Формы предметов, освященные ритуалом и традицией, не должны были меняться. Любой узор был не украшением только, а определенным смысловым кодом — знаком принадлежности роду и племени, символом предназначения вещи. Техника выделки орудий, узаконенные традицией формы, навыки работы — все это передавалось из поколения в поколение.
Но если так, то кто же был творцом нового, того, что не значилось дозволенным, не было этой традицией освящено?
Новое создавали руки людей. Те самые руки, от которых остались лишь кое-где отпечатки папиллярных линий, свидетельствующие, сколь изящны, сколь чувствительны были эти пальцы, привыкшие осязать не синтетику, не металл, а дерево, камень, шелковистую шкуру зверя, живую воду ручья и упругую кору веток. Они, эти руки, вводили в жизнь ежеминутно что-то новое, поправляя, изменяя трафарет традиций.
Вещи рождались в руках человека. Он давал им жизнь, он их лепил, выбивал, извлекал из небытия, увидев в куске кремня и топор, и наконечник копья, и фигурку животного, вроде той, что была найдена несколько дней назад. И хотя форма была предопределена заранее, каждое движение, освобождавшее ее из бесформенности, оказывалось индивидуальным. По тщательности отделки, по тому, как ложились сколы, как от долгого употребления блестит пришлифованное пальцами пятно на теле орудия, по тому, как сам привычно скользнет в твою руку извлеченный из земли нож или скребок, можно увидеть сделавшие его руки. А через них — и человека.
Потому что руки могут сказать о человеке гораздо больше, чем его фигура, его лицо…
Над Вексой отгремели грозы, и снова наступила великая сушь. Сохнет песок на раскопе. Под насыпью у моста нет-нет да появится едкий синеватый дымок над сброшенным под откос торфом. Рано в этом году утвердилось лето! Разогретая земля гонит из себя все новые побеги трав, взрывается кипенью цветов на полянах и вырубках, и к полудню в вязком лесном зное начинает плавать горьковатая смолистая истома.
Теперь уже все наши усилия сконцентрированы у реки, на первом раскопе.
В плотном черном слое, каменеющем под июньским солнцем, лопата двигается еле-еле, так много здесь черепков, кремневых отщепов, каменных орудий… Раньше каждый из школьников легко управлялся на двух, а то и на четырех квадратах сразу. Теперь у каждого свой квадрат — четыре квадратных метра, а двигаемся мы вглубь вдвое, а то и втрое медленнее, чем прежде. Слой приходится разбирать совком, ножом и кистью освобождать слежавшиеся черепки, чтобы во всем разобраться, ничего не повредить. И я жду, что вот-вот мы пробьем этот каменеющий черный панцирь и дойдем до слоя, в котором сохранилась кость, а стало быть, и костяные предметы.
О том, что такой слой есть, я знаю давно, еще с первой осени, когда над Польцом нависла внезапная угроза разрушения.
Как часто бывает, строительство началось с никому не нужной здесь канавы, протянувшейся к реке от места, занятого современным зданием станции. Ковш экскаватора выворачивал из-под земли шлифовальные плиты мелко-зернистого розового песчаника, обломки сосудов, кремни. Но по мере того, как машина двигалась к реке и песок становился все более влажным, в нем начали мелькать обломки костей и первые костяные орудия — гарпуны с редко расставленными зубьями, наконечники стрел, похожие на длинные иглы, сломанные рыболовные крючки, костяные мотыги, долота, орудия из рога лося, куски рогов со следами надпилов… Теперь канава заброшена, успела зарасти мелкими сосенками, но я уже знал, где что следует ожидать при раскопках.
— Это что-то новое. Такую керамику я еще не видел. Ее специальным значком на плане отмечать или как? — спрашивает у меня подошедший Слава и протягивает толстый пористый черепок, неожиданно легкий по сравнению с теми, к которым мы привыкли. — И на соседних квадратах у Игоря такой же нашли…
Вот-вот, то самое, что я с нетерпением жду!
— А цвет слоя не изменился?
— Вроде бы стал чуть светлее и помягче. Но, сам знаешь, я могу и ошибиться! В этих квадратах мы уже на следующий горизонт вышли, вот когда по всему раскопу пройдем — тогда уже все ясно станет. Ты мне скажи, что это за черепки? Тоже какие-нибудь абашевцы?
— Нет, это волосовские черепки. Для этих людей еще только забрезжила заря металла. Абашевцы, как ты знаешь, были животноводами и металлургами. Они жили после фатьяновцев, возможно, в чем-то наследовали им… А волосовцы фатьяновцам, по-видимому, предшествовали. Они были охотниками, рыболовами и, возможно, первыми в этих местах огородниками…
— …от которых и ростовчане пошли, да?
— Уймись…
Мы подходим к квадратам, где была найдена волосовская керамика, и я вижу, что слой из черного стал коричневатым, в нем больше крупнозернистого песка и появилась та мягкая рыжая труха, которая остается с течением времени от множества истлевших рыбьих костей.
— Вот это и есть слой, о котором я тебя предупреждал, — говорю я Славе. — Поставь сюда кого-нибудь внимательного из ребят, чтобы чистили как можно осторожнее: должны пойти кости, и… в общем, может быть много интересного. Так что нужен глаз и хорошая рука.
