Скамейка, на которой мы оставили дедушку, была пустая. Мы даже побегали от одной скамейки к другой: вдруг перепутали? Но нет. Ничего не перепутали. И пакет молока в широкой урне рядом. Тот самый пакет, что я из дома взял. Как так? Может, дедушка пошёл дальше по бульвару среди деревьев прогуляться? Или сам домой вернулся?
Вторую версию мы сразу отмели. Дедушка бы до дома один не дошёл: там же по пути ни одной лавочки. Игорю пришла в голову отличная мысль: «Надо позвонить ему!» Но тут к нам подошли какие-то взрослые пацаны и стали нас толкать и вопросы задавать тупые: «Эй, малые, вы чего здесь? А? А? А?» Пока я соображал, что ответить на «А», один из них выхватил у Игоря телефон, и они все помчались от нас в разные стороны. Это всё так быстро произошло, буквально за минуту.
Игорь бы их обязательно догнал, если бы перед этим целый час не бегал, пока мы репортаж снимали…
Вот так мы остались на бульваре одни – без дедушки и без телефонов.
Игорь был очень расстроен, но сказал: «Ладно, фиг с ним, с телефоном. Надо деда искать». Мы проверили все лавки на бульваре. Людей спрашивали: «Вы тут дедушку в коричневой кепке не видели?» Никто не видел. Стало очень тревожно. Даже Игорь перестал улыбаться и шутить. Я уверен, он из-за дедушки переживал в тысячу раз больше, чем из-за телефона.
Тогда мы решили быстрей бежать домой, проверить, вернулся ли дедушка, а если нет, звонить ему из дома, чтобы узнать, где он.
Как только мы повернули на наш переулок, то сразу увидели папу, который бежал нам навстречу. Он очень невежливо прихватил за руки меня и Игоря и без всяких слов помчался с нами во двор. Мы не сопротивлялись. Игорь по дороге сказал: «Дядь Лёша, мы деда потеряли». Папа, не глядя на нас, коротко ответил: «Нашёлся ваш дед».
Во дворе стояли наши мамы. Обе заплаканные. Игорь сразу громко сказал: «Ну зачем плакать, мам? Мы ж ненадолго».
Выяснилось, что мы были в походе чуть дольше, чем рассчитывали. Увлеклись, пока репортаж снимали.
Около дома 3А стояла скорая. Я очень испугался и спросил: «Это к дедушке?» Папа ответил: «Это с дедушкой». Моя мама сразу и наругала, и наобнимала меня, и ещё громко поплакала при всех. Не могла до дома дотерпеть. Игоря мама увела ругать домой. Он не хотел уходить, пока не узнал, что с дедушкой случилось.
Оказывается, дедушка так устал, что прилёг на лавочку и прямо там уснул. Мимо проходили какие-то добрые люди, увидели старичка в приличной одежде на лавке и подумали, что ему плохо. Вызвали скорую. Скорая приехала, дедушке померили давление и отвезли домой, потому что недалеко и по пути было. А с давлением у дедушки всё было нормально.
Дома папа сказал мне, что теперь я серьёзно наказан, что все каникулы я буду сидеть дома, и даже во двор мне выходить запрещается. «Никаких друзей, никакого деда». Я попробовал оправдаться: «Дедушка тут ни при чем». Но папа сказал, что с «дедом будет отдельный разговор».
Я чувствовал себя виноватым, но в то же время мне было очень обидно. Я попробовал сказать папе, что это несправедливо, но он строго меня оборвал: «Ещё как справедливо! Несправедливо нарушать договор с родителями!» А я вообще не про это хотел сказать.
Честно говоря, я даже расплакался у себя в комнате. Я не хотел, чтобы так получилось. Не хотел, чтобы мама расстраивалась, чтобы папа злился, и сидеть все каникулы дома не хотел. Я видел, что родители так рассердились на меня, что даже разговаривать со мной не хотели.
Перед сном ко мне в комнату пришла мама: «Костик, ты что, не понимаешь, что мы за вас очень испугались? Вы ушли со двора. На телефонные звонки не отвечали. Дедушка на скорой приехал. Ты понимаешь, что родители чуть с ума не сошли?»
Я сказал, что понимаю, и признался, что уйти в поход было моей идеей, а потом уже вся остальная компания ею заинтересовалась. Мама взяла с меня обещание, что больше у меня таких идей не будет. Я пообещал. Но мне было грустно:
– Мам, скажи, разве это справедливо?
– Ты про запрет выходить во двор на каникулах? Конечно. Папа принял очень справедливое решение. Ты наказан, – строго ответила мне мама.
– Нет, я про другое. Разве это справедливо, что когда у ребёнка возникает интересная идея, то он может её осуществить, только если взрослые разрешат. А есть планы, которые вообще реальны только вместе со взрослыми. Но у них на «глупости» никогда нет времени. А ещё, по правде говоря, если осуществлять некоторые планы вместе с родителями, то это уже и не приключение. Что делать?
Мамин голос стал немного добрее, но строгость из него ещё не совсем пропала:
– Ты должен понимать, что родители несут за тебя ответственность и что для некоторых дел и поступков нужно сначала самому стать взрослым.
– Нет, погоди, мам, не уходи. Я понимаю про ответственность. Я про справедливость хочу сказать. Разве справедливо, что когда ты становишься взрослым, то тебе уже неинтересны все эти планы и идеи, или времени на них нет совсем, или вон, как у дедушки, уже ноги плохо ходят. Как-то всё неправильно устроено. Ты мне скажи, мам, справедливость вообще есть?
