Облик жизни складывается из тысячи мелочей, на которые живущие не обращают внимания, не замечают их до тех пор, пока вдруг та или другая мелочь из этой жизни не выпадет.
Что мы знаем о пище неолитического человека — не о том, что он употреблял в еду (хотя и этого мы как следует не знаем), но о том, как именно он употреблял эту пищу?
О том, что он ее варил, можно судить по черепкам, сохранившим остатки нагара на стенках горшков. О том, что он ел и рыбу, и мясо, свидетельствуют кости рыб и животных. Но как готовил человек эту рыбу и мясо? Чем приправлял и заправлял? Ел в виде шашлыков, рагу, супов, похлебок? Это от нас скрыто, как и то, употребляли ли в неолите соль? А ведь человек мог обратить на нее внимание, по крайней мере здесь, рядом с выходами соляных источников.
— Думаю, знали. Хотя прямых доказательств этому нет…
Правда, у меня есть еще доказательства косвенные, вернее, догадки. Если их привести в стройную систему, они тоже свидетельствуют «за». Первая из них та, о которой только что говорили Вадим и Саша.
Польцо — совершенно исключительное по размерам древнее поселение, для наших мест, разумеется. В его земле хранятся не только напластования разных культур, сменявших друг друга, но, что гораздо загадочнее, вещи явно не местного происхождения. Об этом можно судить по формам орудий, по материалу, из которого они сделаны, по орнаменту на черепках, по составу глины. Их мало, но они все же есть.
И зачастую их родина оказывается за несколько сот километров от Плещеева озера.
Как и почему — второе важнее — попали они сюда?
Вывод напрашивается один: в результате торговли, обмена. Но что могли предложить в обмен обитатели этих мест, не имевшие даже собственных месторождений кремня, столь же важных для той эпохи, как нефть, урановые руды, железо и марганец для современной?
Соль?
— А ты не пробовал искать у варниц? — спрашивает Вадим.
— Пробовал. Только напрасно: усольцы там все перекопали. Даже намека на черепки нет…
Последний поворот. Я направляю лодку прямо на отражение высокой трубы новой бани, которое колышется от слабых волн и, сокращаясь, убегает из-под носа. Глушу мотор, резко выкидываю его на себя из воды. Становится тихо. По инерции, теряя скорость, лодка скользит и мягко утыкается носом в трухлявые черные сваи. Саша выпрыгивает из лодки и рывком втаскивает нас на берег. Потом, подхватив рюкзак, идет в магазин. Я тоже вылезаю и иду с бидоном направо, к маленькой поржавевшей крыше, торчащей над обрывом берега. Здесь керосиновая лавка.
Вадим остается у лодки.
Когда я вернулся, он стоял на мостках, облокотившись о перила, и смотрел на купанские огороды, сбегающие по буграм к реке.
— Что, тоскуешь?
Вадим повернулся и подбросил на ладони черепок, принесенный нашим хозяином.
— Копать надо! Быть здесь могильнику… Не зря ты тогда со Степаном погребение раскопал.
— Где копать-то? Все не перекопаешь, а курганчиков не видно. Может, они просто какого-нибудь бедолагу, скончавшегося в пути, здесь зарыли?
Все может быть. И мы стоим с ним рядом и смотрим на огороды.
Со стороны станции доносятся гудки маневровых паровозов. Там кипит работа, днем и ночью вывозят торф.
На противоположном от нас берегу чернеют фигуры нахохлившихся удильщиков. После теплых дней снова потянуло холодом. Плотва уже прошла, отнерестилась, но рыболовы нет-нет да и вытащат какую-нибудь зазевавшуюся рыбину.
Наконец из-за бани появляется довольный Саша с дымящейся сигаретой. Важно, не спеша спускается он по песку, неся набитый рюкзак.
— Получайте, тунеядцы! Не какая-нибудь «Прима» — московская! — говорит он, оделяя нас красными пачками сигарет. — Вот, говорил вам, что надо заказывать хлеб? То-то, сидели бы сейчас ни с чем, а так — оставили… Небось опять о братьях-славянах вздыхали? А что, если нам их поискать, покопать, пока Польцо стоит без рабочих? А? Все-таки дело…
— Правда, начальник, может, копнем? — загорается Вадим. — Ну, поищем день-два, пару траншеек заложим возле того столба, где ты со Степаном копал… Не найдем погребений — и бог с ними!
В предложении этом есть разумный смысл, и, многозначительно отпустив: «Надо подумать…» — я усаживаюсь в лодку, повернув ее в сторону плотины…
Ушли в сторону надвигавшиеся было тучи, вечернее усталое солнце красит землю в оранжево-красный цвет. Тени длинные, почти черные. Повороты, повороты… Мы тарахтим вдоль Усолья, а навстречу плывут рыбаки, возвращающиеся с озера Сомина. Лодки расходятся, качаются на встречных волнах, и справа остается Козья горка.
— Может, прямо сейчас и заглянем на варницы? — спрашивает Саша. — А потом и за инструментом…
Он благодушествует, полуразвалившись на носу лодки. Конечно, он едет с нами — каждый из нас любит порой побрюзжать и постращать другого. Жизнь идет, и, если она сама не подсовывает нам никаких встрясок, в меру своих сил мы пытаемся ее разнообразить, как разнообразят ее удачи и невзгоды.
