В ответ сорвалось сразу несколько голосов:
— Нам землю надоть!
— Землицы бы!
— Когда раздел будеть?
— Землю получите! — Дядя Петя возвысил голос. — Есть на то специальный декрет Советской власти, подписанный товарищем Лениным. Сказано в нем: землю — крестьянам!
Толпа мужиков замерла, потом ахнула, забурлила, загалдела.
— Тише, тише, граждане, тише! — кричал дядя Петя. — Землю, говорю, получите. А вот одно нам неясно.
И увидел Федя, как разом насторожились все мужики, а один дед с иконописным лицом даже корявую руку к уху приставил.
— Неясно нам, зачем дом помещичий разоряете. Грабежом, можно сказать, занимаетесь. Зачем сад рубите? Кому от этого польза?
Зашумели мужики, затолкались.
— А чо жалеть? Они нас не жалели!
— Камень не горить, а то б петуха пустили!
— Попили Вахметьевы нашей крови…
— Дом ентот у нас, что кость поперек горла!
Еще долго кричали они, долго успокаивали их и дядя Петя, и отец, и другие рабочие. А Федя никак не мог понять, откуда у мужиков такая лютая злость. «Видать, помещик Вахметьев был что ни на есть кровопийца», — решил Федя.
Когда мужики наконец умолкли, дядя Петя сказал твердо:
— Помещики никогда не вернутся. А дом их, сад, все имущество берет под свою охрану Советская власть. Дом мы опечатаем, а кто сорвет сургуч, знайте — будем его считать врагом революции. — Дядя Петя помолчал. — И вот еще что, мужики. Кто чего унес из барского дома — обратно несите. Подобру прошу. Ведь для вас же, дурьи головы, все сохраняем.
Мужики что-то приуныли, вроде бы смутились, разошлись тихо.
Вечером, когда отряд сделал все дела в имении и собрался уезжать, Федя увидел у крыльца целую кучу вещей: стулья с гнутыми ножками, картины в золоченых рамах, какие-то диковинные одежды, пахнущие нафталином.
Когда сходка разбрелась, отец сказал Феде:
— Ну, солдат, идем дом опечатывать.
Вместе с другими рабочими Федя прошел через сломанные двери и сразу попал в такую обстановку, о существовании которой до сих пор он и не подозревал даже.
Сначала Федя увидел сверкающий золочеными стенами зал, пронизанный таинственным серым светом; свет струился из широких окон. А за окнами была туманная дальняя даль, деревенька, сбегавшая с холма, гряда серых ветел и на крутом берегу застывшей реки церквушка с темными, видать, старыми-престарыми куполами… Шаги гулко отдавались по паркетному полу, и было чуть-чуть жутко идти по этому залу.
Вслед за отцом Федя поднялся на второй этаж по широкой мраморной лестнице; фигуры бронзовых негров по бокам держали подсвечники. Негры провожали Федю спокойными, равнодушными взглядами, от этих взглядов было тоже немного жутко.
Прошли по стеклянной галерее; почти все стекла здесь были разбиты, и осколки скрипели под ногами. Галерея привела в небольшой зал, круглый, с низким потолком, разрисованным белыми воздушными ангелами — у них были счастливые, безмятежные лица.
На середине зала стоял черный блестящий рояль; его крышка была исковеркана ударами топора, отлетел кусок полированной доски, и обнажились струны. Федя осторожно тронул клавиши, и рояль ответил ему стоном, будто жаловался на то, что с ним так жестоко и так несправедливо обошлись. И у Феди дрогнуло сердце, рояль показался ему живым существом. И вообще Федя почувствовал себя вдруг во власти этого необыкновенного, будто из сказки, дома; потерянно бродил он по комнатам, маленьким залам, у него рябило в глазах от картин на стенах, от мраморных статуэток в спальнях с шикарными кроватями, он был подавлен великолепием и роскошью, которые окружали его, и никак не мог понять — это не укладывалось в его сознании, — как в таком волшебном доме могли жить злые, жестокие люди.
Дом был пуст, все говорило, что его обитатели бежали поспешно, не успев подумать, что взять с собой. Да, они очень торопились. В одной спальне, где все было светлое, белое, чистое, на столике лежала раскрытая книга с непонятными нерусскими буквами, и тут же валялась дамская замшевая перчатка, и от нее тонко пахло духами. В другой комнате были разбросаны вещи: мужские рубашки, галстуки, какие-то щетки и пузырьки, валялся пестрый халат с засаленными краями; пахло одурманивающе и тяжело.
— Дмитрий Иваныч! — Из дальнего угла коридора прилетел голос наборщика Яши Тюрина. — Еще одна дверь заперта. И там, за ей, вроде кто-то стонет.
Вместе со всеми побежал на голос Яши и Федя.
Рабочие столпились у двери, обитой железом, с золоченой ручкой.
— Тише! — крикнул Яша, и Федя увидел, как бледно и испуганно его лицо с черной прядкой волос, упавшей на потный лоб.
Стало тихо, и за дверью явственно послышался шорох, потом вроде вздохнул кто-то.
— А ну, ребята! — приказал дядя Петя. — Навалимся!
НАЧАЛО ДРУЖБЫ
Дверь долго не поддавалась, скрипела, визжали петли, от ударов сыпалась штукатурка. Наконец хряснул замок, дверь не спеша открылась. И тут же возглас изумления вырвался у всех — в углу низкой комнаты с единственным узким окошком под потолком лежал молодой бурый медведь с маленьким серебряным кольцом в носу. От металлического ошейника шла цепь, прикрепленная к вделанному в стену крюку. Медведь поднялся, мотнул головой и прорычал тихо и так жалобно, что у Феди что-то задрожало внутри.
