бы видеть их муки. Как по мне, эти ребятки уже и так натерпелись всякого. Тут-то и начиналась вторая часть моего замысла, которой я не делился ни с кем.
Глава тридцать девятая
Доковая дорога осталась позади, теперь бригада шла переулками. Видя, что на всём протяжении главной улицы полыхают пожары, Кишкорезы, поди, не станут спокойно на это смотреть, а вступать в открытый бой сейчас нам без надобности. Особенно всего с двумя взрослыми бойцами и мальчишкой. Колёса я знаю лучше, чем большинство жителей Вонища, и это было одной из крайне немногих заслуг моего отца. Когда я был ребёнком, он, как уже писалось, строил дом для Старого Курта – вот и меня, бывало, брал с собой. Уже и не припомню, сколько раз гоняли меня местные отморозки, так что пока я от них удирал, спасая свою жизнь, вызубрил все эти закоулки как свои пять пальцев. Надо сказать, такого рода воспоминания накрепко въедаются в память.
Анна, Борис и Билли шли за мной по узким проходам – все молчали, слышен был только рёв пожара, который тушили на главной улице. Я вёл отряд приблизительно вдоль Доковой дороги, извилисто петляя между цехами и доходными домами. Остановились мы только раз – я указал на заднюю стену сапожной лавки и велел Билли подпалить её с тыла. После этого мы поспешили дальше, пока наш переулок не упёрся в площадку позади «Жеребятни».
– Значит, так, – объявил я. – Вот оно. Вот любимое заведение нашей Мамаши Адити, и я желаю, чтобы оно сгорело дотла. Но не сразу, сперва надо кое-что провернуть. Там ребята внутри, нужно дать им выбраться на улицу.
– Что за ребята? – не понял Борис.
– Мальчики-шлюхи, – пояснил я. – Молоденькие. Слишком, чёрт побери, молоденькие для своего ремесла. Мы выведем их из здания.
– Только как? – спросила Анна.
Я оглядел стену «Жеребятни». У чёрного хода стоял один-единственный привратник – прислонился к стене и увлечённо ковырялся в носу. Если его убрать, мы сможем проникнуть внутрь, подняться по лестнице в номера, где трудятся пацанята, и вывести их, не привлекая постороннего внимания.
– Вот этого, у дверей, – сказал я Анне, – сможешь вынести?
Анна вскинула арбалет, примерилась, как полетит болт, жмурясь на летящий снег.
– Возможно, – сказала она. – Темно, а под таким углом ещё и хрен прицелишься. Ничего не обещаю.
Плохо. Если она промахнётся, привратник поднимет тревогу, и тогда всё пойдёт псу под хвост, это уж ясное дело. Я уже открыл было рот, но меня перебил Билли:
– Я могу, дядя Томас.
Я нахмурился:
– Его надо прикончить, Билли, понимаешь? Тихо, быстро, и чтобы не видел никто.
Парнишка кивнул:
– Я знаю. Он умрёт.
Мы переглянулись с Анной, но я знал: когда Билли говорит, что что-нибудь случится, так всегда и случается. Если он сказал, что сможет, то… придётся ему поверить.
– Ну так вперёд, – скомандовал я.
Билли прищурился и уставился на человека у дверей.
Стоял он от нас ярдах в тридцати, и, как сказала Анна Кровавая, угол зрения и правда такой, что хрен прицелишься, а тут ещё и темнота, и ветер, и снег. Я бы, конечно, не смог уложить его из арбалета, так что, если даже Анна засомневалась, это был и впрямь трудный выстрел.
У Билли не было арбалета. Он в нём не нуждался. Билли вдруг крепко сжал кулаки и издал резкое шипение, словно выпустил из лёгких зараз весь воздух. Привратник завалился вперёд, одной рукой отчаянно хватаясь за горло, а потом рухнул ничком на обледенелую мостовую. Разок он ещё брыкнулся, а потом замер. Я ждал, что он встанет, но привратник так и остался лежать. Его спину постепенно заносило снегом в свете единственного фонаря над дверью.
