Не знаю, сколько бы потребовалось мне времени, чтобы осознать разницу между осколками и окатанными голышами — между камнем, расколотым рукой человека, какими были все эти кварцевые россыпи, и обычной морской галькой, если бы тропа не вывела меня на высоко приподнятый мыс, где ветер давно уже сдул весь песок, оставив на его месте плотный галечниковый панцирь. И, словно подчиняясь приказу невидимого режиссера, ожидавшего именно этого мгновения, редеющие облака раздвинулись, обнажив промытую синеву полярного неба, и невесть откуда появившееся солнце вонзило лучи в берег и море, высветив картину, которая навсегда осталась в памяти.
Омытые дождями, обдутые и очищенные ветром лучше, чем рукой археолога, на красном галечниковом панцире рядами лежали кучи черных камней древних очагов. Их было здесь несколько десятков, оставшихся на месте большого стойбища. Они тянулись цепочками параллельно берегу, а вокруг каждого из них, словно очерчивая территорию былого жилища, в лучах солнца сверкали обломки кварца и горного хрусталя.
Зрелище было сказочно великолепным. Все искрилось от капель еще непросохшей влаги и сверкало красками. Густо-зелеными с белыми и розовыми пятнами сияла тундра; красным, желтым, коричневым цветом играла галька; белый кварц контрастировал с черным камнем очагов, а за всем этим клокотало море, на котором светились пенные гребни катившихся на берег сизых волн…
И пусть небо снова затянула мгла, спряталось солнце и пронзительнее стал ветер… что из того? Сейчас я готов был верить, что все три предшествующих года, никуда не сворачивая, шел к этим самым обломкам кварца, которые как бы разом высветили все находки, мимо которых до сих пор проходил по берегу, отмечая их в памяти, но не догадываясь, что открытие уже произошло. Теперь же я знал, что на дюнах за Большой Кумжевой лежит развеянная стоянка; что на пространствах обширных песчаных раздувов возле Малой Кумжевой меня ждут по меньшей мере три места, где лежат остатки стойбищ первобытных обитателей этого берега; что на песчаных буграх за Варзугой надо внимательно изучить подобные же котловины… Теперь я знал, что везде по берегу под моими ногами оказывались развеянные, раздутые, открытые для изучения стоянки неолитических охотников и рыболовов, мимо которых я умудрялся пройти, не заметив… Нет, заметив, но не опознав!
Сбросив рюкзак, шагая от очага к очагу, я выбирал из россыпей кварцевых осколков маленькие скребки и скребочки, проколки, ядрища, с которых когда-то неолитические охотники скалывали короткие полупрозрачные пластинки, поднимал скребки из прозрачного горного хрусталя, вспыхивавшие словно крупные капли дождя, и рядом с ними находил наконечники копий и гарпунов из синевато-серого шифера, тщательно отшлифованные на красных песчаниковых плитах, лежавших тут же. Попадались пластинчатые, изогнутые под тупым углом ножи из сланца, на манер сапожных ножей, какие мне приходилось видеть на фотографиях финских археологов, топоры и тесла из черного роговика… Все это лежало на поверхности, не требовало раскопок, и можно было заметить, как за тысячелетия поток летящих с ветром песчинок избороздил, стесал, изъязвил поверхность орудий и окружающих их камней, как будто над всем этим не раз и не два пронесся абразивный вихрь пескоструйного аппарата…
Уходя дальше по берегу, оглядываясь на оставленное мной древнее поселение, я уже знал, что мне предстоят делать здесь в следующем летнем сезоне. Все, что копилось в памяти эти годы, все, что до недавнего времени представлялось несвязанным и случайным, теперь обрело свою четкость, взаимосвязанность и постепенно находило свое место в картине, которая открывалась перед моим мысленным взором. Нет, ничто не оказывается напрасным или не стоящим внимания!
Если я полагал, что с Терским берегом прощаюсь до будущего лета, то, прилетев в Москву, довольно скоро убедился в своей ошибке. Я не просто вернулся туда той же осенью. Совершив — теперь уже в обратном направлении — путешествие по берегу на восток, я обнаружил, что этот край, словно бы вознаграждая за трехлетнее ожидание, буквально забрасывает меня открытиями. Остатки древних стойбищ, то маленьких, то больших, открывались почти на каждом шагу. Теперь они манили уже издали россыпями колотого кварца, темнели на песке кучами обожженных камней очагов… И когда на следующее лето наша маленькая экспедиция обосновалась в Пялице, искать места древних стойбищ уже было не нужно. Рассматривая берег в бинокль с вершины очередного холма, я почти наверняка мог указать точки, где нас ждут новые находки.
Правда, тем летом мы надеялись на другие открытия и готовились к иным раскопкам, но действительность всегда бывает куда сложнее наших планов. Впрочем, об этом — другой рассказ, потому что в конечном счете занялись мы все-таки исследованием именно этих стойбищ первобытных охотников и рыболовов.
Не буду рассказывать, как мы ехали, как высаживались, как устраивались на месте, как начали свою работу и вели ее целый месяц, причем очень слаженно и удачно. Экспедиция состояла из старшеклассников одной из московских школ и студентов Архангельского педагогического института и ничем не отличалась от десятка таких же других. Вот почему о нашей жизни я не буду ничего рассказывать — в ней не было ничего примечательного.
