– Едрёна монахиня, – выдохнул Йохан, увидев её. – Ты ли это, Анна Кровавая?
– Сам ты монахиня, Йохан, – ответила та. – Это я, кто же ещё, и, чёрт возьми, это платье меня и так уже сводит с ума.
Если вглядеться пристально, очень пристально, то под толстым слоем пудры у Анны на лице можно было едва проследить линию шрама. Тот же, кто не знает, что там есть шрам, вообще ничего не заподозрит, в этом я был уверен на все сто. Без понятия, чем Эйльса его заполнила, и оставалось лишь надеяться, что посыпка не опадёт до вечера.
– Порядок, – сказал я. – Теперь слушайте-ка меня. Вы все знаете план, но теперь пришла пора воплотить его в жизнь, так что пройдёмся по нему ещё разок. Командир всегда говорил – нельзя быть слишком подготовленными, и был совершенно прав. Вы просто учтите, что ни один план не выдерживает первого столкновения с врагом, а сегодня мы направляемся в самое вражье логово. «Золотые цепи» до войны были моим заведением, но эти выблядки, которые его у меня отжали, превратили дом в свою твердыню. В «Цепях» много денег, и не просто серебряных марок, а настоящих золотых крон. Туда ходят богачи поиграть в карты и покурить своей чёртовой маковой смолы, и охраняется это место надёжнее, чем жопа девственницы. Придерживаемся плана, ребята, но, если вдруг сорвётся, берём их жёстко и без промедления. На их стороне численный перевес, но на нашей – неожиданность, так что надо будет действовать быстро и решительно. Поняли?
В ответ мне закивали, и это было хорошо. В жестокости мои парни знали толк, уж мне-то это было известно. Йохан отвесил, как он полагал, галантный поклон – только он шевельнул рукой, из рукавов выпростались кружева.
– Да-с, милостивый государь, мы прирежем их с величайшей, мать её, учтивостью, – провозгласил он, и ребята расхохотались.
– Просто помните, кто вы такие, и постарайтесь пореже материться, – посоветовал я. – Карета будет здесь с минуты на минуту. Лука, чехол от лютни с собой?
– Так точно, начальник, – отозвался он, поднимая тяжёлый чехол и взвешивая в руке, при этом храня непроницаемое выражение лица под нарисованной бородой. Может, Йохан и не принимает происходящее всерьёз, но вот Лука точно принимает, и это тоже хорошо. Было видно, что для Йохана и Грига это всё не более чем легковесная весёлая проделка, повод нарядиться и повалять дурака, но это было не так. «Золотые цепи» имели для меня огромное значение, гораздо большее, чем для Эйльсы. Там засели настоящие сканийцы, как она сказала, а не просто ихние проплаченные подельники. Это было единственное из моих заведений, которое им действительно нужно: место, куда ходят богачи.
«Золотые цепи» были игорным домом прямо у Торгового ряда – за одну партию там спускались или выигрывались деньжищи, которые простой ремесленник зарабатывал за год, а теперь аристократы ещё и курили там самую качественную маковую смолу, чтобы отрешиться от тоски своей высокопоставленной жизни. Заведение всегда хорошо стерегли, но когда началась торговля маком, сканийцы превратили «Золотые цепи» в настоящую крепость, штурмовать которую мне не по плечу. Здесь не удастся провернуть всё таким образом, как удалось со всем остальным, это ясно. Изначально я задумал заключить сделку с Кишкорезами, взять «Цепи» совместными усилиями и поделить прибыль, но, когда увидел, как Мамаша Адити курит смолу, понял, что замысел летит ко всем чертям. «Цепи» – сердце маковой торговли в Эллинбурге, и это всем известно. В конце концов, вряд ли Адити согласилась бы убивать своих же поставщиков. Нет, этот план канул псу под хвост, накрылся мандой, как выразилась Анна. Оставалось лишь пойти на хитрость, а уж командир-то обучил меня военным хитростям всякого рода.
Глава двадцать восьмая
– Госпожа Алисия лан Верхоффен, – представилась Анна пяти стражникам у дверей в «Золотые цепи». Те, видимо, задубели от ночного холода и кутались в тяжёлые плащи. – Мой супруг, барон лан Маркофф, и его друг, достопочтенный Рихард Мотт. Это мой бард, а эти трое просто лакеи.
Эйльса всё-таки вышколила её на совесть, хоть Анне и претило получать наставления от какой-то потаскухи-трактирщицы. Её выговор вполне тянул на даннсбургский, хотя, конечно, и рядом не стоял с выговором Эйльсы, когда та говорила своим собственным голосом. Я кивнул главному привратнику и в качестве вступления вложил ему в ладонь серебряную марку. Собственный мой выговор звучит настолько явно по-эллинбургски, что с этим уже ничего не поделать, поэтому мы условились, что я буду болтать как можно меньше. Храни надменное молчание – посоветовала мне Эйльса, и, насколько мне знакомы привычки знати, моя немногословность казалась не такой уж неестественной.
– Ваш бард? – переспросил привратник, выдыхая клубящийся пар. – В первый раз вижу, чтобы в игорный дом приезжали со своими собственными бардами.
– Я люблю музыку, – при этих словах Анна сжала губы в узкую черту: большего не позволила посыпка, которой Эйльса преобразила её лицо. – А вдруг мне захочется насладиться упоительной мелодией, после того как я смету все деньги у вас со столов?
