Хотя, думается мне, не было среди них такого, кто не хотел бы в тот момент оказаться как можно дальше. Кто не мечтал бы закрыть глаза. Оглохнуть. Лишиться чувств.
Не получалось. Стократно усиленная магией, моя воля держала их в железном кулаке.
А потом я стряхнула обломки сломанной рамы и повернулась, вживаясь в новый, но уже неплохо знакомый облик. Двигалась я осторожно, стараясь никого не задеть, ибо теперь самое лёгкое моё движение сулило причинить хрупким телам смертных тяжкие увечья.
"Итак, фер Трискель, на чём мы остановились?" – поинтересовалась я мысленно. У костяных драконов нет голосовых связок, но это не значит, что они лишены дара речи.
– А… ва…
Ничего более членораздельного он выдавить из себя не смог.
А кто бы смог? Я ведь больше не поглощала его ужас перед происходящим, и он в полной мере прочувствовал всё. Даже с процентами.
"Что же вы не радуетесь?" – хмыкнула я, приоткрывая пасть и изгибая шею. "Теперь моя сущность не прячется под обличьем женской слабости. Поздравляю, вы меня разоблачили".
В тишине, разбавленной лёгким потрескиванием углей и поскуливанием забившегося в угол писаря, грохнула дверь. Это, проявляя благоразумие, сбежал палач.
А затем раздалось свистящее шипение меча, покидающего ножны.
"Фер Уллахис, не делайте глупостей".
– Я – воитель Света, – заявил он слегка дрогнувшим голосом. – А ты, Игла, действительно Зло. Учитель снова оказался прав.
"Твой учитель, равно как и ты сам, снова оказались непроходимо глупы! Мне же, о доблестные воители Света, просто-напросто надоело терпеть ваш идиотизм. Ты хотя бы осознаёшь, насколько мелко всё то, в чём твой "учитель" пытался обвинять меня? Если бы я хотела творить зло, павшими коровами и спившимися сапожниками дело бы не кончилось. Даже не меняя обличья, я могла убивать смертных десятками, а в этом облике, обретённом с вашей помощью, у меня достаточно силы, чтобы стирать с лица земли города!"
Фер Уллахис шагнул вперёд, наставив на меня меч. Смех, да и только.
– Пусть я умру, но я хотя бы попытаюсь остановить тебя!
"Болван. С чего ты взял, что меня надо останавливать?"
В отличие от гнева, усталое разочарование, пропитавшее мои мысли, заставило его замереть и поёжиться.
"Вы не хотите понять одного: я могу калечить, убивать и разрушать. Но для меня всё это лишено смысла. Я не люблю людей, но и для ненависти к ним у меня нет причин. Я была бы вполне довольна, если бы меня оставили в покое… да только вы продолжаете громоздить глупость на глупость с упорством, достойным лучшего применения. Что ж, вы сами выбрали свою участь…"
Фер Трискель съёжился и захныкал. Фер Уллахис бросился вперёд, замахнулся и ударил. Попытался ударить. Его меч прошёл сквозь мою оболочку, как сквозь дым. Трансформа завершилась, из костяного дракона я стала драконом призрачным. Плоть сновидения текла и плавилась, формируясь согласно моей воле. Пронизав перекрытия, стены и крышу, я взлетела над градом Харроу, как окрылённый сгусток магии.
Я не солгала рыцарям ни единым словом. Теперь я могла бы смять лежащее подо мной, как глину, замесить в один огромный ком дома и построивших их людей, одним выдохом наслать скоротечную чуму, одним криком свести с ума огромные толпы. Я могла затопить улицы валом голодной тьмы или просто выпить тысячи жизней одним глотком, не прибегая к заклятиям и видимым эффектам. Я могла всё или почти всё, и тьма внутри – та, что живёт во мне с рождения – шептала о бесконечных, как формы самой магии, возможностях. Но рассудочный холод сковывал тёмные желания, подчиняя их непреклонной воле мага.
Что мне в новой силе, доставляемой чужой болью, чужой смертью? Зачем мне всё это? Жестокость – сила слабых, сильным нет в ней нужды. Подлинная власть над реальностью не нуждается в зримых проявлениях и подтверждениях…
Описав над городом ленивый полукруг, я полетела на юг, набирая высоту. Я собиралась умчаться как можно дальше. Пронизать марево сонных видений, лепя из податливого материала то, что мне нужно: высокие, чёрные, островерхие горы в мире, где никогда не было, нет и не будет людей. Там вообще не будет никого, кроме меня. А я буду летать над горами, изменяя их, как только приевшиеся очертания скалистых хребтов начнут вызывать скуку, буду размышлять о природе мира представлений, гоняя вольную мысль по причудливым лабиринтам гипотез, буду выбирать между рациональностью и абсурдом.
Живой дракон должен убивать, чтобы жить. Такова его природа. Но для призрачного дракона это не обязательно. Его существование поддерживает чистая магия. В сотворённом мною мире я стану делать всё, что захочу, но никогда, никогда, никогда не стану даже в шутку задумываться о возвращении к людям.
Пусть коснеют в своём ничтожестве. Их заботы. А я отныне – высшая нежить, могущественная, вечная. Моё тело мертво, мои желания стынут горами нетающего льда, мой разум чист и глубок, словно звёздное небо…
И тут Котище Безымянный проявил себя, доказав, что мне рано задумываться о практическом всемогуществе. Полёт незаметно привёл меня в объятия убаюкивающей темноты, в тихую гавань сонного покоя. Сила, собранная в кулак во время пыток и трансформации, поддалась умелому нажиму извне. Мой призрачный дракон истаял, как дым на ветру, и сама я забылась.
