— К пяти вернемся, скажу Агафону — козел! Жизнь прожил, козел, а красивых видов не видел!
Осуждающе покачивая головой, Сказкин сел в сухую траву и перемотал портянки. Покатые плечи Серпа Ивановича быстро двигались, — как слабые чешущиеся задатки будущих крыльев. К Львиной Пасти, налюбовавшись ею, Сказкин теперь сидел спиной. К пейзажу, каким бы он ни был впечатляющим, Серп Иванович уже привык. Кальдера Львиная Пасть его больше не интересовала. Из-под приставленной к низкому лбу ладони Серп Иванович высматривал вдали домик Агафона Мальцева.
— Сидит сейчас, гад, чаи гоняет, а на участке, ему вверенном, крупное зверье давят, как клопов. Непорядок!
Он сплюнул и придирчиво глянул на меня:
— У нас, в Бубенчиково, кот жил: шерсть стопроцентная, драчлив, как три пьяных грека, кормить его — собаку бы перерос. Так и он все больше по мышкам, по птичкам, ну там курочку задерет. Но не сивуча, начальник! Никогда бы он не стал кидаться на сивуча!
— Да ну, — сказал я. — Ты хвастался, что зрение у тебя телескопическое. Вон там… Взгляни… Видишь?.. На той стороне кальдеры… Там что-то лежит?..
— Рыба! — завопил Сказкин, вскакивая.
— Какая, к черту, рыба? Чего это она на берегу? Да и не бывает на свете таких рыб.
Я не верил собственным глазам. В это невозможно было поверить!
— Да рыба это! — надрывался Серп Иванович.
— А чего же лежит на берегу?
— А я знаю?
Он опять приложил ладонь ко лбу:
— А может, змей?..
И восхитился:
— Хорош!
Восхищался он не столько таинственными змеем или рыбой, сколько тем, что змей этот или рыба лежали на другом берегу кальдеры, отделенные от нас не менее чем тремя километрами прозрачной голубоватой воды.
— Ну, хорош! Нажрался, сопит! Небось, ему чебуреки снятся?
Почему именно чебуреки, Сказкин не пояснил.
Зато прояснились события, ставившие нас в тупик, — пропажа собак, гибель коровы Агафона Мальцева, наконец, сивуч, зверски задавленный на подошве кальдеры.
Вглядываясь в простор кальдеры, Сказкин восхищенно бухтел:
— Ты только посмотри, начальник! В нем метров двадцать будет! Сколько можно нарезать галстуков!
— Каких галстуков?
— Из шкуры, — пояснил Сказкин. — А печень, начальник? Представляешь, какая у него печень?
— При чем тут печень?
— Ну, как! — быстро сориентировался Сказкин. — Витамины. Он, наверное, разнообразную пишу жрет!
Он смело сплюнул в траву и неожиданно предложил:
— Давай застрелим!
— Зачем?
— Не видишь, что ли, он мучается? Видишь, какой здоровый, а лежит на голых камнях.
— Почему ты говоришь — он?
— А как надо? — удивился Серп. — Это же змей морской! Гад, если иначе. Морской, а все равно гад! У нас на балкере «Азов» старпом служил, он такого гада встречал в Атлантике. Чуть заикой не стал, при его-то весе!
— А сколько гад весил?
— Не гад, а старпом! — обиделся Сказкин. — Тебе бы с таким встретиться!
— А я уже встретился, Серп Иванович. Вон он, твой гад. Притомился, значит, теперь валяется на бережку.
— И хорошо, что валяется, и хорошо, что на том бережку, а не на этом, — сплюнул Сказкин, — а то, начальник, ты, небось, заглянул бы ему в пасть.
— А мы в любом случае это сделаем.
— Это как? — не понял Сказкин. — Заманим гада на обрыв?
— Зачем? Сами спустимся.
— Вниз? Туда? — Сказкин отступил от обрыва. — Я вниз не полезу. Я не сивуч. Меня нельзя есть.
— И все же, Серп Иванович, придется спуститься.
— Ты что, начальник! Он твой, что ли, этот гад?
— Он наш, Серп Иванович!
— Наш? — удивился Сказкин. — Это значит, и мой тоже?
Я кивнул.
— Ну, тогда пусть гуляет!
Серп Иванович вдруг заподозрил:
— А может, он заявился из нейтралки, а? Или вообще из враждебных вод?
Я не ответил.
Я пристально всматривался.
Далекое змееподобное существо неподвижно лежало на каменистой полоске внутреннего пляжа кальдеры.
Я подполз к самому краю обрыва, но сиреневая дымка мешала смотреть — размывала очертания, не давала возможности увидеть детали.
Вроде бы шея длинная…
Ласты…
Или не ласты?..
Да нет, похоже, ласты…
А вот горбов, о которых говорил Сказкин, я не увидел, хотя средняя часть чудовища казалась непомерно вздутой…
Впрочем, сивуча сожрал, тут вздуешься!.. Хотя бы шевельнулся… Хотя бы шевельнулся чуть-чуть!.. В движении жизнь понятней…
— Сдох! — твердо объявил Сказкин. — Нельзя питаться то говядиной, то сивучом!
— Это почему? — спросил я, оценивая высоту каменных стен, почти вертикально падающих в кальдеру.
— Это потому, что земное — земным! — вздорным голосом ответил Сказкин.
— Ты же лопаешь морское. И ничего.
— Ну, я, — презрительно и высокомерно хмыкнул Сказкин. — Ты с кем это сравниваешь меня, начальник? Я — человек!
— Сейчас проверим.
— То, что я человек? — возмутился Сказкин. — Ты этого так не видишь?
