– Ты, чёрт возьми, произвёл резню на глазах у половины города! – рявкнул капитан. – Взять его!
Мы провернули нашу затею на виду у нескольких знатных горожан, хотел он сказать, конечно. Это значило, что от него ждут решительных действий, и ставило его в неудобное положение. Неудобство положения в том заключалось, что приходилось работать, а это в лучшем случае портило Рогану настроение. Этого-то я и ждал.
– Схожу проведаю Дедушку, – сказал я Йохану, тот кивнул в ответ.
– Что-то ты, Благ, борзеешь, – прорычал Роган, но я пропустил мимо ушей его гвардейский рык. Меня нельзя было трогать, и оба мы об этом знали.
– Скоро снова откроемся, – сказал я. – Не припоминаю, чтобы вы были вхожи в данное заведение, капитан. Это может и измениться.
Роган просверлил меня взглядом. За ним водились грешки, как я уже писал, и самым сильным из его пороков была страсть к игре. Он частенько захаживал на скачки, где я нередко отыгрывал скормленные капитану взятки, но ему не хватало веса в обществе, чтобы удостоиться приглашения в «Золотые цепи». Впустить его, понятное дело, означало несколько снизить планку заведения, но после того, что случилось сегодня вечером, думается мне, доброе имя «Золотых цепей» и так уже слегка подпорчено. Я, по крайней мере, знал, что у Рогана куча денег, которые он неминуемо спустит.
– Это… хм, это меня вполне устроит, – сказал капитан. – И всё-таки надо тебя задержать, сам понимаешь.
– Понимаю, – ответил я.
Он кивнул и вывел меня из «Золотых цепей» в окружении гвардейцев, но я был без кандалов и знал, что буду к утру свободен. Вот как обделывались дела у нас в Эллинбурге.
Я готовился, что меня бросят в камеру в подвале губернаторского дворца, хотя бы для проформы, но вместо этого Роган снова привёл меня под ясные очи к самому Хауэру. Было поздно, но губернатор ещё не ложился, хотя и из-за вина, скорее всего. Он принял меня у себя в покоях на третьем этаже, так же как шесть месяцев назад, когда я только-только вернулся в Эллинбург. Выглядел он ещё хуже, чем я его запомнил: растолстел, раскраснелся и приобрёл нездорово-розовые проплешины на черепе среди редеющих волос.
– Дела движутся неплохо, как я посмотрю, – сказал Хауэр.
Губернатор раскачивался на кресле, и когда он махнул мне рукой, вино пролилось из кубка на начищенный до блеска паркет. Я притворился, будто ничего не заметил.
– Благочестивые всегда исправно платили налоги, господин губернатор, – проговорил я.
– За три года не плачено, – гоготнул он. Как по мне, о войне так шутить не следует, особенно тому, кто там даже и не был. Я сдержался, но, думается мне, по глазам он понял, что меня его шутка задела. Очевидно, смутившись, Хауэр закашлялся, а я почуял – Роган придвинулся чуть ближе к спинке стула, на который меня усадили. Плакальщиц у меня, само собой, отобрали, и снова я задумался, смогу ли одолеть Рогана в рукопашном поединке. Он старше меня, по меньшей мере, лет на десять, а то и больше, но я всё-таки сомневался. На мечах – может быть, но не голыми руками.
– События этого вечера весьма прискорбны, но без них было не обойтись, – сказал я. – «Золотые цепи» принадлежали мне. Во время последнего нашего разговора вы сказали, что не думаете, будто бы я стану безропотно сидеть и смотреть, как у меня отжимают моё хозяйство, – ну так я и не сидел. Вот и весь сказ.
– Вот уж точно не сидел, Томас. – Губернатор прыснул в кубок с вином. – Ну уж нет. Здесь, в Эллинбурге, сроду не случалось столько убийств, как за эти полгода, а всё вы с Мамашей Адити.
– Я плачу налоги, – сказал я, – и полагаю, что Мамаша Адити делает то же самое. Я, конечно, не знаю, но это вы уже сами с ней разбирайтесь. Вот что я знаю наверняка, так это условия нашего договора – что-то не припомню, чтобы я их нарушил.
– Может, и не нарушил, – упорствовал Хауэр. – Может, остался верен букве договора, но точно не его духу. Никакие налоги не дают тебе права вести у меня на улицах открытую войну.
– Сегодня был исключительный случай, – заверил я, – очень прискорбный, как я сказал. Повторять такое нет ни малейшего желания.
– Вот ещё бы оно у тебя было. – Он со стуком поставил кубок на стол, расплескал вино ещё больше и погрузил рукав роскошной шёлковой сорочки в образовавшуюся липкую лужицу. Нагнулся ко мне – камзол туго обтянул ему брюхо. Вот оно что, подумал я. Вот зачем я здесь – не только чтобы получить нагоняй.
– Она к тебе приходила? – хриплым шёпотом спросил Хауэр. – Слуга королевы?
Я кивнул, ибо лгать было незачем:
– Приходила.
Хауэр заметно помрачнел, осознавая, что большего ему от меня не добиться. Припомнилась мне наша предыдущая беседа и страх, который читался у него в глазах при разговорах о женщине, которую я знал под именем Эйльсы. Это натолкнуло меня на мысль.
– И что? – нетерпеливо спросил он. – Чего она хотела? Что ты для неё сделал?
– Сделал всё, что она хотела, – сказал я и через силу сглотнул. – Как думаете, сидел бы сейчас я здесь, кабы не сделал, а, господин Хауэр?
– Где она сейчас?
