Теперь к траншее с двух сторон прирезаем участки, расширяем раскоп.
Мы стараемся снимать только огородный слой, чтобы сразу же, как только появится нетронутый песок, поймать очертание ямы. Яма какая-то странная: темное ее пятно похоже на расплывшуюся кляксу без сколько-нибудь четкой ориентировки, так что нельзя даже предположить, как лежит покойник. В том, что это яма, сомнений нет. А форма и от грунта зависит: песок мог осыпаться, когда копали…
Угли попадаются все чаще. Теперь уже копаем только мы с Сашей, а Вадим стоит с планом в руках и покрикивает на нас, когда ему кажется, что мы слишком смело работаем лопатами.
— Кость, Васильич!
— Что-то велика…
— Вы поосторожнее, друзья, поосторожнее…
— Вроде лопатка коровья…
— Скажи лучше, целая корова! Вон череп торчит…
Вадим растерян. Корова? Целая? Такого еще не бывало в его практике. Но у нас получилось — раскопали целый скелет коровы. И никаких следов покойника.
Что же это, жертвенное погребение?
Отправляя в последний путь умершего, славяне снабжали его заупокойной пищей — обычно в горшках, но бывало, что и просто к его ногам опускали кусок мяса с костями. Кое-кто полагает, что само мясо съедали на поминках, так что жертва была не реальная, а символическая. А тут — целая корова!
— Ритуал… — без энтузиазма произносит Вадим.
— «Все, что в археологии непонятно, следует относить к разряду ритуального», — цитирует Саша расхожий афоризм.
— Нет, друзья, и ритуала не выйдет, — добавляю я последнюю «ложку дегтя». — На косточки посмотрите. Они же свеженькие!
— Ну все-таки…
— А почему целая?
— Так здесь же скотское кладбище было! — раздается сзади надтреснутый голос. Мы оборачиваемся.
Сивый дедок в растрепанной ушанке и латаных серых в полоску штанах с интересом присматривается к нашим раскопкам. В руках у него потертая кирзовая хозяйственная сумка, из которой выглядывает горлышко чекушки.
— А ты, отец, откуда знаешь?
— Да как же! Еще в коллективизацию мор на коров пошел, здесь и зарывали. Поселка-то не было…
Вот и все. Тривиальная археологическая история. Сколько таких скотских кладбищ было археологами раскопано, сколько еще копать! Вадим с ожесточением трет резинкой план, где уже начали проступать контуры коровьего скелета…
И все-таки могильник мы нашли.
В следующей траншее, пробитой через метр от коровьего захоронения, мы опять увидели пятно. На этот раз оно было узкое и уходило в обе стенки, как положено. И хотя копали мы с шуточками и издевками, пятно приняло надлежащую форму — вытянутый овал, серый, с закругленными концами.
На дне ямы лежал скелет. Его ноги были вытянуты на восток, у полусгнившей пяточной кости стоял горшок, рядом лежала баранья лопатка, а на черепе, на ключицах и около скрещенных рук мы нашли массу вещей. Височные кольца были не вятичскими, не радимичскими, а общеславянскими — из серебряной проволоки, на которую были надеты три полых серебряных бусины, украшенные мелкой зернью и хранившие следы золочения. На груди лежало рассыпавшееся ожерелье — бочонковидные стеклянные бусины, в каждую из которых был вправлен тонкий листочек золота, как это умели делать в Древней Руси. В центре ожерелья некогда висела бронзовая посеребренная лунница — обращенный концами вниз прорезной полумесяц. Около левой руки лежал маленький ржавый ножичек с остатками деревянной рукоятки; на одном из пальцев было надето медное колечко с розеткой…
Больше всего, мне кажется, рад был Володя Карцев. Он присоединился к нам после работы, помогал расчищать скелет, буквально «вылизывая» каждую косточку широкой малярной кистью, и ликовал, что недаром так заботливо возился со своим первым погребением — все-таки здесь оказался могильник!
«Славянская лихорадка» в разгаре. Как срываются в аллюр застоявшиеся кони, так истомившиеся за зиму археологи набрасываются на раскоп: снова волнения надежд, ожиданий, снова напряженная работа мозга, когда расчет, опыт, интуиция, сплавляясь воедино, приближаются почти что к прозрению. Могильник!
Могильники всегда копать интересно, потому что во всем этом есть нечто от поисков таинственных сокровищ, пергаменных карт кладов «рыцарей удачи», от всего того, что вдохновляло героев Стивенсона, Хоггарта и к каждому из нас пришло когда-то вместе с Томом Сойером…
Впрочем, основание для спешки есть.
Пройдет всего несколько дней, на зеленую лужайку Польца придут долгожданные школьники, могильник будет забыт, и начнется та медленная, порою неимоверно томительная однообразная работа, когда под лопатами появляется совсем не то, что ты хотел бы видеть, рабочий день кончается раньше, чем сделано то, что необходимо сделать, или все это прерывает непогода, перевыполняя план по дождю на месяцы вперед.
При этом груды материала, которые никак не успеваешь обработать в срок… Но все это потом, через два-три дня, через неделю. А пока — пока удача сопровождает нас.