– Что ты сделал, Билли? – прошептал я.
– Сдавил ему лёгкие и отнял дыхание, – ответил Байстрюк. – Всё сразу. Больше оно ему не нужно, дядя Томас. Он умер.
– Да уж, – сказал я. – Вижу, что умер.
В темноте мы проскользнули ко входу в «Жеребятню». Снег повалил сильнее и уже почти полностью накрыл мёртвое тело. Я ослабил засов, приоткрыл дверь на дюйм и приник глазом к щёлке. Никого не видать, только голый деревянный пол и начало лестницы, ведущей наверх.
Для широкой общественности «Жеребятня» числилась харчевней, и лишь немногие знали, что происходит на втором этаже. Наверх можно было попасть только с чёрного хода, и, когда в порту не стояли корабли и не требовалось развлекать моряков, вот как сейчас, проход назад закрывался ширмой. Из общей комнаты доносились смех и звуки пирушки, а в заднем крыле стояла тишина. Именно на это я и рассчитывал.
Я вынул из ножен Укоризну и толкнул дверь. За мной последовала Анна Кровавая с арбалетом через плечо и с кинжалами в руках, за ней – Билли. Борис пошёл замыкающим и бесшумно прикрыл за нами дверь. Для человека своих габаритов он мог двигаться очень тихо, когда надо, так что вряд ли нас кто-то услышал.
Я поднялся по лестнице, ступая мягко, насколько можно, пытаясь прикинуть, сколько уже прошло времени с тех пор, как мы выдвинулись из «Рук кожевника». Йохан, верно, шёл медленнее, чем мы. Под снегом тропинка вдоль реки особенно коварна, и шли они, надо полагать, очень осторожно, к тому же, уверен, хоть раз им всё же оказали сопротивление. Где-то десять минут есть у нас в запасе, пока они не дойдут до переулка у дома Старого Курта. Там им, несомненно, опять придётся драться – ту дорогу всегда стерегут. Потом они выйдут на Доковую дорогу, всего лишь в ста ярдах к северу от «Жеребятни». К этому времени надо будет уже поджечь бордель. Эту часть моего замысла я никому не излагал, как уже было сказано. Вообще-то лучше было её раскрыть, понимал я теперь, но я так и не решился заговорить о ней перед всем отрядом. И всё-таки я знал – Йохан сообразит, что делать. Как только он увидит, что «Жеребятня» горит, то поймёт, кто её поджёг и за что. Тогда он обратится в бегство, а с ним и вся бригада.
Мы скользнули в проход, который начинался у лестницы, и у первой же двери я помедлил. Приоткрыл – и внутри увидал парнишку. Мальчик лет двенадцати, не больше, сидел на постели в обтягивающих панталончиках из красного бархата, а кроме них, на нём ничего и не было. Он поднял глаза и соблазнительно улыбнулся, но улыбка эта исходила явно не от чистого сердца. Я приложил палец к губам.
– Я не посетитель, – шепнул я. – Беги, парень, я тебя выпускаю на волю. Одеться-то есть во что?
Парнишка вылупил глаза, и на миг мне подумалось, что вот сейчас он испугается и поднимет крик. Как раз в этот момент в комнату просунулся Билли и улыбнулся своему ровеснику. Подмигнул, ободряюще махнул рукой – паренёк тут же спрыгнул с кровати и уже натягивал пару старых башмаков. Из сундучка за кроватью выудил штопаный-перештопанный плащ, набросил на свои голые тощие плечи – и всё, теперь он готов к побегу. Я пропустил его наружу, где ждала Анна Кровавая – улыбалась она настолько приветливо, насколько позволял её шрам. Она бесцеремонно сгребла мальчишку в объятия и передала Борису, а тот спустил его с лестницы и вытолкал за дверь.