– Не могу сказать.
Я и правда не мог этого сказать, и я это понимал. Если Хауэр пронюхает, что Слуга королевы живёт у меня в харчевне и, мало того, прислуживает за прилавком, то одной Госпоже известно, что он тогда учинит. Так что пока я не делал ничего, чего губернатор от меня не ждал, а о том, что я всего лишь старался как можно быстрее выполнить её поручения, ему, как по мне, знать не стоило.
И всё же я задавался вопросом, насколько глубоко он меня знает и догадается ли об этом сам.
– Мне кажется, как-то быстро ты вернул себе свои угодья, Благ, – сказал Хауэр. Я кивнул:
– Не буду же я безропотно сидеть и смотреть, как меня грабят. Мои люди – солдаты, свое дело знают. Дрались в Мессии, под Абингоном, вернулись домой, чтобы об этом рассказать. Все они умелые, опытные, честолюбивые убийцы. Таким людям надо платить, чтобы держать их в узде. И платить щедро. Понимаете, поди-ка, что будет, если я не смогу им больше платить?
Хауэр кашлянул, отхлебнул из кубка. Я подумал – вот теперь мы поняли друг друга. Мысли о том, что моя банда, дикая и неуправляемая, вырвется в город, хватило, чтобы губернатор задумчиво притих.
– А не стоит ли за этим Слуга королевы?
Я взглянул ему в глаза:
– Я даже по имени-то её не знаю.
Это была чистая правда. Она называла себя Эйльсой, но ведь и я мог назваться бароном лан Маркоффом, что было далеко не так. Я ничегошеньки о ней не знал, даже как её по-настоящему зовут. Я единственный в отряде слышал её безупречный даннсбургский выговор, но кто сказал, что это её подлинное лицо, а не просто очередная маска? Я никогда не видел её без румян и пудры, даже понятия не имел, сколько ей на самом деле лет. Нельзя не признать, что это меня тревожило.
Хауэр вздохнул и посмотрел через моё плечо на Рогана:
– Кто это видел?
– Трудно сказать, господин губернатор, – признался Роган. – Когда подоспели мои ребята, посетители уже разошлись, так что имён я вам не назову, но вряд ли знатные горожане станут распространяться о том, что были в заведении, где курят маковую смолу. Может, кто-то видел схватку на улице, но выяснить это никак не возможно.
– Как же быть? – вслух рассуждал Хауэр. – Следовало бы посадить тебя под замок и оставить гнить за решёткой, Благ.
– Заключённый не платит налоги и не зарабатывает денег, чтобы платить своим людям, – сказал я.
– Да знаю я! – не выдержал Хауэр. – Вы мне как кость в горле, вместе с Адити. Одни только боги ведают, что случится, когда и остальные ваши гнусные собратья притащатся наконец с войны.
Я снова сдержался. На сегодняшний день мы с Мамашей Адити единственные главари кланов, что возвратились из-под Абингона, а кроме нас есть в любом случае только мелкие шайки. Благочестивые и Кишкорезы – две главные силы в Эллинбурге, и это было отлично известно губернатору. Он явно был пьян, но столь же явно было видно, что он боится. Поддержание порядка в городе зависело от сохранения хороших отношений с людьми вроде меня, и он это знал. Если он потеряет хватку, в Даннсбурге это заметят и пришлют подмогу – вернуть утраченную власть. Такого рода помощь, которую неудачливый губернатор мог получить от Слуг королевы, вероятно, снилась ему в кошмарах, и этим, ясное дело, не грех воспользоваться. Я посмотрел на Хауэра и увидел, как он пожирает меня налитыми кровью глазками и силится сообразить сквозь хмельной туман, насколько можно верить моим словам. Я был горд тем, что за вечер ни разу не соврал, хотя, конечно, и чистую правду можно истолковать по-всякому. Уж мне ли не знать? Капеллан я или не капеллан в конце концов? Если разобраться, им двигал страх перед Слугами королевы – так же, как и мной. Для Хауэра это был страх провала, страх вмешательства из столицы. Страх расследования, которое вскроет его тайные художества и то, как он годами прикарманивает казённые денежки. За это губернатора неминуемо повесят – как и меня за торговлю маковой смолой. А в основе явно лежал глубоко коренящийся страх того, что, может статься, где-то в Эллинбурге всё ещё находится Слуга королевы. Хауэр не знал, что я работаю на Эйльсу, но у него вполне могли пробудиться такие подозрения. Что-нибудь придётся с этим делать.
Глава тридцатая
Ночь я, как и ожидалось, провёл в темнице. Надо же подержать меня за решёткой для виду – это я понял и обижаться не стал. Роган, по крайней мере, проследил, чтобы меня покормили как следует и принесли питьевой воды из чистых колодцев с Торгового ряда, а не поили мутной жижей из речки, как обычных заключённых.
Большую часть этой воды потратил я на то, чтобы смыть с рожи слой пудры и румян, пока снова не стал похож сам на себя. Ну, если не считать этих омерзительных усов, конечно.
В тюрьме я бывал и раньше, но только в юности. По неволе я нисколько не скучал.
Камера располагалась двумя этажами вниз от входа во дворец губернатора – тесный каменный мешок без единого оконца, а освещал её лишь слабый огонёк светильника в коридоре, чуть видный из-за решётки на двери. Этот же светильник не давал мне околеть от холода, но едва-едва. На полу валялась соломенная лежанка, кишащая вшами, рядом располагалась деревянная лохань, уже наполовину заполненная чьим-то дерьмищем. Смрад стоял неимоверный. Лежанко