Она сказала «нам», но явно имела в виду Шейн.
— Не я затеяла ту драку, — запротестовала наемница.
— Не сомневаюсь, что ты с удовольствием присоединилась.
Отрицать это Шейн не могла.
— А что мне было делать? Позволить какому-то головорезу растерзать Рэд? Ну признай, ты бы поступила так же!
— Может быть, — вздохнув, согласилась Фи. — Шейн, но что ты вообще о ней знаешь?
— Знаю, что она отлично добивается того, чего хочет, — заявила наемница, вспомнив загадочную улыбку Рэд, с которой та поймала выскользнувшее из зонтика кольцо.
— Я серьезно. — Фи шевельнула губами, будто хотела что-то сказать. Она посмотрела на Шейн. — Я видела татуировку у нее сзади на шее.
Наемница вспомнила черную отметину.
— Мне кажется, это похоже на краешек знака охотников, — сказала Фи. — Сама я их ни разу не видела, но говорят, когда после падения Андара охотники пришли к власти, они пытались запечатывать магию, ставя чародеям клеймо на шее.
— Что? — в ужасе переспросила Шейн.
— У них ничего не вышло, — поспешно добавила Фи, — так что они от этого отказались и принялись изгонять ведьм из Андара. Но ходят слухи, что далеко во владениях охотников клеймление все еще иногда практикуют. — Она закусила губу. — Татуировка в виде рептилии может быть частью символа — змеи, пожирающие хвосты друг друга. — Она рассеянно нарисовала пальцем на пыльном полу фигуру в виде восьмерки: две переплетенные змеи, оскалившие клыки. — Для охотников на ведьм этот знак символизирует навсегда связанные и пожирающие друг друга магию и зло. Наверняка я не скажу, но клеймо ставилось на том самом месте.
Шейн помолчала, обдумывая сказанное, и наконец произнесла:
— Она выглядела старой.
— О чем ты?
— Татуировка выглядела старой, выцветшей.
— Тогда Рэд, возможно, и правда родилась в Андаре. — Фи снова отщипнула от рулета, но, похоже, аппетит она потеряла. — В Северных горах, далеко от замка и Тернового леса, еще осталось несколько поселений. Охотники всем там заправляют как цари. Не повезет магу, который родится в тех местах.
На Шейн навалились усталость и злость. Она догадалась, что Фи имела в виду: кто-то поставил Рэд клеймо, кто-то, испугавшийся ее силы. И судя по всему, это сделали, когда она была совсем маленькой.
Внезапно Шейн вспомнила, как Рэд гладила спутанную шерсть бродячего пса, и нежный голос девушки: «Даже если они опасны, даже если кажутся злобными, у них всегда есть на то причины. А вот люди могут быть жестоки без всякого смысла».
Может быть, она сама видела эту бессмысленную жестокость? Возможно, собачьи отметины показались ей напоминанием о том, каково это, когда тебя ранят до шрамов…
Не замечая того, Шейн раздавила остатки рулета в кулаке. С первого же взгляда, когда она встретила Рэд в лесу, наемница увидела в ней что-то — что-то взывающее к глубинам души. Она была словно пазл-головоломка — рама собрана, но в середине путаница; Шейн не представляла, как сложить кусочки. Но мысль о том, что кто-то причинил Рэд боль — когда она была еще маленькой и ничем это не заслужила, — резала будто ножом. А Шейн взяла и отпустила ее.
— Почему ты мне раньше не рассказала? — возмутилась она.
Фи вспыхнула.
— А ты как считаешь? Что бы ни случилось с Рэд, это ее дело, мне не стоит вмешиваться.
Шейн не удивилась, что Фи так думает. У Ненроа было золотое правило: никогда никому и ничего не рассказывать. Но Фи просто не понимала. Ее всегда окружали такие люди, как Письмовник, Шейн или ее родители, — те, которые следили, чтобы ей не было одиноко, даже если Фи того хотела. Но, судя по тому, как Рэд ласкала собаку, — близких у нее не имелось.
— А вдруг Рэд в беде и ей нужна помощь? — огрызнулась Шейн.
Фи нахмурилась.
— Сомневаюсь, что нам стоит в это лезть.
— А если ей нужна моя помощь?
Лишь произнеся эти слова вслух, Шейн поняла, как сильно хочет, чтобы они оказались правдой. Когда она бежала по рынку, держась за руку Рэд, стояла в тесной близости с ней, всего лишь на расстоянии вдоха, в переулке, в душе у нее всколыхнулись давно забытые чувства. Острая жажда…
Фи так скучно и безразлично посмотрела на нее, что воодушевление Шейн сошло на нет.
— Ладно. Глупости болтаю. Но между нами есть связь! — не отступала она. — Знаешь, бывает вот так: встретишь кого-нибудь и чувствуешь, словно…
— Если ты скажешь «любовь с первого взгляда», я запихаю эти слова тебе в глотку, — вспыхнула Фи.
Северянка удивленно заморгала: неужели обычно невозмутимая Ненроа вышла из себя? Но потом поняла: дело не в Рэд, а в принце Шиповнике и его внезапном появлении в жизни Фи.
— Я просто хотела сказать, что мы словно предназначены друг для друга. — Шейн застенчиво потерла затылок. — Наверное, как-то драматично звучит… Хотя не так драматично, как «предначертанное судьбой спасение зачарованного принца».
Она вытянула ногу и подтолкнула ею ботинок подруги.
