон и его современники, осталось в прошлом, когда самый кровавый конфликт в американской истории повлек за собой значительные изменения в общественном укладе. После этого труды Мортона упоминались лишь вскользь, когда речь заходила об истории науки, — во всяком случае, так было до конца XX века.
Разворошил осиное гнездо палеонтолог и писатель Стивен Джей Гулд, заметив в своей книге The Mismeasure of Man («Ложное измерение человека») в 1981 году, что у Мортона было подсознательное предубеждение по отношению к темнокожим людям, которое отразилось на результатах якобы объективных измерений этого врача из Филадельфии. Ключевым фактором были различия между данными, полученными с помощью горчичных семян и свинцовой дроби. Гулд отметил, что после перехода от семян к дроби получаемые значения объема черепной коробки резко возросли. И больше всего возросли значения для африканских черепов — таким образом, Мортон мог подсознательно искажать результаты измерений с помощью семян, утрамбовывая их с разным усердием в зависимости от того, к какой расе принадлежал находящийся перед ним череп[117]. Свинцовая дробь же не позволяла подобной предвзятости исказить результаты.
Хранители коллекции черепов Мортона восприняли заявление Гулда в штыки. В 2011 году группа антропологов во главе с Джейсоном Льюисом опубликовала запоздалый ответ на обвинения Гулда — новое исследование, подтвердившее достоверность полученных Мортоном с помощью дроби результатов, которую Гулд никогда и не ставил под сомнение, — что спровоцировало дальнейшие реакции[118]. Одна за другой посыпались статьи, в которых сравнивались между собой данные Мортона и Гулда, однако, как отметил историк Джонатан Каплан, на самом деле неважно, насколько точными были измерения Мортона. Вся его работа изначально была несостоятельной: используемая им система расового деления не имела никакого биологического смысла, а черепа доставались ему из самых сомнительных источников. Мы даже не знаем, почему Мортон решил измерять среднюю вместимость черепной коробки и что тем самым он пытался доказать. Он провел точные измерения с помощью свинцовой дроби. Допустим. Однако на сборе данных наука не заканчивается, и Мортона не беспокоило то, как полученные им данные использовались для подкрепления расистских взглядов. «Непонятно, как набор черепов, собранных совершенно беспорядочным образом, зачастую из ненадежных источников… И идентифицированных допотопным способом без какой-либо возможности привязать их к осмысленным биологическим группам, — заметил Каплан с коллегами, — может быть использован для ответа на любые осмысленные вопросы относительно целых популяций, представителям которых они якобы принадлежали»[119].
Современные антропологи, к счастью, уже совсем не те, что были во времена Мортона, и крупные антропологические ассоциации не признают понятия биологической расы. Так как же мы пришли от идей первых антропологов наподобие Мортона к тому, что имеем сейчас? Антропология в итоге сама показала, насколько безосновательны расистские взгляды, а живые стали основой для опровержения выводов, сделанных с помощью мертвых.
Эпоха перемен настала в начале 1900-х. Подобно большинству антропологов того времени, Франц Боас интересовался происхождением расовых типов. Сколько именно их было и как их установили? Работая в начале XX века, он оказался в идеальных условиях для изучения этих вопросов. Боас проводил свои исследования в Американском музее естественной истории, и как раз тогда в Нью-Йорк массово хлынули иммигранты. Местное население, расширившее окрестности города, стало объектом исследования Боаса. Он рассуждал, что если расовое деление действительно существовало и было столь строгим, то у американских детей иммигрантов должны наблюдаться те же самые характерные признаки, что и у их родителей. С другой стороны, если бы оказалось, что дети значительно отличаются от своих родителей, выросших в других уголках мира, то это означало бы, что на самом деле «раса» — понятие расплывчатое, а не строго определяемая наследственностью категория.
Итак, Боас принялся измерять. В рамках исследования 1908 года он провел измерения черепов у мальчиков из семей русских евреев, которые ходили в общеобразовательные школы Нью-Йорка. Результат оказался для него совершенно неожиданным. Он предполагал, что параметры этих мальчиков будут соответствовать тем данным, что он собрал по Европе. Но даже у потомков первого поколения Боас обнаружил значительные отличия в строении черепа, что в корне противоречило идее о строго заданных и не меняющихся расах — никаких биологических категорий попросту не существовало. Боас, однако, хотел убедиться наверняка. Он беспокоился, например, что своим выбором объектов для исследования в общеобразовательных школах он мог как-то исказить результаты, — у этих детей имелось больше преимуществ по сравнению с беднейшими классами, они лучше питались и меньше были подвержены болезням, способным отразиться на их анатомии. Вместе со своими помощниками Боас начал проводить примерно по 1200 измерений параметров черепа в неделю среди вновь прибывших европейских евреев, цыган, сицийлицев, поляков, венгров и шотландцев, а также их детей, собрав в общей сложности данные по более чем 8000 людей. Результаты не вызывали никаких сомнений. Черепа детей, родившихся в Америке, значительно отличались от черепов их родителей. Ученые сделали вывод, что внешние факторы — такие как питание, болезни и стресс — способны оказывать влияние на форму черепа. Эти факторы приводили к огромным вариациям и раз и навсегда опровергли грубое деление людей на несколько рас, остававшееся популярным на протяжении столь долгого времени.
Расовые идеи были выдвинуты натуралистами XVIII и начала XIX века, однако их настойчиво продвигало первое поколение американских антропологов, упорно утверждавших, что расы появились отдельно друг от друга и остаются раздельными, несмотря на какие-либо воздействия внешней среды. Как писал сам Боас в 1911 году:
«Форма головы, всегда считавшаяся наиболее стабильной и неизменной характеристикой человеческих рас, претерпела значительные изменения, совпавшие с переселением людей из Европы на американские земли… Эти результаты настолько убедительные, что если ранее мы и имели право предполагать устойчивость человеческих типов, то теперь все указывает на их чрезвычайную гибкость и изменчивость, и любое сохранение типов в новых условиях является скорее исключением, чем правилом»[120].
Но Боас был одинок в своих взглядах. Его коллеги продолжали отстаивать идеи расового деления, а полученные им данные были истолкованы как свидетельство формирования новой американской расы. Антропологи цепко держались за расовую мифологию и проистекающую из нее классификацию людей. Американцы европейского происхождения считали себя благородными белыми потомками скандинавов, вынужденными бороться против смешения с различными иммигрантами из других стран. Лишь после Второй мировой войны, когда Холокост наглядно показал всю порочность расистских взглядов, антропологи наконец начали активно отходить от идей о расовом делении, столь долго лежавших в основе их науки