– Быстрее, – говорю Д’Арноку. – Пока что получается местное обезболивание, а нужна глубокая кома.
Мы с Уналак отходим в сторону. Д’Арнок встает перед своим бывшим – а может, и настоящим – повелителем, широким жестом разводит руки в стороны, поворачивает их ладонями вверх. Слева и справа от него Аркадий и Осима прижимают к ним свои ладонные чакры.
– Даже не надейся, что оттянешься, – бормочет Осима.
Мертвенно-бледный, весь в испарине, Д’Арнок смеживает веки, открывает глазную чакру и направляет багровый луч Пути Мрака в горло Слепого Катара.
Слепой Катар уже не дремлет. Он знает, что ему грозит. Часовня противится нашему натиску, как одурманенный великан, как мой кляйнбургский дом под снежной бурей. Я отшатываюсь, невольно моргаю, и губы Слепого Катара кривятся в злобной гримасе. Его глазная чакра постепенно ширится, черное пятно на лбу расползается чернильной кляксой. Если она откроется полностью, нам несдобровать. Стены Часовни дрожат, будто сдерживая чудовищное землетрясение. Элайджа Д’Арнок издает какие-то нечеловечески высокие звуки. Он пропускает через себя мощнейший поток психозотерической энергии и вот-вот не выдержит губительного напряжения. Судя по всему, он нас не обманывает, если готов умереть за наше дело. Должно быть, я снова моргаю, а икона загорается, ее окутывает дым, изображение монаха завывает в агонии, нарисованное пламя заживо пожирает лик, его глазная чакра мерцает, то здесь, то не здесь, то здесь, то не здесь, то здесь, то не…
Исчезает. Тишина. Икона Слепого Катара – обугленный прямоугольник, а Элайджа Д’Арнок тяжело дышит, согнувшись пополам.
– Все. Получилось, – выдыхает он. – Наконец-то!
Хорологи безмолвно совещаются…
…и Уналак подтверждает:
– Он все еще здесь.
Ее слова – наш смертный приговор. Слепой Катар покинул икону, сбежал, растворился в стенах, полу и потолке. А нам устроили розыгрыш, давая возможность анахоретам подняться по Пути Камней. Они появятся с минуты на минуту. Д’Арнок заманил нас в западню, и Вторая Миссия – всего лишь бессмысленное самоубийство. Я готова принести мысленные извинения Инес и Ифе, но их мир для нас недосягаем.
– Холли, встань позади нас.
– Сработало? А Джеко… Он где?
Очень хочется погрузить Холли в хиатус, чтобы она перед смертью меня не возненавидела. Сценарий нас подвел. На Блайтвудском кладбище надо было вернуться, окликнуть Венди Хэнгер, сослаться на непредвиденные обстоятельства и попросить ее отвезти меня на вокзал в Покипси.
– Не знаю, – говорю я Холли – матери, сестре, дочери, вдове, писателю, другу. – Просто встань за наши спины.
Послание от Эстер, мысленно докладывает Осима. Она начинает творить Последнее Деяние. На это уйдет четверть часа, не больше.
– Что ж, попробуем, – говорит Уналак. – Пока еще есть надежда.
Элайджа Д’Арнок все еще притворяется перебежчиком.
– О чем это вы? Мы победили! – с улыбкой заявляет он. – Слепой Катар уничтожен, и без него Часовню за шесть часов поглотят дюны и мрак.
В шпионском романе его назвали бы двойным агентом. Мне даже сканировать его не нужно, все и так ясно. Элайджа Д’Арнок ошибается, полагая себя искусным лжецом. Его превратили в искреннего раскаявшегося грешника для исполнения первой части коварного замысла в моем доме под Торонто, но в последние несколько дней Пфеннингер или Константен вернули Д’Арнока на Путь Мрака.
– Можно, я разберусь, Маринус? – спрашивает Осима.
– С каких это пор тебе требуется мое разрешение? Да, конечно.
Осима притворно чихает, и психокинетическим ударом отправляет Д’Арнока через стол. Предатель скользит по всей длине столешницы, падает и тормозит лишь у проема Сумеречной Арки.
Си Ло сделал то же самое с Константен, мысленно говорю я, но прокатил ее только до середины стола.
– Д’Арнок легковеснее, – вслух заявляет Осима. – Элементарный прием: длинный гладкий стол, мерзкий тип. Трудно устоять перед искушением.
– Значит, он все-таки предатель… – шепчет Холли.
– Вы все, – кричит Элайджа Д’Арнок, поднимаясь на ноги в дальнем конце Часовни, – будете гореть на медленном огне!
Вокруг него из воздуха возникают девять мужчин и женщина.