— Бывают же самоуверенные люди, — продолжает через некоторое время размышлять Саша, так и не получив ответа на свой вопрос-предложение. — Инструмент найти! Да где же его найдешь? Так он и ждет нас на прежнем месте… Давно уже кто-нибудь его прихватил. А если и лежит, что ж, все кочки до самого Сомина озера обшаривать? Я и то не помню, где мы тогда приставали: то ли до магистрального канала, то ли после. Зряшное дело!..
— Ты бы лучше по берегам смотрел, коли так, — прерывает его Вадим. — Глядишь, и помог бы найти, а то бубнишь себе под нос…
— У нас на поиски главный есть, — возражает Саша. — Небось должен же он реку знать…
Вот-вот, опять в мой огород камешек! Пусть его. Коряги — дело другое, на моторе я раньше не ходил. Но что касается берегов и ориентиров, то могу их перечислить во всех деталях от самого Сомина до Плещеева озера. И где мы приставали последний раз — тоже знаю.
— Саша, хватай струмент! — кричу я ему, круто поворачивая лодку к низкому приболоченному берегу, где на одной из кочек чернеет небольшой сверток с ключами.
Мотор глохнет.
Несколько обескураженный, Саша вылезает на берег, поднимает брезентовый сверток с инструментами и прыгает назад в лодку.
— Вот так-то, Сергеич, так-то! — смеется Вадим, потом поворачивается ко мне. — Ну что, к варницам?
…Вытащив лодку неподалеку от Козьей горки, мы разбрелись по полю.
На мягкой и влажной пашне с полкилометра вдоль реки, как раз напротив Усолья, хорошо видно огромное черное пятно — место бывшего посада и варниц. У краев пятно сереет, светлеет, сходит на нет, уступая место светлым белесоватым пескам, чуть приглушенным болотистым перегноем. В пятне повсюду торчат и лежат черепки. Черные, коричневые, красные и желтые, черные со свинцовым отливом и графитным лоском. Вот этот черепок с перехватом был частью высокого узкогорлого кувшина XVII века, а серый и шершавый скол на его поверхности — напоминание об отбитой ручке. И ручка лежит рядом, только не от него, а от какого-то другого кувшина. Донца и крутые бока маленьких горшочков, куски огромных и толстых горшков. Остатки большого и сложного хозяйства, в котором без кузницы не обойтись.
И действительно, немного спустя Вадим поднял сначала один кусок шлака, потом другой, он стал попадаться все чаще и чаще, и наконец мы вышли на место древнего железоделательного производства. Кроме шлака, здесь лежали крицы — крупные лепешки полуфабриката, приготовленного здесь же, по-видимому, из местной болотной руды, плиты которой я изредка встречал на торфяных полях.
Мы двигались зигзагами, прочесывая поле и собирая находки сначала в карманы, потом в отогнутые полы плащей, затем стали относить их к лодке. Ноги проваливались в рыхлую влажную землю. Начало смеркаться, а мы обошли еще только половину участка, но — увы! — ни одного кусочка керамики, сколько-нибудь напоминавшей черепки двенадцатого века, пока нам не встретилось. Похоже, что старания наши напрасны.
Пора было возвращаться.
— Так ты говоришь, соляные источники как раз здесь были? — каким-то странным голосом спросил у меня Саша.
— Да, где-то здесь. А почему ты спрашиваешь? — не отрывая взгляда от пашни, ответил я.
— Так просто спросил. Вот знать хочется: дисциплинарный устав у нас есть, а поощрения какие-нибудь предусмотрены?
— Все, все тебе, Сергеич, будет: и щука с перцем, и кофе с какавой, и рыбу чистить вне очереди! — в тон ему ответил Вадим обычной экспедиционной присказкой.
— А тебе-то что с твоими славянами? — как обычно взвился Саша, но тут же сменил тон. — Похоже, начальничек, твои охотнички солью промышляли… Вот они, самые что ни на есть доподлинные!
В руках Саша держал черепок. Да, это была она, такая знакомая, ни с чем ее не спутаешь, неолитическая керамика: толстая, синевато-красная, покрытая глубокими коническими ямками. Средневековые усольские солевары, по-видимому, каким-то чудом не перекопали небольшой участок возле берега. И теперь, когда при пахоте плуг поднял более глубокие пласты, он выворотил этот черепок на поверхность.
Но первая радость недолговечна. И в душу закрадывается червячок сомнения: а вдруг случайность? Черепок настоящий, но поднят был кем-то не здесь, а в другом месте, на том же Польце, — поднят и положен в карман. А здесь наткнулся на него рукой и выбросил за ненадобностью. Не для мистификации, не по злому умыслу, просто так. Один ведь! А в жизни чего только не бывает…
— А вот еще один! — воскликнул Вадим.
— И наконечник!
Да, находки не были случайными. В комке земли я углядел желтый отщеп кремня. Потом поднял еще несколько. Черепок мог быть принесен сюда случайно, наконечник — тоже. Но отщепы не приносят. Их бросают, чтобы больше не поднимать. Во всяком случае, до прихода археологов.
Итак, здесь жили охотники неолита. Рядом с соляными источниками. Значит, они знали соль. Вероятно, собирали соленую воду и выпаривали ее. И менялись с соседями. За этот такой обычный минерал, без которого нельзя сейчас представить нашу жизнь, они могли получать с Верхней Волги лиловый кремень; через многих посредников — оранжево-красный, как этот закат, янтарь с далеких берегов Балтики, а потом, много позднее, от южных соседей — медные орудия и слитки бронзы. Не в этом ли и заключается загадка этих мест?