Чуть поодаль от фальконетчиков, за подступавшими к крепости строениями, Гяур собрал еще две сотни всадников. На острие первой сотни он выставил десятку самых рослых казаков, вооруженных пиками и щитами.
Прошло несколько томительных минут. Гяур понимал, что сейчас там, в сражении за ворота, решается судьба штурма. Ему уже казалось, что он допустил ошибку, собрав эти две сотни за своей спиной, вместо того чтобы оставить лошадей с коноводами и повести воинов на штурмовые лестницы. Но вот разломанные ворота наконец распахнулись. Задумавшись, полковник еще несколько секунд онемело смотрел на них, словно грешник – на отворенные ворота ада.
– Не упусти момент, князь! – вывел его из оцепенения Хозар. – Врываемся в крепость!
«Да, не упустить!».
– В крепость! В крепость! – с трудом выводя себя из оцепенения, скомандовал Гяур.
– О-дар! – сразу же подхватили Хозар и Улич. – О-дар!
Оказавшись в крепости, конники Гяура кружили коней, копьями сбивая с ног и разгоняя отряд испанцев, пытавшихся вновь овладеть воротами и закрыть их. А потом, разбившись на группы, ринулись по узким улочкам города.
Однако сам Гяур на несколько минут задержался. Он видел, как, размахивая булавой, Гуран (он узнал его в предрассветной синеве именно по этой булаве) ворвался в круг испанских конников. Вылетела шпага из рук одного, словно смерчем вышибло из седла другого. Третий кавалерист выстрелил в сотника из пистолета, но, каким-то непостижимым образом избежав его пули, Гуран на миг уронил булаву, дотянулся до идальго руками, вырвал из седла и с невероятной силой швырнул прямо на направленную на него алебарду испанского стражника.
От верной смерти сотника спас Гяур. Метнувшись к людскому водовороту, в центре которого с такой безумной храбростью сражался Гуран, он пронзил копье-мечом испанского кавалериста как раз в тот момент, когда тот занес над казаком саблю. Пронзил, подарив сотнику те несколько мгновений, которые понадобились ему, чтобы поднять с земли свою булаву. Те несколько мгновений, цена которым – человеческая жизнь.
– Век не забуду! – громовым голосом отблагодарил его Гуран, взбираясь под прикрытием Гяура на коня испанца.
– Отходи к моим русичам!
– Это пусть они отходят, – возмутился сотник. И тотчас же, с разворота, врубился своим страшным оружием в плечо наскочившего на полковника испанского офицера.
– Я здесь, князь! – пробился к полковнику Хозар.
– Улич жив?
– Он бессмертен! – рассмеялся Хозар и, прикрывая князя своей могучей фигурой, ринулся на приближающегося испанца.
– Тогда – в бой, бессмертные русичи!
Ставка французского главнокомандующего, принца де Конде, располагалась в небольшой деревушке, в нескольких милях от передовой. Сейчас эта деревушка превратилась в один сплошной лагерь, на одном конце которого обучался отряд новобранцев, на другом вынашивали замыслы грядущих боев штабные офицеры, а на третьем, неподалеку от храма, залечивали раны и отпевали наиболее храбрых и достойных. Капитан саксонских рейтар, которые держали оборону на этом участке, едва-едва изъяснялся по-французски, однако его умения вполне хватило для того, чтобы расспросить д’Артаньяна, кто он и куда следует.
Узнав, что лейтенант и его люди ищут ставку главнокомандующего, капитан великодушно провел их до селения, но следовать вместе с ними до особняка, в котором находился штаб, отказался.
– Увы, мы с вашим принцем – не самые большие друзья, – заявил он таким тоном, словно объявлял войну всему военному командованию Франции.
– Почему так?
– Принц не умеет ценить доблесть саксонских рейтар. Он до сих пор не понял, что это лучшие солдаты Европы.
– Иначе они не были бы саксонскими рейтарами, – в тон ему подтвердил д’Артаньян. – Просто командующему не представился случай убедиться в том, что они… лучшие, поэтому великодушно простите его.
– Возможно, я и прощу, но историческая справедливость, на фоне всеобщей истории воен… – патетически воскликнул капитан. – Впрочем, предоставляю вас, господа, вашим хлопотам.
Откуда и куда они движутся, и каким образом в их руках оказался пленный испанец, наемник так и не поинтересовался.
– В том, что вы – лучшие, неплохо было бы убедить испанцев, капитан! Похоже, эти канальи совершенно разуверились в доблести саксонцев! – напутственно крикнул вслед ему лейтенант Морсмери.
Рейтар грузно развернулся в своем огромном седле, которое тем не менее едва охватывало часть необъятного крупа его явно некавалерийской лошади, и, так и не останавливая ее, долго глядел вслед удаляющимся французам, томительно переваривая сказанное гвардейцами. Процесс этот затянулся настолько, что времени на ответ у капитана уже не осталось.
Тем временем вся разбросанная по равнине деревушка буквально бурлила от суеты и амбиций. Войск здесь оказалось столько, что, если бы все эти части вчера вечером двинулись под стены Дюнкерка, испанцы вынуждены были бы сдаться без единого выстрела.