– Гости, гости! – Батист Пфеннингер с улыбкой хлопает в ладоши. Первый анахорет высок ростом, подтянут, элегантен и весьма уверен в себе; у него аккуратно подстриженная модная бородка с проседью. – Наш древний приют обожает гостей. А сейчас их так много! – восклицает он глубоким, звучным басом. – Обычно у нас всего один гость раз в три месяца, а значит, сегодня особенный день. Праздник. Уже второй. – Все мужчины одеты в смокинги и фраки различных эпох; Пфеннингер выглядит совершенно по-эдвардиански. – О, Маринус, добро пожаловать! Вы единственный гость, которому удалось попасть к нам дважды; однако в прошлый раз вы оставили свое тело в реальном мире. Осима, а вы постарели, перегорели и устали; вам давно пора переродиться. Вот только этого не произойдет. Кстати, спасибо за убийство Брицки; он в последнее время стал проявлять склонность к вегетарианству. Кто тут еще у нас? Уналак… Я правильно выговариваю ваше имя? Очень похоже на марку суперклея, как ни произноси. Аркадий, Аркадий, вы так вытянулись с тех пор, как я обрубил вам ноги! Помните крыс? Во времена Салазара в Лиссабоне знали толк в диктаторах. Вы тогда семьдесят два часа умирали. Что ж, поглядим, сколько продержится Инес. – Пфеннингер цокает языком. – Какая жалость, что нет Л’Охкны и Рохо. Да, мистер Д’Арнок, – он поворачивается к своему агенту, – вы заманили в наши сети очень хороший улов. Молодец! А вот и наша последняя, не то чтобы самая важная гостья! Холли Сайкс, некогда писатель-мистик, а ныне хозяйка ирландской куриной фермы. Не имею чести знать, так что позвольте представиться: Батист Пфеннингер, тот, кто заставляет крутиться это чудесное, – он широким жестом обводит стены и купол Часовни, – устройство, и… ох, титулы, титулы! Бряцают, точно оковы Марли – разумеется, Джейкоба, а не Боба. Должен предупредить, Холли, что двое моих коллег ждут не дождутся встречи с вами…
Иммакюле Константен, в черном бархатном платье, оплетенная паутиной бриллиантов, торжественно выступает вперед.
– Уникальная юная особа повзрослела… Что там у нас? Климакс, онкология и сомнительная компания… Ну как, похожа я на свой голос?
Холли ошеломленно смотрит на таинственную гостью из своего детства.
Улыбка, и без того неискренняя, исчезает с лица Константен:
– М-да, Джеко был разговорчивее. Впрочем, тогда он уже не был настоящим Джеко. Скажи-ка, Холли, ты поверила заявлению Маринус, что Си Ло случайно оказался поблизости как раз в тот момент, когда твой брат умер якобы сам по себе?
Тянутся секунды.
– О чем это вы? – сухо спрашивает Холли.
– Как мило! – Улыбка Константен сменяется жалостливой гримаской. – Ты им поверила! В таком случае считай, что я ничего не говорила. Сплетни – это радио дьявола, а я не желаю быть диктором… Но все же попытайся сложить два и два, пусть даже и перед смертью. Я позабочусь, чтобы Ифа не слишком долго о тебе скорбела. А заодно разделаюсь с Шерон и Бренданом, соберу полный комплект Сайксов.
Пока прошло всего три минуты. Учитывая любовь Пфеннингера к разглагольствованиям, разоблачение Садаката займет минут пять. Я оцениваю наши шансы в последующей психозотерической битве. Анахореты-новички нам не страшны, но в Часовне нет ничего такого, чем можно воспользоваться в качестве психокинетических снарядов, а одиннадцать против четверых – это все-таки одиннадцать против четверых. Хорошо бы потянуть еще минут семь, чтобы Эстер все успела. Но хватит ли у нас сил так надолго задержать анахоретов?
– Вы пожалеете о своих угрозах, – говорит Холли. – Богом клянусь!
– Ах, ты клянешься? Да еще и Богом? – с напускной тревогой произносит Иммакюле Константен. – Но твой Бог мертв. А давай-ка спросим у наших друзей-радиолюдей, сожалею ли я о своих обещаниях? – Она прикладывает ладонь к обрильянченному уху, притворно прислушивается. – Увы, Холли, нет. Тебя обманули. Я ни о чем не сожалею; а вот ты вскоре будешь глубоко раскаиваться оттого, что семилетняя сладенькая суперодаренная девочка так опрометчиво рассорилась со своей тайной подругой мисс Константен. Сама посуди, ведь тогда умерла бы только одна из Сайксов, а не все пятеро. Ну, если не считать Брубека. Так что теперь ты будешь громко стонать от сожалений! Кстати, мистер Анидр, любила ли стонать эта остеопорозная вдовушка в те времена, когда в ее гибком теле еще бурлили феромоны?
К Холли подходит Хьюго Лэм. Ямочка на подбородке, отлично сохранившееся тело красивого двадцатипятилетнего мужчины, презрительный взгляд.
– Нет, она всегда была молчаливой. Привет, Холли. А забавно все повернулось, правда?
Холли отступает на шаг. Одно дело – слушать рассказы о призраках, но совсем другое – увидеть призрак воочию.
– Что с тобой сделали?
Кто-то из анахоретов смеется. Хьюго смотрит на свою бывшую любовницу, потом обводит взглядом Часовню:
– Меня исцелили от ужасного хронического заболевания, именуемого смертностью. Оно поражает многих. Молодежь ему отчаянно противится, но даже самые стойкие в итоге превращаются в сушеные эмбрионы, в… струльдбругов… в покрытые варикозными венами, дряхлые, слюнявые… костяные часы… с циферблатами лиц, предательски показывающими, что времени осталось очень и очень немного.
– Именно что предательски! – заявляет Пфеннингер. – Великолепно подобранное слово, позволяющее нам плавно перейти к следующей теме. Итак, известно ли вам, Маринус, что в ваш узкий круг пробрался наш осведомитель?
Я борюсь с искушением ответить, что мы уже год как об этом знаем.
– Нет, не мистер Д’Арнок, – продолжает Пфеннингер. – Он обманывал вас всего семь дней. А этот целый год высасывал сладкие соки из вашей проклятой груди.
Что ж, как я и опасалась.
– Не надо, Пфеннингер.
– Да, это больно, но veritas vos liberabit[93]