Мишка-печатник ходит по кругу на задних лапах, приплясывает, медленно кружится, косит глазом на цыгана и изредка глухо рычит. Цыган насторожен, в правой руке его кнут, в левой бубен, и улыбается только рот с ослепительными зубами.
— Попляши! Попляши! — гортанно говорит цыган, встряхивая бубном. — Потешь честную публику.
Смеются вокруг, в такт бубну хлопают.
— Мишка! Мой Мишка! — закричал пронзительно Федя.
И сейчас же — радостный рев, медведь резким движением вырывает цепочку, и вот Федя уже в мохнатых объятиях, он целует Мишку в холодный нос, гладит его.
— Чудеса!.. — шепчет кто-то.
На Федю обрушивается ругань:
— …Вор! Мошенник! — Цыган мечется вокруг Феди и Мишки-печатника, в глазах цыгана вспыхивает дикая ярость. — Люди! Грабеж! Среди бела дня, понимаешь! Как же?.. Понимаешь?.. Отдай медведя! Отдай! Добром говорю! Отдай! Люди!.. Помогите!
В толпе — движение. Солдат с широким веснушчатым лицом спрашивает:
— Что же это такое происходит?
Вдруг заголосила какая-то баба:
— Православные, ратуйтя! Анчихрист на мальчонка ведмедя напустил!
Шум, никто ничего не понимает. Что делать? И кричит Федя так, что слышно, наверно, по всему базару:
— Дядя Ни-ил! Дядя-я Ни-ил! Сюда-а!
Притихла толпа. И катится громовое:
— Иду! Иду-у! — Оказывается, Нил Тарасович-то совсем рядом.
Все оглянулись на крик — сквозь толпу продирается Нил Тарасович, легко раскидывая встречных, решительный, огромный, на голову выше всех.
— Что? Что случилось? — увидел Мишку. — Ба! Мать честная! Наш печатник! Откуда взялся?
— Вот он… — оглянулся Федя, а цыгана уж след простыл: — воспользовался суматохой и сбежал. — Сбежал, ворюга!
— Да кто? — Нил Тарасович тяжело отдувается.
Со всех сторон начали ему объяснять, в чем дело. Гвалт поднялся несусветный.
Когда Мишку-печатника привели в прогимназию, отряд уже вернулся с учения, и в казарме начался настоящий праздник — так все обрадовались своему любимцу. Медведя щедро накормили, и каждый пожал ему лапу, а кое-кто поцеловал в нос. Только отец Парфений опасался подойти:
— Христос с ним. Еще как шарахнет в ухо. Света божьего не взвидишь.
Мишку-печатника поместили в свободную комнату, и он сразу улегся на солому в углу — видно, очень устал. С ним остался Федя, и медведь ласкался о руки мальчика своей большой головой, а его черные глаза были грустны. Он все смотрел на Федю, смотрел внимательно, печально, будто хотел рассказать что-то. Но ведь медведи, к сожалению, не умеют говорить по-человечьи. А если бы Мишка-печатник умел, то рассказал бы Феде следующее…
ЭТО СЛУЧИЛОСЬ ОСЕННЕЙ НОЧЬЮ
В тот давний вечер было холодно, неприветливо. Серое набухшее небо висело над городом.
Мишка-печатник сидел возле Феди на ворохе только сегодня привезенной ржаной соломы. Солома была сухая, ломкая и пахла она полем, солнцем, пчелами. И почему-то медведю хотелось зарыться в эту солому и заснуть крепко-крепко. Так крепко, чтобы холодная зима прошла в этом сне, и проснуться уже весною, когда бегут по земле ручьи и птичьи стаи прилетают из дальних стран.
Федя кормил Мишку жмыхом и сам грыз его за компанию. Было холодно, медведь жевал вкусную жмыховую плитку и жался к Феде.
Внезапно его чуткий слух привлекло движение за воротами: там стояли два человека, смотрели в щель между досками и тихо разговаривали. Эти люди пахли странно и резко. Мишка уже давно не боялся людей, но на всякий случай тихонько зарычал: вдруг те, за воротами, хотят обидеть Федю?
— Ты чего? — Федя недоуменно посмотрел на Мишку.
Но за воротами уже никого не было, и медведь успокоился.
Потом, как всегда, они попрощались, Федя запер сарай и ушел, а Мишка-печатник улегся на свою войлочную подстилку и скоро заснул.
Разбудили его те двое — он сразу узнал их терпкий запах. И теперь они были совсем рядом, за дверью его сарая. Упругие мускулы мгновенно подняли медведя, он хотел грозно зарычать, но тут другой, крепкий запах ударил ему в ноздри, — и Мишка забыл обо всем, он уже не чувствовал опасности: там, за дверью, у неизвестных пришельцев было свежее мясо. Как давно он не ел свежего мяса!
Тихо открылась дверь. В темноте он увидел две смутные фигуры; ночь была за их спинами и тишина.
— На! На! Возьми! — шепотом сказал один, — и к Мишке на длинной палке протянулся большой кусок мяса. Кусок свежего, пахнущего кровью мяса… Медведь рванулся к добыче. Но мясо отодвинулось, отплыло назад. Мишка пошел за ним — его совсем не интересовали эти люди. Чего их бояться? Он забыл то время, когда человек причинял ему боль. Он не вспоминал зеленого юнкера, даже в его снах уже давно не скрипели блестящие сапоги, не свистел в воздухе стек.