И хотя пока что трудно было понять: собирается ли эта орда выступать в поход или же, наоборот, только обосновывается здесь, сотни и сотни стальных доспехов уже отражали лучи утреннего солнца, озаряя окраины селения воинственным светом стали и доблестной самоуверенности.
А еще… Пылали костры, на которых готовилась пища. Ржали голодные кони. Зычными армейскими командами прочищали охрипшие после вчерашней попойки глотки преисполненные благородства офицеры.
– Строиться, господа! Я приказываю: строиться! – диссонировал с могущественным мужским хором неокрепший юношеский голосок какого-то лейтенантика, безуспешно пытавшегося совладать и со своими солдатами, и с нервным пегим коньком, на котором он чувствовал себя крайне неуверенно. – Через час выступаем, господа драгуны! – почти умолял он свое явно не спешившее к коновязям воинство.
– Интересно, куда это вы собираетесь выступать, монсиньор лейтенант? – полюбопытствовал д’Артаньян. – Разговор с напыщенным, скверно объясняющимся по-французски саксонцем совершенно не удовлетворил его потребность в общении, жажду излить овеянную пороховой гарью душу.
Лейтенант остановил своего пегого у церковной ограды и удивленно осмотрел странную процессию. В центре ее не спеша, устало, с полным безразличием ко всему, что здесь происходит, ступал испанский офицер: без оружия, в изорванном, местами прожженном мундире, с небрежно перевязанной головой. Спереди и сзади него горделиво восседали на серых конях два мушкетера – д’Артаньян и де Морель, а по бокам два гвардейца – Морсмери и Шале.
– Не расслышал вашего ответа, лейтенант!
– Под стены Дюнкерка, естественно! – важно сообщил юный драгун, не уловив в его вопросе убийственной иронии.
– Ах, вы ведете свое воинство под стены Дюнкерка?!
– Что вас так удивляет, господин мушкетер?
– Никак решили штурмовать крепость?
– Таков приказ командующего.
– Господа, вы слышали этот приказ командующего? – обратился д’Артаньян к своим спутникам? – Принц де Конде действительно отдал вам такой приказ?!
– Ну, не мне лично, естественно, – стушевался лейтенантик, побаиваясь, как бы мушкетеры не заподозрили, что он привык получать приказы от самого де Конде. – Но так говорил наш эскадронный командир.
– О, если приказал эскадронный – тогда конечно, – одарил его своей разоруживающей улыбкой де Морель.
– Могу заверить вас, лейтенант, – вмешался д’Артаньян, – что часа через три вы, лично вы, уже будете разгуливать по крепостной стене.
– Которой еще только следует овладеть.
– Для таких храбрецов, как ваши драгуны, это будет несложно.
Только теперь д’Артаньян окончательно убедился, что принц все еще не сообщил офицерам о взятии Дюнкерка. Хотя и не сомневался, что весть об этом главнокомандующий уже получил. Другое дело, что мушкетер так и не мог понять, почему командующий все еще держит это в тайне от своих солдат. Только потому, что не хочет отдавать пальму первенства в этой битве наемникам из Речи Посполитой?
– Лично для меня это стало бы настоящей удачей, – с наивной признательностью согласился драгун. – Как-никак Дюнкерк – первая крепость, которую мне придется штурмовать.
Мушкетеры и гвардейцы многозначительно переглянулись. Однако лейтенант-драгун не обратил на это внимания. Он уже видел себя у стен крепости, уже гордо стоял на одном из ее бастионов.
Молчавший доселе петух, возможно, единственный уцелевший из всей петушиной рати деревушки, прокричал так ликующе, будто собирался разделить славу освободителя Дюнкерка вместе со всеми присутствовавшими поблизости драгунскими офицерами. И лишь его крик слегка пригасил дружный смех бывалых воинов, на чьем счету уже не один удачный штурм, равно как и не одно бегство из-под крепостных стен. Да, и бегство тоже. Правда, об этом они старались не распространяться.
Даже пленный испанский бомбардир – и тот едва заметно улыбнулся и долго, насмешливо качал головой.
– В таком случае привет будущему герою Дюнкерка! – рассмеялся Морсмери, проезжая мимо лейтенанта. – Но сначала советую поинтересоваться, откуда среди нас появился сей досточтимый гранд, – кивнул он в сторону капитана.
– В самом деле, откуда? Очевидно, перебежчик, дезертировавший из дюнкеркского гарнизона?
– Вы правы, драгун! – откликнулся Шале, несколько поотставший от снова тронувшейся в путь процессии. – Он действительно бежал. Из Дюнкерка. Только уже захваченного нами.
– То есть? Кем это… захваченного?! – ничего не понял драгун, полуэскадрон которого наконец-то оседлал своих коней и теперь лениво гарцевал вдоль кладбищенского ограждения, ожидая дальнейших распоряжений. – Кем именно захваченного, я спрашиваю?!
– Нами, само собой разумеется. Клянусь перьями на шляпах всех моих друзей-гасконцев!
– У вас нелепые шутки, господа.
– Как только вы увидите перед собой стены дюнкеркской крепости, ваше собственное неверие покажется вам еще более нелепым.
Лейтенант смотрел на Шале, словно заблудившийся в пустыне беглый раб – на мессию.