ипеток, соединенных трубками, шлангами, перехваченных зажимами… Чувствовал он себя хорошо только вот на таком приволье деревенской или совсем уж лесной жизни, довольствуясь бинокулярной лупой, собственными ловкими руками, разделывающими препарат на предметном стеклышке перед объективом микроскопа, да еще бесконечным терпением, с которым отлавливал, исследовал, описывал паразитов рыб, постоянно открывая новые, неизвестные науке виды, а вместе с тем и закономерности их появления в здешних водоемах.
Встречи в Пялице сблизили нас, тем более что и дома наших экспедиций стояли рядом. У каждого было много своих забот: как бы ни были ограниченны планы, всегда оказывалось, что их поджимают сроки… И все же между маршрутами, обработкой материалов и новыми выходами в маршрут нам удавалось выкраивать время на короткие прогулки вверх по реке или по берегу, и на долгие, за полночь беседы, когда за окнами разлит странный, ровный и слабый свет, отмечающий в Заполярье то безвременье, что отделяет летом один день от другого.
Митенев занимался делом на первый взгляд не только малопонятным, но, казалось бы, и малонужным для той жизни, которая текла в этих местах.
Мои поиски и раскопки вопреки обыкновению никакого любопытства у местных жителей не вызывали. Наоборот, работа геологов и ихтиологов, приезжавших сюда каждый год, вызывала безусловный интерес, потому что от ее результатов в какой-то степени зависела жизнь поморских сел. Кроме того, и те и другие давали возможность приработка местным жителям, не только снимая на лето дом, нанимая карбас, но и зачисляя некоторых из них в состав экспедиции. Но вот от изучения невидимых глазу паразитов, живущих на чешуе, на глазах, во внутренностях пресноводных рыб, которых ловил, потрошил и исследовал Митенев, никакой явной пользы для себя или для колхозного хозяйства эти люди не видели.
Что поделать, по невежеству своему и интересам, далеким от микробиологии, тем более такой ее отрасли, поначалу я тоже не видел особой пользы в занятиях своего нового знакомого. Не тронули меня они и тогда, когда, заглянув в окуляр микроскопа, я обнаружил омерзительные создания, которые впиваются, сосут, грызут изнутри и снаружи рыбу и которых мы, не подозревая об их существовании, поедаем в несметном количестве в жареном, вареном, сушеном и соленом виде. По правде сказать, увиденная мною картина была столь неаппетитной, что и два дня спустя за стол, который в нашей экспедиции был почти исключительно рыбным, я садился с гораздо меньшим удовольствием, чем прежде. Что до моих молодых помощников, то с Митенева я взял обещание под любым предлогом пресекать их любопытство по той простой причине, что, кроме рыбы в том или ином виде, выбор продуктов у нас был крайне ограничен, а позволить менять рацион экспедиции, даже если оставить в стороне финансовый фактор, я не мог…
Но, как известно, с неизбежным человек свыкается быстро. А знания, которые я постепенно получал в беседах с микробиологом, в конце концов оказались для меня не только интересны, но даже и полезны. И вот почему.
Еще в школе мы узнаем, — а потом за ненадобностью забываем, — что всякое живое существо, будь то млекопитающее, пресмыкающееся, летающее или плавающее, а стало быть, и человек, заключает в своем организме обширный растительный и животный мир, представители которого могут иметь еще и собственных паразитов и сожителей. Микро- и макроорганизмы — вирусы, бактерии, амебы, черви и прочие жители нашего тела — условно можно разделить на две группы: на паразитов, процветающих за счет нашего здоровья, а потому скорее всего вредных и лишних, и на симбионтов, тех, кто не только не приносит вреда своим существованием, но исполняет определенные полезные функции. Например, способствует нашему пищеварению, борется со вторгающимися к нам болезнетворными микробами, а вместе с тем выполняет многое другое, о чем мы пока имеем весьма смутное представление.
У каждого вида рыб был свой набор паразитов, так сказать, фундамент, на который наслаивалось все остальное, что представляло особый интерес для изучения. Например, разные стада семги, кроме общих для всех наборов паразитов, обладали еще и комплексом специфических видов, для каждого стада своим, который был обусловлен маршрутами их океанских странствий. Уже одно это представляло огромный интерес для практиков-ихтиологов, кто изучал экологию семги и пытался проследить маршруты ее миграций, чтобы ловить ее в океане. Кошмарные создания, снабженные крючками, клешнями, челюстями и присосками, извивавшиеся на предметном стекле под объективом микроскопа, оказывались для биологов своего рода «мечеными атомами», позволяющими в глубинах морей следить за движением косяков рыбы.
То же относилось и к пресноводным рыбам, которых изучал Митенев. Только здесь картина оказывалась и проще, и сложнее, а для меня, во всяком случае, интереснее, поскольку «наборы» паразитов зависели здесь не столько от вида рыбы, сколько от водоема и даже определенного его участка, где данная особь обитала. В первую очередь это относилось к рыбам речным.