— Да нет, я о змее. Сейчас пойдем по гребню вон туда, до мыса Кабара. Там обрыв метров пятнадцать, не больше. Где фал?
Услышав про фал, Серп Иванович вздохнул и отошел в сторону.
— Я не пожарник, — на вопрос он явно не хотел отвечать. — Я не давал подписку лазать по обрывам на веревке.
— Ладно, — сдался я. — Заставлять не буду. Полезу один.
— А обратно?
Я молча вскинул рюкзак на плечи.
— Да дохлый он, этот змей! — канючил, шагая за мною, Сказкин. — Ну и спустишься, толку? Чего ты с дохлого поимеешь? За такого даже Агафон полчашки сухофруктов не даст, а ты еще дурную болезнь схлопочешь!
Утихомирился Сказкин только на мысе Кабара.
Мыс обрывался в кальдеру почти отвесно, но высота его, действительно, не превышала здесь пятнадцати метров. Прямо перед нами, за нешироким темным проливом торчал Камень-Лев. Длинная скала, вблизи совершенно потерявшая сходство с царем зверей, сильно мешала видимости.
— Отойди вон туда, — попросил я Сказкина. — Оттуда видно. Взгляни, что там делает этот твой гад.
— Да ну его! — уперся Серп. — Что ему делать? Спит!
Фал, захлестнутый за сухой, но мощный, как якорь, корень давно умершей пинии, полетел вниз. Я удивился: обрыв не превышал пятнадцати метров, в отделе снабжения я получил двадцатиметровый коней фала, но здесь почему-то фал завис в метре от берега.
— Не может быть, — удивился я.
— Всякое бывает, — подбодрил меня Сказкин.
Его вдруг сильно увлекли вопящие над кальдерой чайки. Он даже отошел от меня в сторону.
— Он что, усох, этот фал?
— Жара, начальник.
— Отрезал кусок? — я ухватил Серпа Ивановича за покатое плечо. — Агафону отдал? За сухофрукты?
— Какие сухофрукты, начальник? Гречку кто ел?
— Гречку, черт тебя возьми! — шипел я, как змей. — Я тебе покажу гречку!
— Не для себя, начальник! Аля нас с тобой!
— Ладно, организм, — отпустил я, наконец, Сказкина. — В лагере разберемся.
И, проверив фал на прочность, погрозил Сказкину кулаком:
— Не вздумай смыться, как тот медведь! Если бросишь меня в кальдере, разыщу и на том свете!
Не будь узлов, предусмотрительно навязанных мною на каждом метре фала, я сжег бы себе ладони. Но фал пружинил и держал. Перед глазами маячила, закрывая весь мир, мрачная базальтовая стена, вдруг ослепительно вспыхивали вкрапленные в коренную породу кристаллики плагиоклазов, а далеко вверху, над каменным козырьком обрыва, укоризненно покачивалась голова Сказкина в кепке, закрывающей полнеба.
— А говорил, к пяти вернемся! — крикнул Сказкин, когда я завис над берегом.
— И есть хочется! — укорил он меня, когда я уже нащупал под ногой какой-то валун-опору.
— Полундра! — отчаянно завопил он, когда я уже коснулся тверди.
Оступившись, я выпустил из рук фал, и меня шумно поволокло, понесло вниз по осыпи, лицом к водам кальдеры.
И я увидел!
Из пронзительных вод, стоявших низко, как в неполном стакане, из их призрачных студенистых пластов, искривленных преломлением, прямо на меня восходило нечто чудовищное, грозное, одновременно бледное, как студень, и жирно отсвечивающее, как нефть или антрацит.
Ухватиться за фал я просто не успевал.
Да и успей я за него ухватиться, это было бы бесполезно — чудовищно зубастая пасть, посаженная на гибкую змеиную шею, запросто бы сняла меня даже с трехметровой высоты!
Я вскрикнул и бросился бежать по берегу, огибая кальдеру, при этом замечая почему-то, что и камни, и вода одинаково золотисты, одинаково светлы от невысокого уже солнца.
Тетрадь третьяЯ назвал его Краббен
Лоция Охотского моря. Успех не показывают. Островок Уиисанли. Загадки океана. Счастливчик Гарвей. Мужчины, русалки, краббены. Профессор из Ленинграда. Ночная клятва. К вопросу о большом риске. Гимн Великому Змею. «Где ты нахватался седых волос?»
Островок Камень-Лев высотой 162, 4 м находится в 1 миле к северу от мыса Кабара. Издали он напоминает фигуру лежащего льва. Берега островка очень крутые. На южной оконечности островка имеется остроконечная скала. В проходе между островком Камень-Лев и мысом Кабара лежит группа скал, простирающаяся от островка к мысу на 6 кбт. Самая высокая из скал приметна белой вершиной. В проходе между этой скалой и мысом Кабара глубина достигает 2, 7 м.
Успех не доказывают.
Успех — он всегда успех.
Походил ли я на человека, которому здорово повезло, на прушника, как сказал бы Сказкин, не знаю, но мысль, что мы с Серпом Ивановичем воочию увидели легендарного Морского Змея, обдавала мое сердце торжественным холодком.
Великий Морской Змей, воспетый моряками, авантюристами, поэтами, путешественниками!
Его называли Краббеном.
Его называли Горвеном.
В некоторых морях он был известен как Анкетроль.
Его наделяли, и весьма щедро, пилообразным спинным гребнем — чтобы легче дробить шпангоуты кораблей, мощным хвостом — чтобы такой хвост мог одним ударом перешибить самую толстую мачту, огромной пастью — чтобы в такую пасть мог запросто войти самый тучный кок любого линейного корабля, наконец, злобным гипнотическим взглядом — чтобы такой взгляд низводил к ничтожеству волю самого мужественного экипажа!