Не по своей, а по чужой воле заснула я, чтобы увидеть новый сон.
Выход
Поутру, после ясной звёздной ночи, озеро дымится седым туманом. В этот сокровенный час он уходит из дому, прихватив с собой снасти и нашего старшего, чтобы посидеть у берега с удочками, встретить восход, поразмыслить в уютной лесной тишине. А я делаю вид, будто не замечаю, как он уходит. Я будто бы спокойно сплю. Он, конечно, знает, что это не так. За эти годы он узнал меня очень хорошо, не хуже, чем я его. При этом нам не было и нет нужды лезть друг другу в душу. Нам хватает обоюдной уверенности, хватает надёжности, не нуждающейся в словесных подтверждениях. Изречённое лжёт, а мы правдивы друг с другом.
И то сказать: когда есть взаимное уважение, не только можно, но даже нужно оставить за другим право на тайну, на малые и (особенно) большие секреты.
Я до сих пор не знаю, откуда у него все эти шрамы, похожие на белые твёрдые нити на загорелой коже. А он не спрашивает, как я заработала сеть рубцов на спине и следы обширных ожогов, по сию пору выглядящие довольно-таки жутковато. Это позволяет нам обоим не вспоминать то, что нам хотелось бы забыть здесь, в лесном краю. То, от чего мы укрылись в нашем доме на берегу озера, в этой уединённой шелестящей тишине.
На рассвете встаю и я. Наша средняя встаёт вместе со мной, если только минувшим днём не набегалась сверх меры. Тогда я позволяю ей немного понежиться в постели. Похлопотать по дому я могу и одна, без помощников. Настоящего хозяйства у нас нет, лишь то, что нужно для прокорма семье из пяти человек, так что обязанности мои не велики и не обременительны. Кроме того, я всё-таки немножко ведьма. Маленькие скромные хитрости: приказать воде вскипеть, указать пыли за порог, отогнать насекомых несколькими словами, повторяемыми в определённой тональности во время троекратного обхода огорода либо дома противосолонь… наговор "от вредителей" приходится возобновлять не реже двух раз в неделю, но это – сущая мелочь.
Поднявшись, я готовлю. Сколько мы здесь живём, я, кажется, ещё ни разу не повторилась, ни разу не поставила на стол что-то в точности такое же, как съеденное раньше. Походы в лес за тем, что годится в пищу – одно из моих излюбленных занятий. А для знающего повара в супе будут кстати и щавель, и крапива, и листья дикой смородины, и многое такое, о чём горожане слыхом не слыхивали. Клёны дают густой сироп для приготовления сластей и варений; десятки видов грибов, от опят до белых, от шампиньонов до сыроежек, от строчков до маслят, гостят на нашем столе в самых разных сочетаниях и под самыми разными соусами. Даёт лес также мелкую дичь, ту, что можно выловить силками. Крупного зверя – оленей, кабанов, лосей – промышляет уже муж. Но не так часто, как мог бы. Нужды нет. Съестного и так предостаточно.
Правда, первое время он шарахался от жареных мухоморов, шашлыков из гадюки и прочих необычных блюд, но потом, принюхавшись и распробовав, начал сметать всё, что я ни подам. Как ведьма, я отлично знаю девять способов сделать из простой крольчатины медленный яд – и ничуть не хуже знаю, как вытянуть вредоносные соки из тех же мухоморов.
Но довольно хвастовства. Оно никому не к лицу, а хозяйке дома – меньше, чем кому бы то ни было. Нахваливать её должны другие: живущие в доме и зашедшие на огонёк гости. Да и не обо мне одной речь.
…когда весь дом уже вкусно благоухает, а с рассвета проходит около часа, на запахи поднимается мой младший. Нельзя сказать, что он мой любимчик, просто четыре года – это возраст, в котором дети требуют особого присмотра. Чуть зазеваешься, глядь, а он уже что-нибудь учудил. К старшему и средней мы с мужем относимся как к маленьким взрослым, пусть даже с лёгким оттенком шутливости. Но младший пока что – просто беззаботный шкодник. Ребёнок. И мы не спешим возводить его в ранг "молодой-но-уже-не-дитя". Когда сам того захочет, когда ему надоест доброжелательная снисходительность старшего и средней, вполне основательно считающих себя самостоятельными, – вот тогда младший повзрослеет сам.
А торопить в таких делах незачем.
– Ма-а-ам! – хватает он меня за колени сзади, "подкрадываясь" так же незаметно, как сказочный зверь топотун. – Я сон видел!
– Ну, раз видел, расскажи.
А младший и рад рассказать. За тем пришёл. Кроме того, ему иногда снятся вещие сны. Магический дар он унаследовал, как все наши дети. Но если старшему досталась больше тёмная сила земли, средней – удивительный талант понимания всего живого, сочувствия и целительства, то младший… порой в его снах проскальзывают видения даже не иных миров, а иных Вселенных, рассказать о которых у него просто не получается: слов не хватает. Может быть, именно поэтому он особенно любит вечерний Час Сказки – тот, что перед самым сном. И просто ужасно любит новые слова: встречаемые в книгах, проскальзывающие в наших разговорах, изобретаемые им самим штук по пять в час. Некоторые он, мне кажется, даже не изобретает, они просто ему снятся.