– Что ты имеешь в виду?
– А с чего ты взял, что Эль-Хот мертв?
– Кто же тогда послал снежного голема, по-твоему?
– Тот же, кто и тебя. Гарма. Так что на оплату можешь не надеяться. Мало того, он должен был убить и тебя после того, как ты сделал бы свою работу. И Моута. Чтобы не платить, а также чтобы обезопасить в будущем самого Гарму. Убиты свидетели, убиты убийцы, только снег на площади, и все.
– Хм. Слушай, а ведь в твоих словах есть рациональное зерно, – признал Мортимер. – Что, впрочем, не помешает мне выполнить свою работу. Я всегда все делаю до конца.
– А как ты собираешься раздобыть седьмой труп? Наложить на себя руки?
– Нет. Придется тебе помочь мне в этом деле.
– Найти труп?
– Стать им.
– Морт, – сказала Никла, – возможно, маг ты лучше этого несчастного Дим-Дима, но меня ищут не из-за ходьбы по газонам. Как ты собираешься убивать меня? Заклинания, как известно, с трудом действуют на живую плоть.
– Я неплохо фехтую. Хотя, если бы мог, принес бы револьвер.
– Фехтуешь? Ну так иди сюда.
– Сравняем шансы! – воскликнул Мортимер, хлопнув в ладоши.
…Я отвел глаза за секунду до того, как вспышка фонарей на площади ослепила Никлу. Впрочем, вспышку я увидел, но воочию, в окно. Потом фонари погасли уже насовсем.
Я встал с табурета, не мешкая, и подошел к двери, морщась от неприятного ощущения в затекших ногах. Открыл двери и вышел наружу, в зимнюю синюю темноту. Свежий воздух прояснил голову.
Снег почти перестал идти. Луна перевалила за половину неба и теперь спускалась к западу. Мороз тоже, видимо, миновал свой предел – теплело. Где-то в темноте, очень далеко, на самой окраине, кто-то играл на калимбе, и звук, отражаясь от вогнутой стены, достигал башни.
Я шел быстро, не задерживаясь ни на секунду, шел на звон мечей, заметая свои следы полами плаща. Редкие предутренние снежинки ложились на перья.
Я вышел на площадь сквозь арку меж двумя шоколадно-коричневыми домами, принадлежащими Торговой палате, и увидел, как Никла Четыре Меча и человек-пес по имени Мортимер Фост сражаются посреди красно-белой от снега и крови площади. Никла явно почти ничего еще не видела после вспышки, но пес все равно пока не мог ее одолеть. Впрочем, кто знает, что еще было у него в запасе. Я подошел к ним неслышно и поднял из снега свой клинок, Хейзенхейерн. Он проделал долгий путь, чтобы вернуться ко мне.
– Морт! – позвал я и, когда он удивленно обернулся, нанес удар.
Он повалился спиной к фонарю. Самый опасный из моих врагов по причине своего безумия.
– Эль-Хот? Разве ты не мертв?
– Как видишь, Морт. Я стою здесь, отбрасываю тень, разговариваю с тобой, а в глазах моих не пляшет зеленый огонек.
– Что до огонька, то он не единственный способ оживить тело. Впрочем, ты и сам знаешь. Но да, я вижу, что это ты. – Человек-пес поднял голову и посмотрел в звездное небо. Еще падал легкий снег, и иногда трудно было отличить снежинку от звезды.
– Я рад, что мне не приходится переубеждать тебя.
– Значит, это и правда Гарма послал снежить?
– Как и тебя. Моут должен был убить меня и Чиншана, которого Гарма отправил сюда обманом. Если вкратце, он поймал его на самолюбии, сказав, что Чиншан ничего не может сделать сам. Голем же должен был убить Моута и тебя.
Никла подошла поближе:
– Ты вовремя, градоначальник Эль-Хот.
– Как и договаривались.
– Как глупо… – произнес Мортимер Фост, сумасшедший наемник, и закрыл глаза.
Седьмое мертвое тело упало на площадь, и заклинание заработало: тела засветились изнутри золотым светом, иссохли вместе с затлевшей одеждой и пролитой кровью и рассыпались в легчайшую пыль, подхваченную ветром. Все они исчезли без следа: и Моут, убийца, нанятый Гармой, которому процветание Сина было хуже кости в горле; и Чиншан, правитель Кражаля, ненавидевший меня по той же причине, что и убитый собственным наемником Гарма; и наемный убийца Хиреборд, которого рано или поздно Чиншан бы отправил против меня, и заклинатель Дим-Дим, охотящийся на меня и Чиншана, и Мортимер Фост. Как исчез до того снежный голем, убитый Моутом, которому я продал свой собственный меч, украв у него его клинок, чтобы вооружить его против магов. И то и другое, конечно, я сделал не своими руками, но результат был ожидаем. Все мои враги, метящие на мое место, представлявшие опасность для меня лично или города, были теперь мертвы. Я сделал так, чтобы они все пришли сегодня сюда и чтобы никто не ушел.
Я правлю Сином уже очень давно, это спокойный и богатый город, как бы кто-то ни старался помешать этому.
Я специально сам составлял маршруты стражи, специально распускал слухи, даже торопил Гарму с организацией покушения – тоже через подставных лиц, разумеется, – чтобы ничто не мешало моим врагам пробраться в город и чтобы горожане никогда не узнали об этом.
Никла Четыре Меча, которую разыскивали в четырех городах и которая управляла тайной стражей в Сине, собрала мечи и прочие металлические вещи в длинный кожаный чехол.