Весь «пятачок» от сарая и до сосны, одиноко стоящей над склоном к реке, прорезан нашими траншеями. Зияют ямы, поднимаются горы песка вокруг мест былых захоронений. Если не считать скелетов коров и овец, на которые регулярно натыкались, научившись распознавать их присутствие раньше, чем расчистим останки, мы нашли шесть погребений. Все они относились к одному времени и оказались несколько моложе того погребения, что мы раскопали когда-то со Степаном возле магазина.
Золоченые стеклянные бусины, порой рассыпавшиеся от прикосновения ножа или кисти, серебряные височные кольца, украшенные мелкой потускневшей зернью, незатейливые перстеньки из позеленевшей бронзовой проволоки и единственный целый горшок, стоявший в ногах первого найденного нами захоронения, согласно указывали на двенадцатый-тринадцатый века, когда они были изготовлены, — время расцвета владимиро-суздальской Руси, время взлета ее культуры и могущества, так резко оборванного татарским нашествием.
Загадочное время, загадочная земля! Что мы знаем о той эпохе? Ничтожно мало. Да и то, что знаем, относится скорее не к знанию, а к догадкам.
Летописи, дошедшие до нас, повествуют больше о Киевской Руси, о Великом Новгороде на Волхове. А в это же время под защитой лесов, спасающих от степных набегов, между Окой и Волгой, крепнет, растет, ширится своя Русь, обильная селами, деревнями, городками, тучными полями и стадами, со своими центрами культуры, признающими Киев, и Смоленск, и Новгород, но уже напрямую связанными с западнославянскими странами, откуда приходят сюда и купцы и мастера. Именно здесь, среди лесов, перелесков, на просторах владимирского Ополья, надо искать древнейший «корень» России, питавшийся глубинными родниками народных сил, которые позволили пережить и страшный погром татарский, и неустроенность последующих веков, чтобы Россия могла предстать обновленной физически и духовно, с верой в собственный путь и призвание.
Вот и те люди, останки которых мы так бережно расчищаем, зарисовываем, фотографируем… Не чужие они нам, нет! Они связывают нас с теми, кто оставил свои черепки на Александровой горе над Плещеевым озером, те, в свою очередь, с теми, кто оставлял, пополнял своими черепками слои Польца. И теперь каждая новая наша находка словно приподнимает маленький уголок тяжелой завесы, скрывающей от нас прошлое, хранившееся здесь под ногами и огородами…
Много здесь загадочного и непонятного. Например, сам могильник. Он грунтовой: ямы выкопаны в земле, но над захоронениями нет и не было курганных насыпей. А более ранние могильники, которые раскапывали Уваров и Савельев, как раз курганные; да и в других местах, например, под Москвой, курганные насыпи еще продолжали возводить в это время. Значит, здесь, на берегах Плещеева озера, не только успели произойти какие-то серьезные сдвиги в сознании людей, но и вся здешняя жизнь далеко ушла вперед по сравнению с другими территориями. Не случайно, рассматривая найденные нами украшения, Вадим заметил, что все они вышли из рук городских, а не сельских ремесленников.
Где жили эти люди? Вероятнее всего, там, где стоит современное Усолье, за рекой, охраняя и соляные источники, и единственный с северо-запада путь к Плещееву озеру, во владимирское Ополье. Здесь был «форпост» Переславля, «застава богатырская», а за рекой, за водной преградой, испокон веку отделявшей мир живых от мира мертвых, — вот это самое кладбище древних усольцев, неожиданно открытое нами.
Столь же неожиданное, как погребение номер семь, которое мы нашли сегодня.
К этому времени все возможности площадки были, казалось нам, уже исчерпаны. Мы зачистили даже стенки ямы, которую местные ребятишки выкопали возле сосны лет десять назад, а также полностью проследили очертания «щели», на месте которой, судя по воспоминаниям старожилов, тоже было два или три погребения. Оставалось проверить небольшое пространство возле прежней помойной ямы, на которую мы наткнулись в первый же день раскопок.
Здесь и была заложена последняя траншейка.
— Вот-вот, — как всегда зубоскалит Саша. — Сейчас только находки успевай, Васильич, отмечать да этикетки выписывай: кастрюля суповая эмалированная, артикул, как ее там?.. Фрагмент алюминиевой ложки с утраченным черенком, обломок лопаты штыковой большой, фрагмент фарфорового блюда общепитовского, бутылка пол-литровая…
За эти дни помахали мы лопатами от души, и мозоли на наших изнеженных за зиму и ослабевших руках — первое тому свидетельство как, впрочем, и кубометры песка, громоздящиеся вокруг.
Судя по расположению древних могил, теснившихся ближе к реке, вряд ли мы могли рассчитывать здесь на что-то интересное. Так, больше для очистки совести: если нельзя копать на месте сарая, то хоть рядом проверить. Но именно здесь мы и нашли яму.
Заметили мы ее, правда, лишь когда под лопатой хрустнула перерубленная ударом кость: почвенный слой здесь был перекопан слишком глубоко, в нем попадался всякий мусор, крупные угли и даже целые полуобуглившиеся поленья. Опять корова? Нет, здесь было что-то другое, более серьезное, недаром песок краснел на глазах, как будто был обильно посыпан охрой.