— Да уж, — хмыкнула та, натянуто улыбаясь, затем неловко откашлялась. — Не стоило мне так резко выражаться.
Других извинений не последовало, но Шейн и на это была согласна.
— Ну что, твой призрачный принц уже заглядывал в гости? — поинтересовалась она, и тут ее озарила кошмарная мысль: — Его же сейчас здесь нет?
Шейн пристально осмотрела темный чердак, подозревая, что привидение Шиповника прячется где-то за связкой чеснока.
— Нет! — хохотнула Фи. Она подтянула к себе ноги и опустила подбородок на колени. — Пока что он появлялся лишь раз. Но с тех пор как я уколола палец веретеном, снится мне каждую ночь. Никак поверить не могу, что из всех людей веретено выбрало меня. Мне все кажется: это ошибка.
Фи рассматривала свою руку, но не с отметиной от веретена. Она не отводила взгляда от перчатки. Шейн не представляла, в чем там дело, зато точно знала, как убрать с лица напарницы это сложное выражение. В конце концов Фи легко вывести из себя.
— Хорошо, что тебе хватило ума взять с собой меня, — заявила наемница, сунув руки под голову.
Ненроа фыркнула, но ее губы тронула улыбка.
— Я помню другое.
Они окунулись в дружеское молчание, и Шейн снова подумала о Рэд.
— Если Рэд действительно из Андара, может, мы еще встретимся.
— Может, и так, — согласилась Фи. — Если я правильно помню, на островах Несокрушимых говорят: если трижды встретишь человека случайно, значит, вам суждено быть вместе. В следующий раз, возможно, ты сумеешь выудить у нее какие-то ответы, — сухо сообщила она, но приподнятая бровь подсказывала, что напарница посмеивается над Шейн.
Та скатала салфетку комком и бросила в Фи.
— Думаешь, я не заметила, как ты краснела и таращилась в стену? Принц Шиповник ведь не столетний согбенный дедуля? Дай угадаю… молод, красив, светловолос…
Фи быстро вскочила, но Шейн успела увидеть ее порозовевшие щеки. Вот и ответ!
— Пойду возьму еще одеял у Твайлы, — заявила Ненроа, распахнула люк и поспешно в нем скрылась, но напоследок высунула голову и сказала: — Поспи. Хочу выехать еще до рассвета.
— Кто бы сомневался, — проворчала Шейн, но все равно улыбнулась и вытянулась под пучками сладко пахнущего укропа, довольная окончанием разговора.
Сон в ту ночь никак к ней не шел. Фи давно свернулась под одеялом калачиком и задремала, а Шейн все смотрела в круглое чердачное окно на крошечный клочок ночного неба. Странная колыбельная Рэд затронула какие-то струны в глубине ее души, но мотив Шейн не запомнила, больше всего он напоминал ей «О, быстрые воды». Впервые за очень долгое время Шейн вдруг подумала о единственной девушке, которая разбила ей сердце.
О Каре, с черными, словно кончики крыльев чайки, волосами и глазами, похожими на зеленые ледяные волны под зимним солнцем. О той, с кем она была помолвлена на Рокриммоне.
Как можно тише Шейн повернулась на спину и вытащила из сапога серебряный кинжал. Она покрутила рукоятку: с одной стороны была выгравирована Асталуна, принцесса Луны, с другой — Дагхорн, великий покоритель моря, который спустил ее на землю. Это одна из старейших легенд островов Несокрушимых, но конец у нее не счастливый. Асталуна так скучала по родине, что на вершинах гор наколдовала огромные ледники, дабы призвать вниз лунные лучи и проложить на небо дорожку из радужных огней. Большую часть жизни принцесса провела в одиночестве, лишь в разгар зимы возвращаясь навестить Дагхорна и своих детей; когда она ступала на лунную тропинку, над землей вспыхивало полярное сияние, а следы принцессы мерцали синим и зеленым светом.
Этот кинжал подарила ей на помолвку Кара, девушка, с которой Шейн обручили в очень юном возрасте. Тогда северянка видела в гравировке лишь любовную историю, но теперь размышляла: не скрывался ли там более глубокий смысл выбора Кары — лунная принцесса, вернувшаяся на небо? Шейн в ответ подарила ей мантию, расшитую традиционными символами красоты — розовыми маргаритками и подснежниками. Кара обожала розовые маргаритки — это все, что помнила о ней Шейн, когда вернулась на Рокриммон готовиться к свадьбе.
Она все еще не забыла, как с влажными ладонями стояла рядом с Шейденом у главных ворот и ждала прибытия Кары, третьей дочери правителя Айсферна — девушки, с которой ей предстояло провести всю жизнь. Кишки у Шейн будто завязались в узел. Все утро она пыталась убедить Шейдена надеть церемониальный киртидль[2] наследника и занять ее место — хотя бы в первый раз, но теперь, когда он вырос на шесть дюймов, а она нет, они больше не могли так сделать.
Кара гостила на Рокриммоне еще в том возрасте, когда была совсем мала и беспечно бегала по лугам, пачкая платье в поисках идеальных маргариток, из которых плела венки. Всегда три: для себя, для Шейн и Шейдена.
Но девушка, которая вышла из убранной мехом кареты, была совершенно не похожа на ту, что помнила воительница. Шестнадцатилетняя, на год старше Шейн, она казалась невероятно хладнокровной и прекрасной в длинном платье из голубого, как лед, муслина и с черными волосами, заплетенными короной. Уже не воспитанница, а нареченная королева Шейн.