Захватив увесистые находки, мы отправляемся дальше по валу — к Куротне, к остаткам высоких песчаных дюн за нею, к уже известным мне стоянкам, лежащим на древнем берегу озера, по которому текут рельсы узкоколейки. Она прорезает древние мысы, пересекает давно заросшие заливы, но в целом довольно точно указывает ту границу, где влажное разнолесье сменяется сухими сосновыми борами.
Здесь облик прошлого выдает себя цветом мхов, сменой кустарника и деревьев, зарослями папоротника, отмечающими с неизменностью ту невидимую границу, за которой на песках наслоились пласты торфянистого заболоченного перегноя. Но главное, что привлекает меня, заставляя снова и снова возвращаться к узкоколейке, так это противопожарные борозды, змеящиеся с двух ее сторон по опушкам леса. Почвенный слой здесь взрезан глубоко, отвернут в стороны плугом, и, подчищая время от времени лопаткой стенку борозды, бредя по ней, можно рассматривать бесконечный, почти не прерывающийся извилистый разрез, что тянется по всхолмлению берега на много километров.
В тот первый год, когда я открыл для себя Польцо, в одной из этих борозд я нашел новую стоянку. Поэтому, вернувшись через две недели на берега Плещеева озера, я отправился шагать по этим бороздам, где углядывая, а где и просто нащупывая во влажном песке босой ногой кремневый отщеп, черепок, а то и наконечник стрелы. Теперь мне известно здесь уже девять стоянок, относящихся к разному времени. Если на Польце перемешаны остатки всех эпох, то здесь, на древнем берегу Плещеева озера, они лежат раздельно, позволяя изучать и сравнивать заключенный в них материал.
Мы идем по борозде, останавливаемся, присматриваемся, обманутые кусочками сосновой коры, так похожей на кремневые отщепы, снова идем, собирая и заворачивая в бумагу находки. Но до чего здесь условно само понятие «стоянка»! Девять пунктов — только девять центров наибольшего насыщения вещами. Отграничены, отделены друг от друга пересохшими руслами древних ручейков или заливами лишь три или четыре. Остальные протянулись по низкому песчаному берегу, который засыпан черепками и колотым кремнем. Почему на этот именно берег Плещеева озера собиралось в древности так много людей и с таким завидным постоянством? На какие-либо церемонии, общие празднества? Но в основе почти всех ритуалов древности лежали заботы хозяйственные: успех охоты, увеличение племени, забота о хлебе насущном… А ведь только здесь, вдоль этого берега, тянутся густые заросли тростника, только здесь нерестится плещеевская рыба и как раз сюда всегда собираются по весне местные и приезжие рыболовы. В камышах тесно от лодок, некуда закинуть приманку, а на берегу дымятся костры, стоят палатки, мотоциклы, автомашины и автобусы.
Как-то раз, возвращаясь из Ленинграда, я разговорился с попутчиком. Он оказался ихтиологом, и я поинтересовался: могут ли сохраняться неизменными места нереста в течение нескольких тысяч лет? Подумав, он ответил, что могут, безусловно могут, если только не изменились природные условия.
Насколько я мог судить, природные условия здесь не менялись. Колебания уровня озера происходили чрезвычайно медленно, позволяя зарослям тростников перемещаться вслед то за отступающей от берега, то за наступающей на него кромкой воды. Все так же у подножия подводного обрыва били в глубине озера ключи, и солнце прогревало мелководье, давая тепло и пищу миллионам вылупляющихся из икринок мальков. Вот почему сюда и собирались всегда люди — собирались на весеннее обжорство, на праздник весенней рыбы, запасаясь едой впрок, решая племенные дела, заключая браки…
На станции сегодня с утра суета, какая-то нервозность, и вскоре оказывается, что на торфопредприятии ждут гостей: областное совещание по развитию торфоразработок решили на этот раз провести в Купанском. То-то, я смотрю, мой Василий Николаевич с утра у диспетчерской — в новеньком костюме, накрахмаленной рубашке с галстуком, весь сияющий, приглаженный и озабоченный… Не подошел — только издали рукой помахал. Да ведь все равно, раз совещание будет, Свекольников, директор Купанского предприятия, обязательно гостей на раскоп повезет: собственное его кунсткамерное «диво», на его отчислении работаем… Только до демонстрации ли ему и Данилову будет после недавней аварии? Как-никак, а ЧП с жертвами…
Так оно все и получилось. Заседали, совещались, разъезжали по линии, а ближе к вечеру, видимо, на закуску перед банкетом, остановили два классных вагончика прямо перед раскопом. И высыпали на отвалы, поскольку в раскоп я спуститься не позволил. Совещание действительно представительное: директора всех ярославских торфопредприятий, среди которых, конечно же, блистает Королев, оглушающий нас своим хриплым басом, и дорожники, те, что ответственны за вывозку торфа с полей и на которых сейчас все шишки валятся, поскольку не хватает ни вагонов под погрузку, ни мотовозов, чтобы составы вывозить…
Мне кажется, наш новый раскоп не произвел на гостей должного впечатления. Потрогав черепки (почему-то каждому непременно хочется черепок сломать — крепкий ли?!), они разбились на группы, продолжая прерванные споры. Возле меня остались только Королев и Данилов, раскрасневшийся больше обычного от жары и горячих разговоров.