Распределение разного рода паразитов по всему течению реки оказывалось возможным предсказать наперед, стоило внимательно взглянуть на физико-географическую карту. Виды паразитов, характерные для быстрого, порожистого течения верховьев рек, не встречались на широких и медлительных равнинных плесах; в свою очередь, там почти невозможно было встретить «наборы», характерные для приустьевых участков, где пресная вода мешается с морской. С другой стороны, паразиты морских рыб, приспособленные к соленой воде, не переносили опреснения. Та же семга, повернув с моря в реку, заходит в нее далеко не сразу. В течение нескольких дней она ходит в опресненном устье, сбрасывая с себя морских клопов, не уступающих по размеру клопам домашним, а вместе с тем очищается от паразитов внутренних. При этом ее физиология весьма серьезно перестраивается: пищевод и желудок полностью очищаются, стягиваются до минимума, семга перестает есть и только после этого начинает свой путь вверх, к нерестилищам.
Следовало учитывать еще одно немаловажное обстоятельство — разделение рыб на проходных и непроходных, то есть возможность или невозможность для тех или других видов на краткое время покидать пресную воду и выходить в море. Щука, окунь и сиг были проходными: они могли ненадолго выходить в прибрежные воды и, таким образом, переходить из одной реки в другую. Наоборот, хариус, живущий на стремнинах среди порогов и перекатов, точно так же, как плотва или пескарь, к этому был совершенно не способен.
Митенева интересовали паразиты рыб не сами по себе, хотя тут, как выяснилось, для открытия новых видов оказывалось куда более широкое поле деятельности, чем у меня в археологии. Его интересовала история заселения рыбами пресноводных водоемов Кольского полуострова, потому что здесь все противоречило той стройной схеме или картине, которую рисовали зоологи, опиравшиеся, в свою очередь, на геологов. Распределение рыб в реках Кольского полуострова и во внутренних озерах вместе с их наборами паразитов требовало или существенных поправок в теории, или же пересмотра геологической истории этих мест, в том числе устоявшегося мнения о ледниковом щите, покрывавшем некогда весь полуостров.
В долине Поноя, где раньше вел свои исследования Митенев, вернее, в самой реке Поной, комплексы традиционных паразитов оказались как бы перепутаны природой: тот набор, который следовало ожидать в верховьях, оказывался в среднем и нижнем течениях, и наоборот.
Объяснить такую странную картину, — а при этом следует заметить, что далеко не во всех реках полуострова оказывались одни и те же виды рыб! — оказалось возможным, используя наблюдения геологов над колебаниями поверхности полуострова относительно уровня моря. При очередном опускании суши наступала морская трансгрессия, то есть море затопляло на каком-то протяжении долины рек, уже заселенные пресноводными рыбами. Вторжение морской воды заставляло пресноводных рыб погибать или отступать выше по течению. Рыбы и их паразиты, оставшиеся после отступления морских вод и закрепившиеся в новых для себя зонах, наглядно показывали, как далеко в глубь материка вторгалось море. Так ли это? Подтвердить подобное объяснение можно было только с помощью геоморфологов, в каждом таком случае отыскивая соответствующую береговую линию, по сделать это пока еще никто не догадался.
Следовало принять во внимание и другое. Трансгрессивно-регрессивные явления только отчасти объясняли наборы паразитов у рыб и видовой состав рыб в реках. Существование хариуса в верхнем и среднем течениях Варзуги и его полное отсутствие в Пялице можно было объяснить тем, что в отличие от Варзуги Пялица в свое время была полностью затоплена морскими водами. Когда же река стала снова пресноводной, хариус уже не мог в ней появиться, поскольку принадлежал к непроходным видам рыб.
Но как вообще появился хариус в реках Кольского полуострова вместе с другими непроходными пресноводными рыбами? Вот где была загадка! Популярная некогда теория о заселении девственных послеледниковых водоемов рыбой с помощью водоплавающих птиц, к лапкам которых якобы прилипали уже оплодотворенные икринки, давно была отброшена наукой, точно так же как популярные в средневековье представления о самозарождении мух из гнилого мяса или мышей из соломенной трухи. Для того чтобы в каком-либо водоеме могли появиться рыбы, туда должно было попасть по крайней мере несколько пар каждого вида, приносивших потомство и передававших ему непосредственно весь набор имеющихся у них паразитов. Действие это должно было совершаться многократно, до тех пор, пока новый водоем не оказывался полностью заселен рыбой с уже присущей ей паразитофауной в соответствии с гидрологическими и климатическими условиями тех мест.
Этим и объяснялся интерес Митенева к нашей работе. Он надеялся, что археология в отличие от геологии даст ему более точные данные о времени морских трансгрессий и регрессий на востоке Кольского полуострова. Расспрашивая о смене древних культур на полуострове, в Карелии, Финляндии, Норвегии и Швеции, о передвижениях племен, их взаимодействии, он пытался сопоставить археологические факты с микробиологическими наблюдениями. Особенно заинтересовало его мое предположение об истоках и причинах своеобразия древней культуры саамов, в частности, об изоляции полуострова. Как это может помочь моему знакомому в его деле, мне было не совсем понятно. Ведь не саамы же принесли с собой на полуостров пресноводных непроходных рыб, чтобы разводить их здесь!