— Смелое утверждение. Особенно в устах женщины, которая нашего ужасного доктора еще даже не видела.
Она едва не огрызнулась: «А мне его и не надо видеть». Но проговорила вместо этого, отмеряя каждое слово под жадным взглядом Люси:
— Я не знаю, кто такой доктор Миннерихт, но Левитикус здесь ни при чем. Да, Леви был злобным старым дураком, но этот дурак явился бы за мной, будь он жив все это время. А не за мной, так за Зиком.
— Он так вас любил?
— Любил? Нет. О любви здесь речи не шло. Скорее уж чувство собственности. Я всего лишь одна из вещей, принадлежащих ему, — по бумагам. Зик принадлежит ему по праву крови. Нет. — Она покачала головой, затем убрала руку и разлеглась на матрасе, уткнувшись щекой в пуховую подушку. — Он бы такого не допустил. И пришел бы за нами, хотим мы того или нет.
Люси задумалась над словами Брайар, но к чему пришла, по ее лицу было не понять.
— Видимо, вы знали его лучше других.
— Видимо. Но порой я вообще сомневаюсь, что хоть сколько-то его знала. Так бывает. Иногда нас водят за нос. А я тогда была дурой, так что ему это было раз плюнуть.
— Вы были девчонкой, вот и все.
— Никакой разницы. Результат такой же. Но теперь моя очередь спрашивать.
— Ну давайте, — подбодрила ее Люси.
— Значит, так. Если не захотите, можно не отвечать.
— Не переживайте. Смутить меня не выйдет, что ни спрашивай.
— Отлично. Не буду притворяться, будто мне неинтересно, что случилось с вашими руками. Как вы их потеряли?
На лицо Люси вернулась улыбка.
— Да я не против. Собственно, это не секрет. Правую я потеряла, когда все мы бежали из города, потому что остаться означало смерть, а то и хуже. Я жила на том конце площади — ближе к городской свалке, чем к вашему уютненькому холму. Мы с моим мужем Чарли держали там одно заведеньице, туда много кто заглядывал — по большей части мужчины. Старые портовые крысы, рыбаки в промасленных дождевиках, старатели со своими пожитками, бренчащими на спине… Заходили к нам перекусить. Ой, что ж я сразу-то не сказала — у нас ведь не бордель какой-нибудь был, а небольшой бар. Поменьше «Мейнарда», да и поплоше. Назвали мы его «Ржавым люком», и дела шли неплохо. Подавали в основном пиво и прочее спиртное, ну и сэндвичи с рыбой, вареной и жареной. Сами всем заправляли — Чарли и я. Не то чтобы все удавалось, но и так было славно. — Откашлявшись, она продолжила: — Ну и вот, шестнадцать лет назад с холма спустилась большая машина, сминая все на своем пути. Эта часть вам известна. Сами знаете, что и как натворил Костотряс, — и лучше всех нас, наверное, знаете, ему мы обязаны Гнилью или нет. Если кому и знать, то вам.
Брайар мягко возразила:
— Но я не знаю, Люси. Так что, видимо, не знает никто.
— А Миннерихт утверждает иначе, — заметила барменша, ненадолго сменив тему. — У него выходит, что Гниль как-то связана с горой. Мол, Рейнир[21] на самом деле вулкан, а в вулканах образуется ядовитый газ. Пока нет извержений, он остается под землей. Если только кто-нибудь не пробьет кору и не выпустит его.
На вкус Брайар, это объяснение было ничуть не хуже прочих. Так она и сказала:
— В вулканах я не разбираюсь, но, по-моему, это похоже на правду.
— Поди угадай… Я просто передаю слова доктора Миннерихта. Может, он чокнутый, почем знать? Только он сконструировал для меня эту руку, так что я перед ним в долгу, хотя и проблем от него было предостаточно.
— Но вы мне рассказывали про Чарли, — напомнила Брайар.
Ей не хотелось больше разговоров о Миннерихте — пока что. Даже звуки, из которых складывалось его имя, вызывали у нее непонятную тошноту. Она была совершенно уверена, что он не Левитикус, хотя и не могла поделиться с Люси причинами своей уверенности. Правда, это мало что меняло: если люди до сих пор верили в существование Леви, то этот человек мог сойти за его призрака.
— Ах да! — спохватилась Люси. — Итак, Гниль расползалась по улицам, и пора было спасаться бегством. Но приказ об эвакуации застал меня на рынке — я как раз закупала продукты, когда началась паника. А Чарли остался в баре. Мы с ним были женаты десять лет, и я не хотела его бросать, но полицейские со мной церемониться не стали — взяли и вышвырнули из города, как пьянчужку с тротуара.
Везде уже сооружали временные стены из брезента. Помогали они не очень, но все-таки помогали, так что рабочие трудились вовсю. При первой же возможности, как только прошла основная волна паники, я раздобыла маску, пробралась через заграждения и побежала к Чарли.
Но в «Ржавом люке» его было не видать. Бар казался пустым, окна — выломаны. Люди разбивали стекла и промышляли грабежом. Мне даже не верилось: воровать в такое время!
Зайдя внутрь, я начала его звать, пока он не откликнулся откуда-то из задней части дома. Тогда я перемахнула через прилавок, вломилась в кухню и увидела его на полу, всего истерзанного и залитого кровью. Кровь в основном была не его. Он застрелил троих трухляков, которые загнали его в угол — как волки оленя, вы же знакомы с их повадками, — и сидел теперь в компании трупов, но его сильно покусали. У Чарли отсутствовало ухо и часть ступни, а глотку ему наполовину вырвали.