— Может быть, я сам буду здесь чистить? — предлагает Слава и, опережая мой вопрос-возражение, добавляет: — А отмечать находки может и Михаил, он уже в курсе дела. Что скажешь?
— А может, я тоже хочу здесь расчищать? — неожиданно протестует Михаил, как всегда подошедший посмотреть и послушать.
Можно, конечно, но…
— Миша, разве вы кончили зачищать стенку на втором раскопе?
— Я… Ну, там еще немного, и я подумал, что здесь…
— Все понятно, Миша. Стенку нужно зачистить сегодня же, чтобы ее можно было сфотографировать, и вы это сделаете лучше, чем кто-либо другой. А потом, если есть желание, пожалуйста, разбирайте этот слой до конца! Договорились? Вот и хорошо. И знаешь, Слава, — поворачиваюсь я к своему помощнику, — начинай эту керамику отмечать уже на новом плане, ну, скажем, прибавив в треугольник еще крестик. Помни: главное сейчас — кости…
Я перехожу к Игорю и Ольге. На их участках тоже кое-где показался коричневый слой, и среди вынутых черепков я нахожу волосовские. Очень хорошо! Значит, все это не случайно и я могу рассчитывать здесь уже не на единичные волосовские вещи, но на слой, а стало быть, и на волосовские костяные орудия.
…«На переходе от камня к металлу». Первые украшения из меди. Первые маленькие лезвия ножей и шилья. Впрочем, все это совсем недостоверно, и, сдается мне, медь появляется впервые не у самых волосовцев, а только у их отдаленных потомков, сохранивших отличительный знак своего происхождения — вот эти толстые легкие черепки, пористые от выгоревших примесей толченых раковин, коры, травы, украшенные столь же обязательными оттисками двойного зубчатого штампа.
Родственники? Может быть. А может быть, и нет. За тысячу с лишним лет многое могло произойти.
Так, у волосовцев ранних, пришедших откуда-то с северо-запада, быть может, с берегов Балтики, мы находим украшения из балтийского янтаря. Янтарные подвески, фигурки, бусы буквально усыпают их скелеты, когда удается наткнуться на могильник этих людей. Но меди или бронзы у них нет. Все из камня — прекрасные широкие кремневые кинжалы, похожие на кинжалы додинастического Египта, сегментовидные рыбные ножи, кремневые фигурки, служившие то ли амулетами, то ли просто украшениями, и тщательно вышлифованные желобчатые тесла. А наряду с этим столь же ювелирно изготовленные костяные долота, проколки из трубчатых костей птиц, роговые мотыги, пешни и — в отличие от кремневых — удивительно натуралистические изображения зверей и птиц.
Не то чтобы у этих загадочных людей костяных орудий было больше, чем у остальных, нет. Почему-то случилось так, что слои поселений волосовцев в отличие от их предшественников и следующих за ними по времени других племен неизменно оказываются лежащими во влажном песке, сохраняющем кость, тогда как у других все это исчезло без следа, если, конечно, не считать болотных поселений. Вот и на Польце, похоже, то же самое…
Хотел бы я знать, за каким лешим двинулись эти люди со своих насиженных мест в Восточной Прибалтике или оттуда, где они сидели до этого, в наши леса? И не только в наши — в Карелию, к Белому морю, на теперешний русский Север.
Как можно видеть по их большим могильникам, селились они всегда надолго, основательно зарываясь в землю на самых подходящих для этого местах. Они несли в эти леса не только янтарь — они несли свой отличный от здешних жителей взгляд на мир, новые идеи отношения к этому миру, новые возможности его преобразования.
Кремневые фигурки, которые археологи находят на их поселениях, в конце концов тоже своего рода тайнопись, ибо не для развлечения, не для минутного любования извлекали они из кремня всех этих маленьких человечков, медведей, лис, гусей и уток, змей и многое другое, чему по неведению своему мы не можем подыскать имени. Что-то мы сможем узнать, о чем-то догадаемся, сравнивая и сопоставляя, но это навсегда утраченное звено останется для нас загадкой, привлекающей своей иррациональной тайной, заставляющей верить, что именно в ней и лежит секрет исчезнувшего в тысячелетиях народа.
Не первый раз мне становится не по себе, когда, смотря на сверкающую под солнцем Вексу, я думаю, что она вот так же текла мимо этих берегов и двести лет назад, и восемьсот, когда, тонко просвистев, вонзилась в песок стрела с железным острием, и четыре тысячи лет назад, когда тут стояли хижины загадочных волосовцев, и раньше, много раньше…
Течение реки — как течение времени: что-то оно смывает, что-то оставляет, и в момент внезапного прозрения чувствуешь себя как бы между двух волн — одна выбросила тебя на песок, оставила и откатилась, а ты со страхом и недоумением ждешь другой, которая вот-вот нахлынет и унесет тебя снова в бесконечность…
Задумавшись, я не сразу услышал, что меня зовут. Игорь стоял рядом и тихонько повторял:
— Андрей Леонидович, вы посмотрите там у меня… Вы посмотрите, Андрей Леонидович, гарпун вроде бы костяной там…