– Спасибо, Никла, – сказал я.
– Удачных праздников, – улыбнулась она немного устало. Ее глаза покраснели.
– И тебе. Иди отдыхай.
Девушка кивнула и, натянув капюшон на светлые волосы разной длины, забросила чехол с оружием на плечо и удалилась.
Я поднял голову, посмотрел на светлеющее небо. Луна куталась в туман; с севера, с Серого моря, что за скалами Фолх Вайна, натягивало снежные тучи. К рассвету благодаря заклинанию Фоста должен был начаться снегопад, и это тоже играло мне на руку.
Я еще раз огляделся, смерил взглядом башню, постоял минуту на пустой и тихой площади, просто вдыхая и выдыхая воздух.
Потом, чувствуя, что начинаю замерзать, поежился, пригладил перья на голове и направился обратно к таверне.
Наступал праздничный день, и можно было отдыхать.
Дунг
Если лечь спать под кронами леса, именуемого Дунг, то, быть может, птица квилин, что всегда плачет в полночь, успокоится и совьет в волосах гнездо до утра. А потом улетит, оставив спутанные волосы и такие же спутанные мысли. Волосы можно расчесать, а вот думать о чем-то связном не получится до следующего утра.
Говорят, если она запутается в прядях какого-нибудь человека и не сумеет улететь до рассвета, то такой человек забудет половину того, что знал, а остальное перемешается в его голове на целый год.
Зато он сможет ворожить, читать знаки и видеть будущее.
Говорят, иные девушки нарочно распускали волосы и ночевали ночь в чаще Дунга. Говорят, иные парни нарочно ловили скворцов и других пичуг и привязывали их прядью за лапку, чтобы издалека потешаться над перепуганной девушкой.
Я слышал историю, как одной девахе привязали к волосам гуся.
Хорошо было бы сейчас поехать к Беренике, подумал я. Поторговаться с ней, посмотреть на Беренику в белой рубашке, стянуть волос-другой, если повезет. Но Полумянная Отмель далека, а Рогатая ночь, напротив, делается все ближе, да и, в конце концов, к Беренике скоро я все равно поеду. Она стала ворожеей не так и не так потеряла память, ни при чем тут ни вещая птица квилин, ни злая птица ясыть, ни зверь арысь, ни ундины с того края, где Дунг выходит к большой воде, ни белоглазые девы с вынутыми хребтами, что населяют чащу, если верить тому, что говорят.
Не так все случилось, и не на год, а навсегда, но здесь. Так что Дунг мне не объехать, как ни крутись.
Туда я и направлялся. Не для того, чтобы преклонить голову под его ветвями. Этой ночью я собирался потратить пару лет своей жизни.
Луна должна была вот-вот высунуть рога из-за леса в алое небо. Пахло дымом, крестьяне из Бойкого Крайца жгли что-то после сбора урожая, каждый год умудряясь спалить деревеньку-другую.
Дафна, хозяйка Крайца, как всегда, выйдет из себя и будет приказывать пороть направо и налево.
Традиции. Сколько уж лет я тут езжу, ничего не меняется.
Спустя пару поприщ Соль закусила удила, затопала ногами и идти дальше отказалась. Правильно. Я привязал ее к приметной черной ели и пошел пешком, отмахиваясь от поздней, опустевшей паутины.
На деревьях стала попадаться резьба, между листьев – исписанные клочки пергамента, привязанные к веткам. Значит, правильно я шел. Впрочем, ошибиться трудно, сто раз я тут бывал, а уж верхом на Соли точно не заплутал бы, но Дунг – лес старый, и если не подписывать кое-где метки, не столбить места человеческим словом, то может и своевольничать. Особенно если пешим идешь.
Зато через Дунг легче срезать дорогу, если знать, как и куда.
Дунг слишком тонок, прозрачен – не на просвет, так-то он весьма темен и изрядно велик, хотя, случается, в одну сторону больше, чем в другую, – но слишком легко тут соскальзывает все на Ту сторону. И легко проникает с Той на эту. Наверное, оттого, что весь лес одержим призраком того, из чьего тела он некогда вырос.
Ладно, ладно, не так уж тут и мрачно. Под красным закатом, в седых мхах – глаз не отвести.
Тетка-Чесотка не ждала меня на пороге, когда я подошел, не сидела, как бывало, на дереве, не разделывала дичь на колоде под круглым окном. Может быть, Тетка-Чесотка еще спала, все-таки близилась Рогатая ночь, и, может быть, она хотела с вечера до утра смотреть на луну, высматривая на ней знаки на следующий год.
Я глянул на серебрящиеся рожищи. Я не мастер читать лунные знаки – за столько лет так и не выучился, – но, если на луне уже выпал снег, я это замечу.
Да. Значит, зима будет холодной.
Тетка-Чесотка нарисовалась на деревянном крыльце, седая, высокая, жердь с паклей. Она всегда выглядела так, будто сдерживает улыбку. Глаза ее были как хвойный лес через запотевшее стекло. Никогда не видал ее в платье, всегда в охотничьей куртке да штанах.
– Здорово, Врана. То-то у меня головня из печи выпала, ну, думаю, к гостям. А это ты, дорогой, некупленный-даровой.
– Поздорову. Ты с огнем-то осторожнее. Что там горит? Опять крестьяне что-то жгут? – спросил я, кивнув на дымы в стороне опушки.