Она вздохнула и еще разок прочистила горло.
— Он умирал… и обращался. Я не знала, что произойдет раньше. В ту пору мы совсем еще не изучили болезнь, так что я не побоялась к нему подойти. Чарли вяло покачивал головой, глаза у него высохли и стали желто-серого оттенка.
Я попыталась поднять его с пола — хотела дотащить до больницы. До чего же глупая мысль. К тому времени все улицы перегородили, и помощи было бы негде искать. И все-таки я поставила его на ноги. Он был не особенно крупный мужчина, ну а я не то чтобы карлица.
И тут он полез драться — почему, не знаю. Мне приятно думать, что он чуял близость конца и пытался меня оттолкнуть ради моего же блага. Только я не сдавалась, потому что решила его оттуда вытащить, и хоть умри. А он так же твердо был намерен остаться.
Сцепившись, мы рухнули у прилавка. Когда я опять подняла Чарли, с ним уже было кончено. Он начал постанывать и пускать слюни — яд, проникший в его тело через укусы, сделал свое дело.
Вот тогда-то все и случилось. Тогда он меня и цапнул.
Всего лишь прокусил большой палец — совсем неглубоко, но этого хватило. И я наконец поняла, что его больше нет, будто мало было пожелтевших глаз и запашка изо рта, как от дохлой лошади на улице. Чарли никогда бы не причинил мне боли.
Она опять закашлялась, однако глаза ее, мерцавшие в свете свечей, оставались сухими.
Тут снова засвистели трубы, и Люси притворилась, что замолчала из-за них. Затем она продолжила рассказ:
— Надо было его убить. Он заслуживал, чтобы с ним поступили по-человечески. Но я тогда слишком перепугалась — и ненавижу себя за это. Ну да что уж говорить, дело-то сделано, точнее, не сделано, и ничего уже не поправишь. В общем, я бегом добежала до самой Окраины, а там забилась в какую-то церковь, где мне дали отлежаться и выплакаться.
— А как же укус?
— Укус, — повторила Люси. — Ах да, укус. От укуса началось гниение и стало расползаться по руке. Три монашки меня держали, а священник провел первую ампутацию.
Брайар поежилась:
— Первую?
— Ага. Потому что одной оказалось недостаточно. Они отрезали только кисть, по запястье. Во второй раз пришли с пилой и взяли выше локтя, а в третий отхватили по самое плечо. Ну и что ж, зато помогло. Все три раза после ампутации я была на грани смерти. Каждая рана не затягивалась неделями, и мне уже хотелось, чтобы болезнь взяла свое. Или чтобы меня кто-нибудь пристрелил — у меня самой тогда сил не хватило бы.
Она замялась. А может, то была всего лишь усталость.
Брайар все же спросила:
— А что случилось потом?
— А потом я пошла на поправку. Чтобы снова почувствовать себя человеком, понадобилось года полтора. А как выздоровела, все мысли были об одном: что надо теперь вернуться и позаботиться о Чарли. Даже если это означало бы пустить ему пулю в глаз. Он такого не заслужил.
— Но к тому времени появилась стена.
— В точку. И все-таки, как вы сами убедились, попасть в город можно и другими путями. Я пробралась через канализацию, точно как ваш сын. И так уж вышло, что осталась тут.
— Но… — Брайар покачала головой. — Как насчет второй руки? И протеза?
— Второй-то? Ну… — Люси опять заворочалась, и пуховый матрас с одеялом хором зашуршали. Зевнув во весь рот, она на выдохе затушила свечу возле кровати. — Вторую руку я потеряла два года спустя, в подполье. Взорвалась одна из новых печей; трех китайцев, которые ее обслуживали, убило, четвертый остался слеп. А мне зацепило руку раскаленным обломком металла, и дело с концом.
— Господи! — вымолвила Брайар и, подавшись вперед, загасила оставшуюся свечку. — Это ужасно, Люси. Мне очень жаль…
Из темноты донесся голос:
— Вашей вины тут нет. И ничьей, кроме моей, — что торчу здесь столько лет… В общем, тогда у нас уже был наш проказник-доктор, и он привел меня в порядок.
Брайар услышала шелест фланели — ее соседка укладывала ноги поудобнее.
Люси издала еще один зевок, увенчав его довольно высокой нотой — ни дать ни взять свисток на чайнике.
— Прежде чем приступить, он хорошенько пораскинул мозгами. Схемы чертил, рисунки и все такое. Для него собрать меня заново было вроде игры. Когда работы завершились, он показал мне готовую штуковину, и я пожалела, что не умерла. Она выглядела такой странной, такой тяжеленной… Казалось, я и поднять-то ее не смогу, не то что управляться с ней.
И доктор не сказал мне, как собрался ее оживлять. Он предложил мне выпить, я согласилась. И сразу в обморок, а проснулась от собственных криков. Доктор и один из его подручных пристегнули меня ремнями к столу, вроде как у хирургов, и сверлили деревянным буром дырку в кости.
— Боже, Люси…
— Это было куда хуже, чем все ампутации, — да что уж, хуже даже, чем обе руки потерять. Но теперь… — Она то ли повернулась на бок, то ли снова пошевелила рукой — та бренькнула под одеялом. — Теперь я рада, что она у меня есть. Хоть и недешево мне обошлась.