рое пришествие. Все для науки. Человек-альбом. Серп Иванович не сдается. Кстати, о проездном. Плач в ночи над океаном. Сируш, трехпалый, мокеле-мбембе. Как стать миллионером. «Берегись, воздух!» Удар судьбы.
Ветры, дующие с прибрежных гор, бывают настолько сильными, что на всей водной поверхности залива образуется толчея, воздух насыщается влагой, а видимость ухудшается. Поэтому входить в залив Львиная Пасть при свежих ветрах с берега не рекомендуется. Летом такие ветры наблюдаются здесь после того, как густой туман, покрывавший ранее вершины гор, опустится к их подножью. Если вершины гор, окаймляющих залив, не покрыты туманом, можно предполагать, что будет тихая погода.
Загнав Сказкина в пещеру, Краббен не ушел — за высоким горбатым кекуром слышалась мрачная возня, шумные всплески.
Нервно зевнув, Серп Иванович перевернулся на живот.
Выцветший тельник на его спине задрался, и на задубевшей коже Сказкина проявилось таинственное лиловое имя — Лиля.
Вязь сложного, не совсем понятного рисунка терялась под тельником.
Какие-то хвосты, ласты. Похоже, тело Сказкина душили и обнимали неизвестные гады.
— Туман будет…
Гребень кальдеры заметно курился.
Дымка, белесоватая, нежная, на глазах уплотнялась, темнела, собиралась над водой в плотные плоские диски.
— Скорей бы.
— Почему?
— А ты погляди вниз!
Серп Иванович поглядел и ужаснулся:
— Какой большой!
— Уж такой! — кивнул я не без гордости.
То уходя в глубину, то вырываясь на дневную поверхность, Краббен, гоня перед собой бурун, шел к Камню-Льву. Солнце било в глаза, и я видел лишь общие очертания Краббена — некое огромное тело, с силой буравящее воду. На ходу голова Краббена раскачивалась, как тюльпан. Он как бы нам обнадеживающе кивал: я ненадолго, я вернусь!
На всякий случай я так и сказал Сказкину:
— Он вернется.
— Еще чего! — обиделся Сказкин. — Пускай плывет!
— Молчи! — приказал я. — И глаз с него не спускай. Замечай каждую мелочь: как он голову держит, как работает ластами, какая у него фигура…
— Да они все там одинаковые… — туманно заметил Сказкин.
Я промолчал.
Краббен входил в крутой разворот.
— А нам за него заплатят? — спросил Сказкин.
— А ты его уже поймал?
— Упаси господи! — ужаснулся Сказкин и тут же возликовал: — Уходит!
— Как уходит?
— А так! Своим ходом! Что он, козел, чтобы сидеть на веревке!
Теперь и я увидел — Краббен уходит.
Подняв над водой гибкую шею, он находился уже на траверзе Камня-Льва.
Ищи его потом в океане.
Я был в отчаянии.
Обрушивая камни, осыпая песок, я с рюкзаком, Сказкин с «тозовкой», мы скатились по осыпи на берег. Никогда этот замкнутый, залитый светом цирк не казался мне таким пустым и безжизненным.
Камни, вода, изуродованная чудовищными клыками мертвая сельдяная акула.
— Да брось, начальник! — удивился моему отчаянию Сказкин. — Ты же видел Краббена. Что еще надо?
— Видел, — Серп Иванович не мог меня успокоить. — Видел — не доказательство. Чем я докажу это — видел?
— Акт составь! — еще больше удивился Сказкин. — Я сам твой акт подпишу, и Агафоша подпишет. Он, если оставить ему старые сапоги, все подпишет!
Я отвернулся.
На борту корвета «Дедалус», когда он встретился в Атлантике с Морским Змеем, было почти сто человек. Ни одному из них не поверили. Кто же поверит акту, подписанному бывшим конюхом Сказкиным и горбатым островным сиротой Агафоном?
— Да что он, последний, что ли? — утешал меня Серп Иванович. — Один ушел, другой явится. Это как в любви, начальник. Плодятся же они где-то! — Сказкин весело покрутил головой. — Я как-то в Бомбее встретил индуску…
— Оставь!
— Да ладно. Я ведь к тому, что на этом твоем Краббене свет клином не сошелся. В мире и без него много загадок, начальник. Видишь, раковина лежит. Кто знает, может до нас ее никто не видел, а?
Раковина, которую Сказкин поднял и держал в руке, ничем не отличалась от других — тривиальная гастропода, но Серп Иванович уже уверовал в свое открытие. Он настаивал:
— Ты погляди, погляди, начальник. Вдруг она совсем неизвестная?
— А главное, — сказал он, — она меня не укусит.
Серп Иванович широко, счастливо зевнул.
И волны к ногам Сказкина катились ровные, сонные, ленивые, протяжные, как его зевки, — океан только-только проснулся.
— Нам еще на обрыв лезть…
Сказкин нагнулся, подбирая очередную раковину, и тельник на его спине вновь задрался, обнажив широкую полосу незагорелой кожи. И там, на этой незагорелой коже я увидел не только то, лиловое имя — Лиля, но и нечто другое.
— Снимай! — заорал я.
— Ты что, начальник! — опешил Серп Иванович. — Под тельником я голый.
— Снимай!
И было в моем голосе что-то такое, что Сказкин послушался.
Не спина у него оказалась, а лист из художественного альбома!
Человек-альбом!