Он слепо шел за мясом. По типографскому двору, мимо штабелей дров, к воротам. Неожиданно мясо метнулось вперед и упало вместе с палкой в темный ящик на колесах — Мишка успел заметить, как в тусклом свете дальнего фонаря на углу блеснули металлические обручи на этих колесах. Он ринулся за мясом и прыгнул в ящик, и тотчас за его спиной что-то задвинулось, и наступила полная темнота. В этой темноте медведь успел найти мясо, но в это время сильный толчок отбросил Мишку назад, он услыхал короткий гортанный крик, совсем рядом испуганно захрапела лошадь, и загремели колеса под ним. Он уже не хотел мяса, он понял, что с ним случилась непоправимая беда; он заметался в своей страшной клетке, зарычал грозно, но все было напрасно, только еще быстрее бежала лошадь, и длинен, бесконечен был этот путь…
В ЦЫГАНСКОМ ТАБОРЕ
…Телега гремела по мостовой, потом запрыгала по булыжнику; и вот мягкая мокрая дорога побежала под ее колесами.
Потом обступил телегу ночной лес — его свежий запах пробился сквозь щели ящика.
Мишка перестал метаться. Странная сонливость сковала его. Он лежал на досках, и его большое тело безвольно колыхалось в такт покачиванию телеги.
Мягко стучали копыта лошади по дороге.
О чем-то гортанно спорили два человека на облучке.
Новые запахи проникали в ящик: вдруг запахло теплым коровьим стадом; и только исчез, растворился этот запах, возник новый — студено и бодро пахло рекою.
Медведь нашел в темноте кусок мяса на палке, съел его без аппетита и — странно — стал засыпать: его укачивало движение.
Все бежала, бежала лошадь…
Все спорили и спорили те двое на облучке…
И конца не было дороге…
Рекой теперь пахло постоянно и все крепче. Видно, она была где-то совсем рядом.
Но вот к запаху реки стал примешиваться запах дыма, человеческого жилья, жареного мяса. Мишка услышал собачий лай, голоса людей.
И запахи и шумы нарастали, нарастали…
И вдруг все это окружило Мишку-печатника со всех сторон.
Телега остановилась.
Мгновенно сонливость слетела с медведя. Вновь он почувствовал беду, которая обрушилась на него. Вспомнил Федю, кошку Лялю и всю свою жизнь в типографском дворе, из которой увезли его эти два человека.
И заметался Мишка в черной клетке, зарычал грозно.
А люди чем-то гремели снаружи, кричали и спорили. И там их было много.
Что-то приказал высокий голос, все смолкло, и открылся ящик. Медведь с рычанием прыгнул на землю, сделал, еще ничего не видя и не понимая от ярости, два шага, и что-то задвинулось сзади, щелкнуло.
И тогда он все понял: его выпустили в большую клетку, сделанную из стволов молодых берез. Заметался в клетке Мишка, попробовал выломать березовую жердь, но это оказалось ему не под силу. Опять он метался по клетке в каком-то буйном неистовстве, и ярость туманила ему глаза.
Наконец он обессилел и сел, тяжело дыша, на холодную землю. И теперь Мишка увидел, что клетку облепили люди. За их спинами горели жаркие костры, и неровный дрожащий свет освещал смуглые любопытные лица.
Люди смотрели на него, хохотали, что-то кричали друг другу, размахивая руками. Были здесь мужчины с темными лицами, женщины в цветастых длинных платьях, с распущенными волосами, сухие сгорбленные старики, детишки, закутанные в тряпье.
Лица, лица, лица…
Чужие, незнакомые, злые.
Где ты, добрый, хороший Федя? Где вы, славные люди из типографии? Спасите скорее Мишку-печатника! Ведь он погибнет здесь от тоски и обид.
Постепенно зрители разошлись. И только один человек еще долго стоял у клетки, пристально рассматривая медведя, довольно цокая языком. Это был заросший мужчина в меховой поддевке, из-под которой высовывалась красная рубаха. И когда Мишка встречался с взглядом его хищных глаз, ярость с новой силой просыпалась в медведе, и смешивалась она со страхом. Запах этого человека уже был знаком медведю — это был один из двух, заманивших его мясом в черный ящик. И тем сильнее ненавидел Мишка заросшего мужчину в меховой поддевке.
Наконец и он ушел.
Медведь огляделся. Сквозь березовые жерди он увидел догорающие костры, крытые кибитки, спутанных лошадей, которые паслись тут же. Чуть поодаль блестела студеная река, а за ней начиналось поле, покрытое ночной мглой.
Пахло жареным мясом, конским по́том, чужими людьми. Иногда слышался женский смех, тихая гортанная речь.
Жалобно заплакал ребенок. Лошади фыркали, что-то подбирая на земле чуткими губами.
Вдруг зазвенела гитара, бубен вторил ей. Никогда раньше Мишка не слышал подобных звуков. И песню запели высокие женские голоса, им подпевали глухо и мощно мужские. И было в этой песне что-то дикое, дремучее, жестокое.
Постепенно стала засыпать жизнь вокруг клетки: затихли голоса, перестал плакать ребенок; только иногда тихо заржет лошадь, вскрикнет кто-нибудь во сне, и опять тихо…
Уже еле-еле посветлело над лесом небо. И тогда к клетке подошла черная собака с отвислыми ушами и, жарко дыша, дружески завиляла хвостом. Мишка почувствовал к ней мгновенное расположение, и ему стало не так одиноко. Они молчаливо подружились. Собака свернулась клубком тут же, у клетки, и заснула. А Мишка никак не мог заснуть в эту ночь. Холодно было ему в березовой клетке и неприютно.