Мама задумалась и ответила мне очень по-взрослому. Я даже не ожидал, что она будет в настроении так мне отвечать после того, что я вытворил:
– Справедливость есть, Костик. Как понятие. Как очень важное слово. В словаре. А жизнь часто бывает несправедлива. Ты помни об этом. Особенно тогда, когда тебе очень хорошо, потому что так может складываться, что в этот же самый момент кому-то очень плохо.
Это была огромная тема для размышлений. Мама поцеловала меня на ночь и вышла из комнаты. В полуоткрытую дверь прошмыгнула Муся. Снова – смотреть на меня.
13. Про ожидание
Я не понимаю выражений «время тянется» или «время несётся». Так часто говорит про время моя мама. Оно у неё и «скачет», и «летит», и «течёт плавно», и ещё много чего делает в зависимости от событий.
У меня оно всегда идёт одинаково. Мне не важно, чем я занимаюсь. Это не влияет на мое время. Даже если я вообще ничего не делаю, время идёт как обычно. У меня с ним нет проблем. Если только не ждать чего-то важного.
Я не люблю ждать. Потому что ты никак не можешь повлиять на события. Однажды я очень скучал по маме, когда она лежала в больнице. Меня туда проведывать её не пускали, но мы созванивались три раза в день. Утром перед школой, потом сразу после школы и перед сном. Утренний звонок был самым приятным. Я будто вместе с мамой в школу собирался, хотя на самом деле в те дни меня папа туда отводил и завтрак мне готовил.
Потом на уроках в школе о звонке легко можно было не думать. Второй звонок в обед был. А вот ожидание третьего вечером стало для меня огромной проблемой.
Я пробовал проводить день, как обычно: уроки сделаю, погуляю, порисую, на скрипке поиграю, но думал только о том, когда же придёт вечер и я смогу поговорить с мамой. В один из дней я так соскучился, что с обеда до вечера сам позвонил ей раз десять. Она же сказала, что если у меня будут какие-то вопросы, чтобы я звонил. Вот я и звонил. Но не потому, что у меня появились вопросы, а потому что ждать не мог.
Потом папа сказал мне, что это нехорошо, что маме нужно отдыхать и заниматься здоровьем, поэтому мы будем созваниваться с ней, как договорились, и что нечего «висеть на телефоне».
В день, когда маме делали операцию, она не позвонила мне ни утром, ни в обед. Папа сказал, что вечером мы с ней обязательно поговорим. Я ходил по своей комнате туда-сюда и считал шаги, чтобы не думать «мама, позвони, мама, позвони». А потом нарисовал свой самый грустный рисунок.
Ждать было очень трудно. Я так устал в тот день, что не дождался маминого вечернего звонка и уснул, а потом проснулся среди ночи и побежал к папе в спальню. Я ревел, как маленький: «Я пропустил мамин звонок!» Папа успокоил меня и сказал, что мама звонила, просто не захотела меня будить. Я закричал ему: «Почему ты меня не разбудил? Почему?!» Папа очень терпеливо тогда со мной поговорил и успокоил.
Я пообещал лечь спать, но на самом деле заснуть уже не смог, ждал утра и звонка мамы. Зато потом я спал на уроках. Хорошо, что через три дня после операции мама вернулась домой. Я бы так долго не смог. Ожидание – это как болезнь. Только таблеток от неё не дают.
Вот почему мне так не понравилось, когда мы разговаривали с родителями про собаку в очередной раз и они мне сказали, что мне нужно подождать немножко: когда я вырасту, тогда и смогу завести хоть сто собак. Нет-нет, я посчитал – это не «немножко», это ждать почти тридцать тысяч дней, а я и три дня ждать не умею. И я решил не ждать. Лучше заниматься своими обычными делами, не думать ни про какую собаку, чтобы нормальным быть, а не ходить по комнате туда-сюда. Теперь я очень понимаю маму, когда она говорит: «Как я устала ждать!»
Я заметил, что почти все взрослые люди чего-то ждут. Многие от этого несчастные. Это если знают, что ждать придётся долго, или потому что не уверены, что сбудется то, что они ждут. Есть и другие, которые ничего не ждут. И некоторые несчастны оттого, что им ждать нечего.
Моя мама ждёт ребёнка. Она говорит, что это самое счастливое ожидание, но иногда ей не терпится. Она то вдруг просит папу мебель переставить, то вдруг возвращает всё обратно. И есть она стала так смешно: может суп вареньем закусывать, а картошку пирожным. Такая рассеянная. Но самое главное: она стала красивая и круглая, как маленькая планета. Ходит она теперь как уточка, очень смешно. И ещё чаще, чем раньше, смеется и плачет от всякой ерунды. А её любимое занятие в последнее время – смотреть новогодние фильмы или мультики и есть мороженое.
Интересно, что маминому ожиданию все радуются. Как только видят ее, сразу навстречу улыбаются: «Вы ждёте ребёночка!»
Я спросил у мамы: «А когда вы с папой меня ждали, вы так же радовались?» Мама сказала: «Даже еще больше! Мы так переживали!» Вот это да! Мне было очень приятно. А мама продолжила: «Все девять месяцев, что ты был у мамы в животике, я с тобой разговаривала и слушала самую красивую музыку. Знаешь, Костик… Я очень хотела, чтобы у тебя была родная душа, и мы с папой надеялись сразу родить тебе сестричку, но нам пришлось ждать её целых одиннадцать лет». И тут я подумал: одиннадцать лет – это же больше, чем тридцать тысяч дней. Мои родители умеют ждать.