Хорошо, если Никисор, Сказкин-младший, племянник Серпа Ивановича, ходил с дядей Серпом в баню лишь в малолетстве, незачем было маленькому мальчику видеть таких распутных гидр, дерущихся из-за утопающего красавца, незачем было маленькому мальчику видеть таких непристойных русалок, сцепившихся из-за утонувшего!
Но и не это было главным.
Среди сердец, пораженных морскими кортиками, среди развратных сирен, кружащих, как лебеди на картинах Эшера, среди веерных пальм, под сакраментальным и святым «Не забуду…» (в этой знаменитой фразе неизвестный творец почему-то добавил лишнюю букву: «…в мать родную!»), по голой спине Серпа Ивановича, выгнув интегралом лебединую шею и широко разбросав длинные ласты, шел сквозь океанские буруны… наш Краббен!
— Краббен! — завопил я.
Эхо слов еще не отразилось от стен кальдеры, а Сказкин уже мчался к убежищу. Его кривых ног я не видел — они растворились в движении!
— Стой, организм! — крикнул я, боясь, что и это чудище сейчас покинет Львиную Пасть.
Сказкин остановился.
Его левая щека дергалась.
Он крепко сжимал «тозовку» обеими руками.
— Не бойся, — сказал я, задыхаясь. — Я не про настоящего Краббена. Я про того, который изображен на твоей спине. Кто тебе его наколол? Когда? Где? Быстро! Колись, Серп!
— Да один кореец в Находке, — нехотя пояснил Сказкин. И добавил на всякий случай: — Он не мне одному колол.
— Краббена?
— «Краббена! Краббена!» — возмутился Сказкин. — Этот кореец в Находке, он что хошь тебе наколет, только поставь ему пузырек!
— Но ведь чтобы наколоть Краббена, его надо увидеть!
— Начальник! — укоризненно протянул Сказкин. — Да я тебе все уши прожужжал, одно и то же тебе твержу: нет ничего особенного в твоем Краббене! Я же говорил, что наш старпом такого видел с «Азова», и ребята с «Вагая» видели. А я однажды в Симоносеки, начальник, видел японку…
Договаривать Сказкин не стал.
Его левая щека страшно дернулась, и одним прыжком Сказкин достиг входа в пещеру.
— Куда ты?
Но Серп Иванович, не отвечая, свесив ноги с каменного козырька, уже бил прицельно в мою сторону. Пули с визгом проносились над моей головой и шлепались в воду.
Прослеживая прицел, я обернулся.
Без всплеска, без единого звука, явившись как кекур из распустившихся вод, на меня шел Краббен.
Краббен был велик.
Краббен был огромен.
Он походил на змею, продернутую сквозь пухлое тело непомерно большой черепахи. Мощные ласты распахнулись, как крылья, с трехметровой шеи клонилась на бок плоская голова, уставившаяся на меня не моргающим круглым глазом, подернутым тусклой пленкой.
Черный, мертво отсвечивающий, Краббен был чужд всему окружающему. Он был из другого мира, он был совсем другой, совсем не такой, как мы или деревья, кудрявящиеся на гребне кальдеры; он был порождением совсем другого, неизвестного нам мира; даже от воды, взбитой его ластами, несло мертвой тоской, несло безнадежностью.
Я мигом оказался на каменном гребне.
Лежа на полу пещеры, зная, что Краббен до нас не доберется, я попытался его зарисовать. Я нервничал. Пальцы давили на карандаш, грифель крошился.
— Он голову держит криво! — удовлетворенно сообщил Серп Иванович.
— Так ему, наверное, хочется.
— Не скажи, начальник. Это я пулей его зацепил. Теперь он у нас контуженный!
— Из «тозовки»? — не поверил я.
— И правым ластом, заметь, не в полную силу работает, — убеждал Сказкин. — Ты так и запиши. Так и запиши, это, дескать, Сказкин поранил Краббена. Не баловства ради, запиши. А то еще оштрафуют!
Опираясь на широкие ласты, Краббен тяжело выполз на берег.
Он был огромен, он был тяжел. Мелкие камни забивались в складки его дряблой массивной шкуры. Он вдруг встряхивался, как собака. Фонтан холодных брызг долетел до пещеры. Сказкин отпрянул и вновь схватился за «тозовку».
— Отставить!
Примерно метра не хватило Краббену, чтобы дотянуться мордой до нашей пещеры.
Это взбесило Краббена.
Рушились камни, шипели струи песка, несло запахом взбаламученного ила, падалью, смрадом. Несколько раз, осмелившись, я заглядывал Краббену чуть ли не в пасть, но тут же отступал перед мощью и мерзостью его ощеренных ржавых клыков.
— Чего это он? — спросил Сказкин, отползая в глубину пещеры.
— Ты его спроси!
Впрочем, поведение Краббена мне тоже не нравилось.
Устав, он, наконец, расслабился, расползся на камнях, как гигантская уродливая медуза. Странные судороги короткими молниями вновь и вновь потрясали его горбатую спину. Плоская голова дергалась, как у паралитика, из пасти обильно сочилась слюна. Низкий, протяжный стон огласил берега Львиной Пасти.
— Тоже мне гнусли! — сплюнул Серп Иванович, опасливо выглядывая из нашего убежища.
Тоскливые стенания Краббена, пронзительные, жуткие, рвущие нервы, долго неслись над мертвой, недвижной, как в Аиде, водой.
— Чего это он? — опять обеспокоился Серп. — Чего ему нужно?
— Это он нас оплакивает…
— А сам долгожитель, что ли?