[170]. Это означает, что спустя пять столетий в костях остается примерно половина изначально имевшейся ДНК даже при идеальных условиях, и математика нам подсказывает, что с таким темпом весь генетический материал в костях полностью разрушается примерно за шесть миллионов лет. Огромный период, если сравнивать его с продолжительностью человеческой жизни, однако в масштабах истории это довольно быстро. Таким образом, хотя ДНК в костях действительно сохраняется в течение долгого времени после смерти, наши гены — подобно нашей плоти — недолговечны и распадаются день за днем, пока от них ничего не остается. Поэтому нет никакой надежды, что кто-нибудь воскликнет «Бинго! ДНК динозавра!», изучая тираннозавра или его собратьев по мезозою. Генетический материал попросту не может сохраняться так долго, так что птицы — это ближайшие родственники велоцираптора, которых мы когда-либо сможем увидеть. Тем больше причин наблюдать за воронами с восхищением и соблюдая дистанцию.
Существуют и другие, более абстрактные вещи, которым тоже сложно стать окаменелостью. Возьмем, к примеру, интеллект. Черепа и слепки мозга могут поведать нам об анатомии отделов головного мозга и их размере, однако они ничего не расскажут о том, какие интеллектуальные способности скрывались в этих мягких тканях. Похожая история и со звуком, который можно восстановить по окаменелостям лишь при строго определенных обстоятельствах. Хотя в мире и имеется как минимум одиннадцать прекрасно сохранившихся скелетов археоптерикса — первой птицы, — которые содержат все, от костяных колец в глазах до оперения, нам ничего неизвестно о строении ее глотки. Даже имея в распоряжении такую информацию, мы вряд ли поняли бы, как именно она издавала звук, и было бы практически невозможно достоверно определить, пела ли эта первая птица, каркала, шипела или вообще предпочитала молчать. Звук переживает эпохи только тогда, когда он образуется определенными структурами тела. Именно так обстояло дело с кузнечиком возрастом 165 миллионов лет по имени Archaboilus musicus, который стрекотал, потирая бугристым краем одного крыла о другое[171]. Благодаря безупречной сохранности окаменелости палеонтологам удалось воссоздать звуки, издаваемые насекомым при своей жизни в юрском периоде. К сожалению, я не членистоногое, у меня нет аналогичных структур, так что я не смогу оставить в своем теле информацию о том, как звучал при жизни.
С цветами похожая проблема. Палеонтологам удается восстановить цвет ископаемых животных лишь в исключительных случаях, когда попадаются в нетронутом виде крошечные органеллы — меланосомы в перьях, мехе и других телесных покрытиях. Эти структуры придают животным окрас, отражая свет определенного спектра, от огненно-рыжего до переливающегося черного, в зависимости от их распределения и плотности. На самих окаменелостях цвета не остается — чаще всего они выглядят для наших современных глаз темно-серыми, — однако, сравнивая распределение меланосом в древних перьях и у современных птиц с известным окрасом, мы можем вычислить, какого цвета были динозавры мезозойской эры. Меланосомы обнаружились даже в чешуйчатой коже и броне динозавров мелового периода. Сложно сказать, сможет ли кто-нибудь восстановить мою цветовую гамму, но я знаю, что она не сравнится с багровыми шипами бронированного Borealopelta, да и пользы от нее явно меньше, чем от камуфляжа крохотного рогатого динозавра Psittacosaurus.
В процессе сохранения неизбежно что-то теряется. Вопрос лишь в том, в какой момент этот процесс останавливается. Если взять тело любого позвоночного, то различные его части будут вырваны падальщиками, изъедены насекомыми и разрушены бактериями, не считая последствий воздействия осадков и ветра. Если учесть, сколько всевозможных факторов стремятся разрушить прижизненные формы животных, то удивительно, что до нас вообще дошли хоть какие-то окаменелости.
Вместе с тем процесс образования окаменелостей не всегда происходит, как могло бы нам показаться, по самому логичному пути к остеологическому бессмертию. Порой явления, способные полностью разрушить скелет, в итоге сохраняют отдельные его части, которые иначе были бы потеряны для нас навсегда. Например, когда животных съедают хищники. Окаменелый помет зачастую содержит данные о том, чем питалось животное, а у плотоядных млекопитающих и динозавров туда попадают и кости, которые потом оказываются в дымящейся кучке, защищающей их от разрушающего воздействия стихий.
