– Знаю, – повторила она. – С меня достаточно твоего желания.
Я кивнул и положил ей руку на плечо. Анна хмыкнула и залпом опорожнила стакан.
– Ты ведь знаешь, что делаешь? – спросила она.
– Да, – ответил я. – То есть нет.
Анна Кровавая отставила пустой стакан у стены возле чёрного входа и в тишине принялась разглядывать свои ногти, давая мне время на размышление.
– Я вообще-то знаю, что буду делать сегодня, – сказал я. – Сегодня, Анна, жизненно важный день. После полудня сама увидишь. После полудня кое-что случится, вот тогда и поймёшь. Но это после. А пока нет. Не знаю.
Она поцыкала языком, развернулась и смачно плюнула через стену на конный двор.
– А мне так не казалось, – протянула она.
ВВеликом храме всех богов было не продохнуть от благовоний и слишком жарко от дичайшего количества горящих свечей. Я ненадолго опустился на колени – воздать дань почтения перед жертвенником нашей Госпожи, одним из множества в этом храме, посвящённом тьме-тьмущей богов и богинь, которым поклоняются в Эллинбурге. После этого я проделал довольно долгий путь – звук шагов гулко разносился по храму, – чтобы вместе с братом встать перед алтарём. Там, на этой здоровенной каменной плите под высокими окнами с тысячей цветных стёклышек, огранённых как алмазы, курились самые удушливые благовония. Из-за плеча Йохана глянул я украдкой за эти окна. Глаз мой привлекали очертания огромных колёс, которые вертелись в тумане заводского дыма, там, где с востока город кончался рекой. С выгодной позиции на холме в конце Торгового ряда из Великого храма всех богов открывался впечатляющий вид на Колёса. Будет весьма интересно.
Чуть погодя к нам подошёл жрец – отец Гудман, который, если верить сплетням девиц со Свечного закоулка, праведником был ещё тем. Среди гостей на свадьбе я и в самом деле заметил несколько тамошних женщин – они занимали ряд скамей за Анной и Роузи. На плече у каждой был гордо повязан жёлтый шнурок, и было видно, как они, ожидая начала церемонии, поглядывают на жреца и пересмеиваются. Отец Гудман хранил бесстрастное выражение лица и пытался не смотреть в их сторону.
– Пора уже? – спросил я служителя.
– Почти, – ответил он.
В храме, конечно, не было часов, хорошие часы вообще редкостная роскошь. Я не находил себе места, всё мучился вопросом: чего же медлит Эйльса? Всё должно случиться в нужное время. Иначе нам хана.
– Волнуешься? – спросил Йохан. Подмигнул и протянул мне свою карманную фляжку. Жрец отвернулся, так что я взял выпивку и сделал торопливый глоток. Сказать по совести, я волновался, хоть и не по той причине, какую предполагал Йохан. Эйльса меня поняла бы, но кроме неё пока никто. Жаль, нельзя посвятить в этот замысел брата, а уж за Анну – и подавно жаль, но об этом и речи быть не могло. Как по мне, чем меньше народа знает тайну, тем больше она остаётся тайной, а сегодня слишком много поставлено на карту, чтобы рисковать неверным словом или подслушанной ненароком беседой.
Я вложил фляжку в руку Йохану, он спрятал её обратно в карман, а через миг в дальнем конце громадного храма распахнулись двери, а барабанщики заиграли марш. В Великий храм вступила Эйльса, и выглядела она сногсшибательно: на ней было великолепное платье кремового шёлка, превосходно оттеняющее смуглый цвет её лица. В этот миг я всем сердцем жалел о том, что женюсь на ней только понарошку, а не так, чтобы между нами что-то было, как между мужем и женой. Она неторопливо шла с Лукой Жирным вдоль среднего нефа, а подвенечное платье сверкало в свете тысячи свечей. Остановилась, как полагается, в пяти шагах и присела в книксене. Мы с Йоханом почтительно поклонились в ответ – ей и Луке, как отцу новобрачной. Блюдя обычай, Лука подвёл её ко мне пред очи жреца, который ожидал нас, стоя спиной к алтарю. Лука и Йохан, мой шафер, отступили на два шага, оставив нас вдвоём. Мы повернулись лицом к жрецу, так что большие окна за алтарём оказались прямо перед нами. Барабаны вдруг стихли, и воцарилась гулкая тишина – она, казалось, предвещала то, о чём знали только мы с Эйльсой.
– Правоверные, – провозгласил жрец, – вы пришли в сей храм, дабы на небесах скрепили ваш союз и упрочили вашу любовь перед лицом священнослужителя и всей храмовой общины. Боги стократ благословляют вашу любовь. Да будут они свидетелями, что вы принимаете брачный долг в вечной взаимной верности. Итак, пред ликом богов, прошу я вас подтвердить друг другу свои намерения.
Где-то над Колёсами полыхнуло, а потом стёкла в окнах за алтарём задребезжали от чудовищного грохота. Словно выстрелили разом десять осадных пушек, но это, разумеется, были не пушки. Я доподлинно знал, что это было такое. Началось, и притом минута в минуту.
Отец Гудман чуть из сутаны не выпрыгнул, а над сборищем прихожан за нами пронёсся испуганный шёпот.
– Гром, – бросил я. – Продолжайте, ваше преподобие.
– Эйльса и Томас, пришли ли вы сюда по доброй воле и без сомнений, чтобы заключить друг с другом брачный союз? – вопросил он.