О том, что остатки древних стойбищ на востоке Терского берега указывают путь к решению какой-то, пока еще неясной для меня проблемы, я начал догадываться именно тогда, когда в них самих ничего загадочного вроде бы не осталось. Таков обычный парадокс науки. Мнимая загадочность древних поселений могла существовать лишь потому, что открывать их я отправился, не сориентировавшись в пространстве и времени. Стоило только свериться с геологическими приметами этого края, задуматься над тем, почему среди окатанных морем камней появились россыпи колотого кварца, как все встало на свои места.
Ничего принципиально нового или сложного в орудиях из кварца не было. Меня всегда удивляло не разнообразие орудий, которые выделывал человек в разные эпохи, а, наоборот, их повторяемость. Каменные скребки американских индейцев практически ничем не отличаются от таких же скребков аборигенов Австралии или доисторических обитателей Европы, охотников на мамонтов и северных оленей. То же можно сказать о каменных теслах и топорах эпохи неолита. Их формы удивительно совпадают на всем пространстве Старого и Нового Света, отличаясь друг от друга разве что мелкими несущественными деталями. Идеи, которые человек воплощал в своих орудиях, где бы он ни обитал, на каких бы языках ни говорил, каким бы цветом кожи ни обладал, оказывались удивительно схожими, свидетельствуя о тождественности человеческого мышления во все времена на всех континентах, что, в свою очередь, свидетельствовало о единстве Человечества в целом.
Отличными были не идеи, вложенные в орудия, а материал, из которого человек делал орудия, приемы их изготовления. В целом же все, что мы находили на месте очередного древнего стойбища, оказывалось совершенно одинаковым. Стандартными были формы и набор скребков из кварца, среди которых попадались сделанные из горного хрусталя; стандартными были скребла и характерные, стесанные ударами с обоих концов остатки ядрищ-нуклеусов, которые еще недавно археологи принимали за миниатюрные долотца. Среди кварцевых орудий можно было найти резцы для работы по кости, отбойники — небольшие гальки удлиненной формы, на концах которых явственно проступали щербины от ударов. На первых порах удивляло отсутствие наконечников стрел. Их обломки мы нашли только на трех поселениях, причем все наконечники были сделаны из кремня, добытого на Северной Двине или на Онеге: на Кольском полуострове свой кремень не добывали… Оставалось предположить, что обитатели этих стойбищ оснащали свои стрелы наконечниками из кости, которые в этих условиях просто не могли сохраниться.
Топоры, долота и тесла, без которых нельзя было срубить дерево, выдолбить лодку, построить рыболовную ловушку или загон для оленей, эти люди предпочитали делать из твердого роговика, старательно шлифуя его на плитах розового кварцита, которые мы находили возле очагов. Здесь же оказывалось множество мелких кусочков пережженных костей морских животных и оленей — ими пользовались как топливом. А вот наконечников копий и гарпунов из серого шифера и угловатых ножей из черного роговика, подобно тем, что я нашел на первом открывшемся мне стойбище на мысе Востра, почему-то больше не попадалось. Кстати сказать, и все открываемые нами стоянки по размерам своим оказывались много меньше того поселения, к которому я не раз еще возвращался, изучая и сравнивая находки, их расположение вокруг очагов, саму структуру поселения, столь резко отличавшегося от остальных.
Чем объяснить такую разницу? Тысячелетиями, которые легли между береговыми стойбищами и этим поселением? Нет, судя по всему, они были одновременны. Бытом их обитателей? Хозяйством? На мысу жили охотники на морского зверя. А что за люди обитали на остальном берегу? Похоже было, что перед нами лежат остатки поселений по меньшей мере двух народов, иначе нам неминуемо должны были попасться и на других местах наконечники гарпунов. Но поселение на мысе Востра пока мне было не с чем сравнить, и волей-неволей я занялся изучением остальных, секреты которых раскрывались теперь относительно легко.
Скоро я мог сказать, что люди, оставившие стойбища на берегу, были коренными обитателями этих мест: на протяжении трех тысяч лет, а то и больше, ни образ их жизни, ни облик хозяйства не претерпели никаких существенных изменений. Они были удивительно консервативны в быту, осуществляя словно бы раз и навсегда заложенную в них программу. Длительность их пребывания на одних и тех же местах указывала разная высота поселений над уровнем моря. Одинаковые очаги с одинаковым набором каменных орудий лежали как в песках третьей гряды дюн на берегу, так и на следующей, более высокой террасе. Все это были остатки не постоянных, а сезонных стойбищ. Изучив слои песка, в которых находились кварцевые орудия, угли, прикрытые рассыпавшимися камнями очагов, пережженные кости морских животных, можно было заметить, что время от времени очажную яму, которую изнутри обкладывали камнями, приходилось выкапывать заново — старые очаги оказывались занесены чистым, перевеянным ветром песком. Отсюда было естественно заключить, что большую часть года эти места пустовали, люди приходили сюда лишь на летнее время.