— Сволочи, — сказал Яша. — Драпанули, а зверя с голоду помирать бросили.
— Точно! Совсем, видать, отощал.
— Ишь, бедняга. Как бока у него ввалились!
Люди говорили, а медведь смотрел на них черными внимательными глазами. В них не было ни злобы, ни страха, ни ярости. В них была просьба. Казалось, глаза медведя говорили: «Помогите мне».
— Его б накормить, — сказал дядя Петя. — Что он ест, интересно?
Федя вспомнил, что у него в кармане ломоть черного хлеба и три вареные картофелины — мамка в дорогу дала. Федя робко, осторожно, на цыпочках подошел к медведю, достал сверток и протянул его к мохнатой морде. Две лапы проворно схватили сверток, отлетела в сторону бумага, и послышалось довольное чавканье.
— Гляди, жрет!
— Во уписывает, лохматый!
— Похоже, давно во рту маковой росинки не было.
— А барышни ихние духами пахнуть!
Рабочие развеселились, отдали Мишке все, что у них было съестного. Медведь наелся, выпил из ведра воды и головой замахал — надо полагать, благодарил за угощение. Он показался Феде совсем не страшным, и Федя подошел к Мишке и легонько погладил его впалый бок. В ответ медведь тронул мальчика лапой осторожно и мягко и почему-то громко, со свистом вздохнул.
— Ручной! — сказал Яша.
— Похоже. Все понимает.
Но когда и Яша хотел погладить медведя, тот не очень громко, но предостерегающе зарычал.
— Ну и ну! — удивился дядя Петя. — Федюху одного признал. Однако будет с медведем возиться. Давайте кончать с домом.
Рабочие ушли, а Федя остался с Мишкой — гладил его, чесал за ушами. С этого момента и началась их дружба.
Вечером, когда барский дом опечатали, возник неизбежный вопрос: что делать с медведем?
— Может, кому из мужиков отдать? — предложил кто-то.
— Нет! — закричал Федя и обнял Мишку за шею, и Мишка, почуяв беду, тоже обнял мальчика.
— Ишь, — вздохнул дядя Петя, — дите совсем медведь-то. Что делать будем, товарищи?
Папка выручил — очень даже хороший папка у Феди!
— Не бросать же зверюгу, — сказал он. — Не виноват медведь за своих хозяев. Возьмем его в город. А там видно будет. Может, в какой цирк определим.
— Сейчас, пожалуй, найдешь цирк, — помрачнел дядя Петя. — Однако что ж делать? Отвязывайте!
Федя шепнул медведю в ухо:
— Все в порядке!
Люди стали отвязывать цепь от крюка, потом Федя дернул цепь и сказал радостно:
— Пошли, Мишка!
И медведь пошел за мальчиком охотно и с удовольствием.
Он прошел по знакомым коридорам и залам, ощущая внезапную перемену. В огромном доме не было тех людей, к которым он привык: Марфы, барина в вонючем халате, молчаливых слуг. Были здесь совсем другие люди, и с собой принесли они новые запахи, шум, тревогу, и все это рождало в медведе чувство скорых перемен в его жизни, и он совсем не боялся этих перемен, потому что по натуре был любопытен и деятелен.
Вышли на крыльцо, в серый недобрый вечер, и грустно было кругом, непривычно тихо, только где-то в деревне зло и голодно лаяли собаки.
Медведь подергал носом, втягивая в себя холодный воздух, и в голове у него зазвенело от вихря крепких запахов: пахло первым снегом, кострами, незнакомыми людьми, подмерзающей землей, конским терпким по́том.
По́том пахло от двух лошадей, которых он раньше никогда не видел. Лошади были запряжены в телеги, стояли поодаль и нервно приседали, всхрапывали, косили на медведя возбужденными глазами.
Увидев лошадей, медведь радостно всхрапнул: «Не бойтесь! Я хорошо знаю ваших братьев и сестер. Мы с ними были друзьями. Вот только где они?»
— Как бы не испугался Мишка наших лошадей, — сказал Яша Тюрин. — Вон как взбудоражился.
— Это они его испугались, — сказал Федя.
Медведя осторожно повели к первой подводе. А он, к удивлению всех, сам рысцой побежал к подводе и легко залез в нее.
— Вот чудеса, — сказал кто-то. — Ровно всю жизнь на телегах ездил.
Откуда рабочим было знать, что действительно Мишка не раз в своей жизни ездил на подводах и очень любил это занятие.
Пегая уставшая лошадь храпела, прядала ушами, приседала на задние ноги. Ее долго успокаивали; наконец лошадь угомонилась.
— Поехали! — услышал медведь знакомое слово.
Раньше он никогда не покидал пределы усадьбы, и вот началось первое дальнее путешествие Мишки.
Две подводы — на первой сидел медведь рядом с Федей — проехали по длинной сквозной аллее, миновали высокие ворота, и медведь увидел дальнюю дорогу, которая разрезала бесконечное поле, присыпанное первым снегом, на два белых листа и, слабо различимая, уходила куда-то в неизвестность, в новую жизнь.
Уже сумеречно было над полями, тихо и пустынно, и скоро за холмом скрылись и барская усадьба в облетевшем саду, и редкие огни деревеньки на берегу реки, и черные купола старой-престарой церкви.