– Да, – ответила Эйльса.
Стёкла сотряс очередной грохот, и на этот раз можно было разглядеть вдалеке языки пламени – огонь объял первую очередь мануфактур. В воздух поднялся столб густого удушливого дыма и разнёсся над Колёсами, словно тень самой Госпожи. Вот что бывает, подумал я, если перейти мне дорогу!
– Да, – сказал и я.
– Будете ли вы любить и почитать друг друга как муж и жена до конца дней своих?
– Да.
Над Колёсами взвились десятки дымных столбов – это огонь беспощадно пожирал дома из оштукатуренных досок.
От нового жуткого взрыва задрожали свинцовые вставки в каменных средниках на окнах, и на Колёсах обрушился один из складов и поднял над водой тучи пыли.
– Да, – сказал я.
– Примете ли вы от богов потомство и взрастите ли его с любовью, согласно храмовым заповедям и мирским законам?
– Да.
Будто поражённая гневом небес, рванула какая-то мануфактура. Было видно, как балки и брёвна осыпаются горящим дождём на окрестные улицы, сея пламя и смерть. В этот Божий день после полудня сошла на эти улицы сама Госпожа, и в сердце её не было места для милости.
– Да.
И опять жрец попытался повернуться к окнам.
– Гром, – зашипел я. – Продолжайте, ваше преподобие.
Шёпот за нами становился всё громче, всё назойливее. Через плечо я метнул резкий взгляд на Йохана и увидел, как по его лицу расплывается мрачная ухмылка – по мере того, как до него доходит. Глаза его блестели при свете свечей, безумные от боевого шока, но, похоже, сейчас брат радовался грохоту взрывов так же, как и я.
Снова громыхнуло, теперь уже пламя добралось до самих водяных колёс. Колёса отсырели, а вот их опоры – нет, и они запылали. О, как же они запылали! Я с восхищением наблюдал, как накренилось первое колесо и в исполинском облаке пара рухнуло в реку.
– Понеже… понеже намерены вы сочетать сердца брачными узами, – запинаясь, продолжал отец Гудман, – соедините же свои руки и объявите своё согласие пред богами и храмом.
Я потянулся и взял Эйльсину руку.
– Я, Томас, – промолвил я, – беру тебя, Эйльса, себе в жёны. Обещаю хранить тебе верность и в радости, и в горе. Буду любить и почитать тебя до конца своих дней, ибо муж я достойный, чего никто из собравшихся отрицать не возьмётся.
Уже шестой взрыв бабахнул над Колёсами и взметнул к небесам очередное облако пламени и дыма. За ним вдоль по улице прокатилась череда более мелких хлопков – дома разлетались в щепки. С рокотом взлетел на воздух склад в конце околотка, и я подумал – видать, огонь добрался и до собственного порохового погреба Кишкорезов. Пламя неслось по ветру, как сам дьявол, летящий на пылающих крыльях. Повсюду были смерть и разрушение, и Эйльса крепко сжала мне ладонь.
– Я, Эйльса, беру тебя, Томас, себе в мужья. Обещаю хранить тебе верность и в радости, и в горе. Буду любить и почитать тебя до конца своих дней, ибо жена я достойная, чего никто из собравшихся отрицать не возьмётся.
Теперь сквозь толстые каменные стены храма долетали крики, вопли, топот бегущих ног и звон колоколов – слыхать было даже здесь, в Торговом ряду. Пожар и в самом деле случился жуткий, и на улицах уже поднимался переполох. Дым взвился до небес, а Колёса превратились в настоящее пекло. Отец Гудман уже весь побелел, как свежая льняная сорочка над его чёрной сутаной, но мой брат припечатал его свирепым взглядом, который не допускал возражений.
– Пред храмом подтвердили вы друг другу своё согласие, – пролепетал священнослужитель; его голос трепетал от смертного ужаса. – Да скрепят ваше согласие всеблагие боги и да ниспошлют на вас обоих небесную благодать. Что соединили боги, того вовек не разделить ни единому смертному. Да будете вы жить праведно до конца дней своих.
На этом свадьба состоялась, а все Колёса пылали ярким пламенем, как бы знаменуя наш союз.
Всё кончено. Полностью.
Глава сорок девятая
В Эллинбурге был обычай после свадьбы закатывать пирушку, и нашу мы закатили в харчевне. Великолепный дом подождёт до завтра.
Общая комната была набита Благочестивыми и вообще всеми, кто смог оторваться от дел. Столько народу стеклось со всего Вонища, дабы выказать своё почтение, что Сэм и Чёрный Билли разносили пиво на улице. Эйльса, конечно, не работала за стойкой – не на собственной же свадьбе! И, по сути, больше не будет, так как она должна сделаться светской дамой.
Я стоял с полным стаканом браги в руке и смеялся, обнимая за талию новоиспечённую супругу, в кругу родни и ближайших друзей. Братец мой валял дурака – пытался во хмелю забраться на стол и толкнуть праздничную речь, размахивая бутылкой. Тут-то к нам и нагрянула городская гвардия.
Сам капитан Роган вломился в харчевню с десятком вооружённых гвардейцев, и, судя по роже, готов был рвать и метать.
– Томас Благ! – рявкнул он. Я обернулся, и добрая половина из двух сотен гостей тоже повернула головы.
Похоже, именно тогда Роган задумался, не промахнулся ли он в расчётах.