Было видно, как пристально рассматривают нас стражники – очевидно, выискивают оружие. Конечно же, в наших несуразных тряпках негде было спрятать что-нибудь крупнее карманного ножа.
– Моя дама любит музыку, – повторил я, многозначительно глядя в глаза главному привратнику. Одет я был в самый роскошный наряд, а седина в волосах и поддельный шрам от дуэли у меня на щеке превратили меня всего с ног до головы в даннсбургского дворянина. Если выговор у меня был и неправильный, то это могло значить лишь то, что я много путешествовал, – по крайней мере, я на это надеялся. Стоял собачий холод, а потому торчать на улице особого желания не имелось.
При этом я протянул привратнику монету; тот ловко её сцапал и кивнул.
– Как вам будет угодно, господин барон, – сказал он и наконец впустил нас в игорный дом.
– Подожди у дверей, холоп, – приказал я Тесаку. – Моей даме может понадобиться принести что-нибудь из кареты.
Тесак кивнул и вытянулся по струнке в своём лакейском костюме рядом с двумя привратниками с внутренней стороны тяжёлой входной двери из дуба и железа. Те обменялись сочувственными взглядами – помыкают, мол, господа нами, как хотят. Мы же впятером вошли по коридору в жарко натопленный главный игорный зал. Как я и подозревал, стражников по дороге больше не встретилось. Я знал «Золотые цепи», знал, какие в них порядки. Как-никак я ведь и сам когда-то ими управлял. Вход, как и выход, тут только один – та самая дверь, через которую мы только что вошли. Когда-то с задней стороны был ещё чёрный ход, но его я собственноручно замуровал кирпичами. В конце концов, одну дверь проще охранять, чем две двери, но уж она-то стереглась со всею бдительностью. За этой дверью, как уже говорилось, дежурили пять человек, а ещё пятеро, как доложили лазутчики Эйльсы, обходили здание дозором, следя за узкими окнами. В целом замысел состоял в том, чтобы свести на нет все мыслимые угрозы. Оказавшись внутри, состоятельные посетители не желали, чтобы у них над душой торчала орава до зубов вооружённых мордоворотов. Только пятеро во всём игорном доме открыто носили оружие, хотя сдаётся мне – у банкомётов и лакеев тоже имелись хорошо припрятанные клинки. Теперь я понимал – взять «Золотые цепи» приступом было бы решительно невозможно, даже в союзе с Кишкорезами.
Так было гораздо легче.
В главном зале стоял полумрак, тёплый воздух был пропитан дурманящим смоляным дымом. У ломберных столов собралось около десятка посетителей, и все играли в одну и ту же мудрёную игру с картами и кучками деревянных фишек. Я в этом ни черта не смыслил, но Йохан меня заверил, что знает правила.
– Картишки-с, – объявил он с радостной улыбкой, которая, думается мне, была совершенно искренней.
– Воздержусь, – сказал я, принимая бокал с вином с подноса в руках у лакея в форменной ливрее «Цепей».
– Мой друг барон лан Маркофф – жуткий зануда. – Йохан пододвинул стул к одному из ломберных столов, пропихнувшись между мужчиной в изящно скроенном наряде из серой шерсти и женщиной в красно-коричневом шёлковом платье. Он изображал какой-то уморительный выговор, отчего мог сойти то ли за подвыпившего богатея, то ли просто за дурачка. – И на одну-то паршивую партейку не уговорить. Позвольте представиться – Мотт, достопочтенный и тому подобное. Страсть как люблю картишки-с. Играю, правда, прескверно, но это ведь всего лишь деньги, а их у меня как дерьма! Какой взнос, господа?
Один из игроков ухмыльнулся в ответ, и серебро отправилось из Йоханова кошелька в ящик банкомёта в обмен на стопку деревянных фишек. Почему бы этим господам просто не сыграть на деньги, не имею представления, но подозреваю, что такое считалось у них чем-то ниже их чести и достоинства, или имела место какая-нибудь такая же чушь. Давно я заметил: у людей, которые больше всего треплются о чести и достоинстве, как правило, нет ни того ни другого.
– Как это всё томительно, – громко сказала Анна с лучшим своим даннсбургским выговором. – Все эти карты, ставки, банки и прочие глупости. Как отрадно, что вы до этого не снисходите, господин барон.
Я неопределённо хмыкнул в ответ, а краем глаза наблюдал за высоким человеком в страшно дорогой шубе, который шёл впереди всех. Я был уверен, что это и есть тот самый. Должно быть, это как раз тот сканиец, который, по словам Эйльсы, и командует всем в «Цепях».
– Барон?.. – оборвал он свой вопрос.
– Лан Маркофф, – ответил я насколько мог неотчётливо, чтобы мой ответ не выдал во мне эллинбуржца.
– Очень приятно, – сказал человек, однако сам не назвался. – Что-то не могу определить ваш выговор, господин барон.
– У меня выговор кораблей и караванов, – пожал я плечами. – Я – странствующий негоциант. Родился я в Даннсбурге, но не бывал там уже многие годы.
Понятия не имею, что ещё за «странствующий негоциант», но Эйльса заверила, что это вполне правдоподобное занятие для мелкого дворянина вроде барона.