— А ты, Вася, вот у этого кладоискателя спроси — прав я или нет, — проговорил Королев, кладя свою тяжелую лапищу на мое плечо и как бы разворачивая меня лицом к главному инженеру. — Вот этот приятель твой, — теперь он обращался ко мне, — хочет новую ветку тянуть и поселок на Половецко-Купанском массиве строить. А зачем, спрашивается? Техника на уже разработанных массивах нужна. В нашем Кубринске мы еще только начинаем, и такими темпами работать — на пятьдесят лет с гаком хватит. Здесь у них — лет на пятнадцать-двадцать. Ну чего ты, чего на меня смотришь? — повернулся он к Данилову. — Тебе бы только дороги строить! А вот начнешь там строить, тебе этот сейчас же счет подаст: плати на папуасиков! Он и там их найдет.
— Да я не против механизации, Вячеслав, пойми! — возражал разгоряченный главный инженер. — И не хуже тебя знаю, что техники не хватает. Но ведь о перспективе подумать надо! Сколько сейчас в Переславле жителей? Тысяч пятнадцать, не больше… А по перспективному плану, который сейчас утверждают, — до ста тысяч. Тут, даже если об одном топливе говорить, старыми разработками не обойдешься. Надо вперед глядеть!
— И я говорю, что надо вперед глядеть, да только не так! — вдруг разъярился Королев. — Вперед да вперед, а что там? Сто тысяч человек в Переславле будет? А на кой черт они там нужны?! Ведь от этих лесов, от озера они только мокрое место оставят. За…т все вокруг! А вместо того чтобы за голову схватиться, крикнуть: «Да что же вы, черти, с природой делаете?!» — вы все, как попугайчики: строить, строить! Взять бы вас всех да…
— Постой-постой, не горячись! — удерживал его багровый Данилов, расстегивая воротник у рубашки и приспуская узел пропотевшего, засыпанного торфяной пылью галстука. — Планы-то не наши. Их нам сверху спускают, что тут сделать можно? А линию до Половецко-Купанского отсюда протянуть — проблем никаких…
— То-то — сверху, — разом остыв и стыдясь своей минутной вспышки, пробурчал Королев и полез в карман за папиросами. — Сверху… А вы снизу думайте! Поставил новую плотину в Усолье, именинником ходишь, а толку…
— Может, скажешь, что плотина твоей рыбе мешает? — вдруг неизвестно почему именно за плотину обиделся Данилов. — У тебя твоя Игобла есть, вот там и лови! А здесь плотину надо еще выше поставить, чтобы озеро не мелело. Сам знаешь, там сейчас по берегу скважины бурят, отсос пойдет прямо из озера. А мы тут Вексу подопрем, вот и не будет озеро мелеть, еще лучше станет!..
Теперь уже забеспокоился я и поспешил вмешаться.
— Подожди, Матвеич! — обратился я к Королеву, который закурил и готовился сказать что-то обидное своему оппоненту. — Действительно существует план расширения Переславля? А что же тогда с озером будет? Воды-то излишней в нем нет, одна Векса только. И на кой ляд расширять этот город? Стоит он в стороне от железной дороги, ресурсов собственных нет…
— Есть такой план, — перебил меня Королев. — Недавно на сессии принимали. Я против выступил и только выговор заработал. А за что? За то, что посоветовал сделать то, о чем ты говоришь: прежде собственные внутренние ресурсы подсчитать. Хватит ли, например, воды? А леса? А продуктов? Сможет ли наш район прокормить такой город? Нет, не может…
— Сейчас не может, — уточнил Данилов. — А через пять лет сможет.
— Это когда ты Вексу окончательно запрудишь, что ли? — покосился на него Королев. — Так тогда у тебя вода не только возле бани — у плотины гнить будет, у тебя все Плещеево озеро зацветет! Будешь вместо ряпушки карасей разводить… А, что там говорить! Все равно не от тебя и не от меня это все зависит! Нас не спросят, — махнул он рукой и снова повернулся ко мне. — Кончай ты сегодня свою работу, Леонидыч, и поехали вместе с нами водку пить, благо он нас сегодня угощает! — Королев мотнул головой в сторону Данилова. — Да и Свекольников вон рукой машет — все уже по вагонам сели…
Данилов был еще красным, но на его лице уже стала обозначаться прежняя мальчишеская улыбка, и, когда он повернулся, уши под солнцем вспыхнули двумя веселыми красными фонариками.
— Давай, Леонидыч, правильно наш кубринский король говорит, никто нас не спросит…
Но ехать с ними на банкет я отказался наотрез.
Человек бывает удивительно гибким и пластичным. Что перед ним растения, приживающиеся на новой почве, или насекомое со своей защитной окраской? Казалось бы, уже навсегда отлиты характер, речь, привычки какого-либо человека, но вот попадает он в другую среду, и та, как горный поток или накат у берега моря, начинает его дробить, окатывать, шлифовать, пока не сравняет с другими… или не раздробит окончательно!
Вот и сейчас, поглядывая на Михаила и Славу, я смотрю, как они вживаются в экспедиционный быт.