Даже в повадках, связанных с питанием у плотоядных, могут быть свои преимущества, что нам наглядно демонстрируют ископаемые останки людей. На протяжении всей нашей истории хищники имели привычку утаскивать людей или их отдельные части туда, где они с большой вероятностью могли оказаться погребены породой. На некоторых костях гоминид возрастом 1,8 миллиона лет, обнаруженных в знаменитом ущелье Олдувай в Танзании, остались следы нападения местного крокодила — Crocodylus anthropophagus, названного так в честь своих излюбленных лакомств, — который, возможно, утаскивал незадачливых доисторических людей в воду, где у их останков было больше шансов сохраниться до наших дней, чем на суше[172]. Другая окаменелость из Африки — свод черепа гоминида, известный как SK 54, найденный в пещере Сварткранс, — имеет пару отверстий, которые соответствуют нижним клыкам леопарда, и если это животное жило рядом с пещерой, то оно могло утащить молодого австралопитека в тихое место, чтобы съесть, как если бы это была антилопа[173]. А знаменитые кости человека прямоходящего, найденные в местности Чжоукоудянь в Китае — примечательные не только своей ролью в развитии палеоантропологии, но и тем, что их бо́льшая часть была бесследно утеряна в начале Второй мировой войны и теперь остались лишь слепки, — скорее всего, принесла в пещеру гигантская гиена Pachycrocuta[174]. Следы укусов на черепе и других костях демонстрируют, что эти хищники разделывали свою добычу строго определенным образом, чтобы добраться до мышц, языка и мозга. В этих и других случаях именно хищники позволили нам взглянуть на собственных предков и их близких родственников, непреднамеренно сложив их обглоданные кости в защищенном месте.
Что касается меня самого, то я бы предпочел не стать жертвой крокодила или гиены. Даже после смерти, как ловко подметил популяризатор науки Дэвид Кваммен, есть нечто неприятное в идее быть съеденным. С учетом того, что в моем распоряжении имеется вся палеонтологическая летопись, чтобы понять, как повысить свои шансы самому в нее войти, я бы предпочел сделать все возможное, чтобы обеспечить своим костям сохранность. А как показывают эксперименты по тафономии, для этого необходимо как можно быстрее их похоронить. Тело, подверженное воздействию среды, быстро разлагается, и когда разрушенная мягкая ткань обнажает кости, они высвечиваются на солнце и привлекают различных беспозвоночных, чудесным образом справляющихся с их уничтожением. В поисках ископаемых скелетов я гораздо чаще натыкаюсь на останки современных животных, погибших несколькими месяцами или годами ранее, и внешняя поверхность их костей шелушится и трескается, словно посмертный солнечный ожог. По степени разрушения этих костей можно даже оценить, как долго они лежали на открытом воздухе. В таком состоянии кости могут не перенести длительного геологического погребения, оставив после себя лишь пару хрупких обломков. Для тех, кто, подобно мне, хочет стать окаменелостью, быстрые похороны являются единственным выходом.
Но какую же среду выбрать? Не существует каких-то строго определенных условий, которые могли бы обеспечить идеальную сохранность. В качестве источника идей я достал с полки книгу Exceptional Fossil Preservation («Необыкновенно сохранившиеся ископаемые»), и хотя автор вряд ли на такое рассчитывал, использовал ее в качестве руководства для очень долгой посмертной жизни[175]. Захоронение по типу сланцев Бёрджес сразу же бросилось в глаза как весьма достойный вариант. Если оно подошло пикайе, то подойдет и мне. Проблема в том, чтобы расположить мое тело в нужном месте и в нужное время, чтобы оно не только оказалось погребено, но и все остальные морские обитатели были бы погребены грязью и илом вместе с ним, чтобы моими останками не полакомились суетливые мелкие рыбки и ракообразные. Многие другие способы, связанные с самыми древними окаменелостями, представляли аналогичную проблему, не говоря уже о том, что с их помощью сохранялись куда более мелкие животные, чем я. Со своими 177 сантиметрами я никоим образом не великан, однако для моих размеров все равно потребовалось бы весьма значительное количество осадочных пород. В этом плане парк «Берлин-Ихтиозавр» посреди невадской глуши выглядит куда более привлекательно. Здесь нашли скелеты огромных морских рептилий, дружно погибших более 200 миллионов лет назад, однако, как назло, о последних секундах жизни этих животных известно лишь то, что они были погребены на большой глубине. Выполнимые инструкции о том, как повторить процесс, отсутствуют.
Остено, Италия; сланцы Посидония в Германии и Оксфордские глины на юге Англии — все три места знамениты своими аккуратно сохранившимся окаменелостями — тоже особо меня не обнадежили, лишь еще больше подкрепив впечатление, что практически все эти изумительные залежи ископаемых были сформированы в морской среде, где осадочных пород в изобилии, однако рушились они на местных обитателей совершенно непредсказуемым образом. Конечно, у меня есть некоторые шансы оставить после себя хоть какие-то окаменелости на морском дне, где время от времени образуются осадочные отложения — не говоря уже про пустыни, где огромные песчаные дюны постоянно перемещаются, поймы рек, которые заваливает новыми осадочными породами, и, если поблизости найдется вулкан, спокойные озера, куда в избытке падает пепел, — однако меня интересует самый эффективный и надежный вариант из всех возможных. А к этому уже куда ближе местечко под названием Зольнхофен.