Борис остался с парнишкой на улице, а я продолжил обход.
Всего мы выпустили шестерых, посылая их к Борису по одному; наконец я добрался до последней двери – мальчик за ней был за работой. Бедняге было лет семь, от силы восемь. Он лежал лицом вниз на постели и тихонько всхлипывал, а сверху на нём покряхтывал голый мужик. В голове молнией пронеслись воспоминания, и у меня вывернуло желудок. Мужик вскинул голову на звук, побагровел и покрылся потом от ярости к непрошеным гостям. Точь-в-точь мой отец! Я взмахнул Укоризной и одним ударом снёс этой скотине башку. Кровью забрызгало стены и потолок, а сила моего удара оказалась столь велика, что тело скатилось с постели и с тяжким грохотом обрушилось на пол. Хреново!
Тыльной стороной левого запястья я отёр подбородок от рвоты и протянул руку хнычущему мальчонке.
– Давай, парень, не тупи!
Парнишка только разрыдался ещё сильнее и таращился на меня широкими от ужаса глазёнками. Он был гол и вымазан кровью, я понял, что бежать он не сможет. Тогда я сорвал с себя плащ, укутал мальчонку и забросил себе на плечо.
– Всё в порядке, – сказал я. – Только молчи, ясно?
Пацанёнок закивал и повис на мне, всё ещё хлюпая носом. Я ринулся в коридор, отпихнул Анну и Билли и побежал к лестнице.
– Сожги этот гадюшник! – рявкнул я, поравнявшись с Билли, и почувствовал, что у меня у самого глаза на мокром месте. – Сожги его к чёртовой бабушке!
Глава сороковая
Похоже, у Билли Байстрюка сложилось своё собственное мнение о том, что творится в «Жеребятне». Здание поглотил пожар, и был он воистину чудовищным. Бориса я послал назад в Вонище вместе с ребятами-«жеребятами», которых мы вызволили, и он увёл их цепочку переулками. Самого младшего, так и завёрнутого в мой плащ, Борис нёс на руках.
Вместе с Анной Кровавой и Билли мы обогнули горящий дом, чтобы встретить Кишкорезов – они, все в мыле, выскочили из харчевни в снежную бурю, освещённую заревом, крича, матерясь и потрясая оружием. Первого уложила Анна метко пущенным болтом, а потом они оказались уже слишком близко, к тому же перезарядить арбалет было некогда. Пощада и Укоризна принялись собирать свою жатву, а Билли Байстрюк встал за нами и сосредотачивался со зверским выражением лица – и вот то тут, то там кто-нибудь хватался за шею и падал: это Билли отнимал у него дыхание. Их, однако, было уж больно много, и когда Анна перерезала кому-нибудь горло кинжалом, на его место тут же заступали двое. Одному я всадил под ребро Пощаду, другого лягнул ногой, чуть не поскользнувшись на предательски обледенелых булыжниках.
– Томас!
Я услыхал рёв Йохана, а потом и увидел, как он спешит на подмогу, высоко подняв окровавленную секиру.
Никогда в жизни не был я так рад видеть брата. Он врезался с тыла в толпу Кишкорезов как одержимый, как бешеный зверь. Пламя от горящей «Жеребятни» отразилось у него в глазах, и было ясно – он как никто другой понял, почему я это сделал. Тесак нырнул в гущу схватки и принялся за дело – люди падали как подкошенные, сражённые его злыми клинками, ну а Стефан и Эрик бились решительно и невозмутимо, как и полагается старым воякам. Уже казалось, мы вот-вот их всех одолеем, как вдруг из дома напротив вышел человек. Он приложил руку ко рту и свистнул. От долгого и пронзительного свиста у меня сначала засвербело в ушах, а потом я закричал. Плакальщицы выпали из онемевших пальцев, я неловко отступил, заткнул уши руками и повалился на колени. Из ушей на ладони брызнула горячая кровь.