Костры на берегах — страница 69 из 104

утствии прямой связи стоянок низовья реки Выг с находящимися там же петролифами. Впервые наскальные изображения «оленного народа» были открыты в самом центре Кольского полуострова, на Поное, в свою очередь, подтвердив существование двух ветвей потомков первопоселенцев — «оленной» (саамской) и «морской». За это же время на скалах Финляндии были найдены писаницы эпохи бронзы, и ходили разговоры, что нечто подобное какие-то геологи видели в Хибинах. Новые раскопки позволили по-иному взглянуть на историю народов, населявших в древности Север…

Не занимались только строителями лабиринтов, словно бы понуждая меня продолжать их поиски. Вот почему, оказавшись на берегу, я постарался разобраться с тем, что видел мой приятель-геолог.

…Машина остановилась на краю гигантской излучины, тысячелетия назад представлявшей собой неглубоко вдававшуюся в материк бухту, по дну которой мы проехали несколько минут назад. Странным образом все это напомнило мне берег возле тони «Ударница», только смотрел я на него теперь не снизу, а сбоку, и вместо огромных вековых сосен все пространство бухты занимал молодой низкорослый сосняк. Ровный слой песка, скрывавший у воды камни и скалы, точно так же, как и там, был затянут белым ковром ягеля. Дальше и выше сосенки редели, потом разом кончились, и над ними поднимались уже голые галечниковые террасы, на которых не рос ни вереск, ни ягодники — только сине-зеленый лишайник, полностью скрывавший под собой естественный розовый цвет плитчатой гальки.

Напрасно, достав бинокль, я обшаривал взглядом склоны этого гигантского амфитеатра, на километр-полтора протянувшегося вдоль берега. Ничего похожего на «каменные доски», как выразился однажды Эрик, я не находил. Да и вообще ничего стоящего вертикально, кроме деревьев и далекого гидрографического знака, сбитого из толстых и длинных бревен на самой высокой точке противоположного конца этой каменной дуги.

«Сам увидишь, не пройдешь!» — сказал Ховила в тот раз, и мне ничего не оставалось, как, оставив своих спутников в машине, зашагать вверх по гигантским каменным ступеням.

Странно было идти по сине-зеленым плиткам, отзывавшимся на каждый шаг коротким и мягким звоном. Впрочем, сине-зелеными они были только сверху. Стоило их перевернуть, как открывалась девственно-розовая поверхность свежей гальки, такая же, как и у той, что лежала ниже. Лишайники росли только сверху, со стороны, обращенной к дождю, свету и к солнцу; «вниз головой» они не росли, как не росли и на тех участках, которые оказывались прикрыты другим камнем.

Лишайник был своего рода «дипломом на вечность», свидетельством, что ничья рука или нога не переворачивала камень с тех пор, как море в последний раз выбросило его во время шторма на берег. Звонкая, в полном смысле «седая» древность лежала под моими ногами, оставляя гадать, сколько прошло тысячелетий, пока на поверхности камня, неприметно разрушавшегося от морозов, солнца и дождей, смогли угнездиться первые споры лишайника, укрепились, а потом начали разрастаться, каждый год увеличивая свою площадь на доли миллиметра… По этим террасам бродили олени, пробегали песцы и лисы, мягко ступая, ковыляли медведи и росомахи; на них отдыхали чайки, оставляли свой помет зайцы, может быть, слетались токовать тетерева, привлеченные открытостью каменной пустыни. Но даже северные ветры за все протекшее время не смогли нанести на них столько песка и пыли, чтобы между камнями зародилась какая-либо иная жизнь, кроме сине-зеленых водорослей, выбравшихся некогда из Мирового океана на сушу…

Я дошел до середины излучины и почти поднялся на самую высокую ступень, за которой, судя по густой поросли сосенок, начинались пески, когда увидел то, о чем мне рассказывал геолог.

Вернее, оно должно было быть «тем», хотя никак не отвечало картине, вызванной некогда моим воображением.

Сначала мне в глаза бросилось несколько каменных плит, приподнимавшихся над галечниками. Они находились на некотором расстоянии друг от друга. Одни стояли более прямо, другие почти лежали, но все они, как я мог убедиться, подойдя ближе, увенчивали вершины невысоких каменных куч, сложенных отнюдь не для того, чтобы дать опору этим плитам. От двух до пяти метров в диаметре и около метра в высоту, кучи эти в два ряда тянулись вдоль края верхней террасы, лишь очертаниями своими выделяясь из остальной россыпи. Составлявшие их плиты точно так же равномерно покрывала сине-зеленая накипь лишайников, и точно так же светилась розовым цветом исподняя сторона. Сине-зелено-розовое мерцание гальки в рассеянном вечернем северном свете не позволяло сосредоточить взгляд, дробило очертания, скрывало расстояния и размеры, и только приглядываясь, можно было обнаружить, что кучи от остальной массы галечника отделяют как бы неглубокие канавки — места, откуда собирали гальку на их постройку. Я не оговорился — именно постройку, ибо то, что лежало передо мной, что я с удивлением и радостью обходил, было отнюдь не кучами, а настоящими погребальными сооружениями, сложенными из плиток так, что внутри всякий раз оказывалась небольшая овальная камера, предназначенная, по-видимому, для того, чтобы вместить в себя скорченное тело человека или то, что от него осталось. Ни для чего другого они были явно непригодны.

Я насчитал их около трех десятков. У большинства плиты обвалились внутрь, у других можно было заглянуть даже в камеру, чтобы убедиться в ее пустоте, но в том и в другом случае разрушение оказывалось очень давним: сдвинутые в сторону плитки ничем не отличались от тех, что лежали рядом на террасе. Во всяком случае, раскрывали их не геологи, которые даже не заметили эти каменные склепы, и не местные жители, которых расспрашивал в свое время Эрик Ховила. Любопытство разбирало меня заглянуть в один из сохранившихся курганов, но я сюда приехал не для раскопок. Мне было важно проверить рассказ геолога и выяснить, что же именно он видел.

К раскопкам следует прибегать только в том случае, когда иного выхода нет и когда «научное разрушение» оказывается единственным средством спасти памятник от просто разрушения.

И это понятно. На земле уже столько всего уничтожено скороспелыми раскопками, что теперь археолог может гордиться не тем, что он раскопал, а тем, что он хотя бы на время спас от раскопок…

Я ходил от одного каменного кургана к другому, заглядывал в открытые и приоткрытые погребальные камеры, и интуиция мне шептала, что вряд ли даже разборка этих сооружений подарит исследователю какие-либо находки.

Каменные орудия, единственное, что могло остаться в этих условиях? Кварцевые отщепы? Каменные кучи на Большом Заяцком острове мало были похожи на эти каменные склепы, и все же во мне росла уверенность, что у них больше сходства, чем различия. Ведь кучи на Большом Заяцком острове были сложены не из плит, которых там не было, а из округлых валунов, не позволявших построить такую вот правильную гробницу! Зато само положение этого могильника прямо указывало на его связь с морем.

Отсюда, с высокой террасы, море было видно на много миль — именно море, потому что уходящий в обе стороны берег был закрыт выступающими крыльями естественного амфитеатра. В сторону моря были обращены и плоскости когда-то вертикально поставленных каменных плит, первоначально располагавшихся намного ближе к воде, чем сейчас. Вот почему, думал я, не будет ничего удивительного, если в результате тщательных и долгих поисков, прочесав буквально каждую пядь окрестностей, пришедший за мной археолог обнаружит здесь еще что-нибудь, может быть, даже остатки лабиринта! Но раз здесь оказался могильник, существовавший достаточно долго, если судить по количеству насыпей, то здесь может быть и поселение!

Или эти люди никогда не совмещали стойбище живых и «поселок мертвых»?

Обойдя и сфотографировав несколько раз каменные кладки, я решил пройти дальше по гребню на восток, где начинались пески, затянутые ягелем, вереском, воронихой, где поднимались редкие сосенки, за которыми светлели привычные котлованы развеянного песка, обнажившего суглинки с морской галькой. Здесь все было так, как обычно, за исключением одного — сколько бы я ни бродил по песчаным раздувам, я нигде не видел ни древних очагов, ни колотого кварца, ни каких-либо следов деятельности человека. Вероятно, все это следовало искать ниже, ближе к морю, на склоне, затянутом плотным зеленым ковром вереска и багульника, между которыми пробивались гибкие ветки полярной ивы и шапками приподнимались низкие темные кусты можжевельника.

Я уже готов был повернуть назад, как вдруг увидел странные бугры. Бугров было много вокруг, они были самой разнообразной формы, как правило, на них росла маленькая елочка или куст можжевельника, но эти увенчивали камни, плотно лежавшие на поверхности или образующие круг, похожий на кратер вулкана.

Это были остатки еще одного могильника, насыпи которого, возведенные на сей раз не на скале, не на галечнике, а на песке, были обложены камнями. Два десятка насыпей, вытянувшихся вдоль моря, являли собой своего рода «типологический мостик», перекинутый от плиточных склепов, которые я незадолго до того рассматривал, к каменным кучам Большого Заяцкого острова! Признаки отличия были только внешними. В целом же обряд погребения был одинаков: тело или то, что от него осталось после кремации, во всех случаях помещали на поверхности древней почвы и уже над ним возводили погребальное сооружение.

Возможно, в этой последовательности могильник на Большом Заяцком острове оказывался самым молодым, а самым древним тот, что нашел мой приятель-геолог. На это косвенным образом указывала и высота положения над уровнем моря всех трех некрополей, и то, что огненному погребению в древности предшествовало захоронение тела… Но то были уже детали, те фактические нюансы, которые позволят с большими подробностями «прочитать» историю этих людей.

…Я шел к машине, к моим спутникам, которых интересовали на Терском берегу отнюдь не древности — они занимались его новью, его будущим, — и думал, что именно отсюда, от этих двух могильников, найденных рядом друг с другом, буквально бросившихся мне под ноги, можно будет снова начать разматывать нить, ведущую к строители лабиринтов. К одной из самых больших и самых важных тайн Беломорья. Может быть, я смогу сделать еще несколько шагов на этом пути. Может быть, их сделает кто-то другой, не в этом дело. Важно, что первые метры пути к раскрытию тайны уже пройдены, тайна стала явью, и тем, кто придет за нами, предстоят увлекательные путешествия и открытия в неведомой стране неведомого народа, на берег которой посчастливилось ступить нам первыми…